его и размерами,
и подчеркнутой небрежностью изготовления.
     Подобная  идея могла  родиться  в  голове  у  человека с очень опасными
амбициями.
     Таким человеком  был Егор. Но ведь не сам же он выбирал себе  временное
надгробие?
     Крест  надолго занимает  мое внимание, но  голоса могильщиков, звучащие
совсем  рядом,  выводят меня  из состояния  философской  задумчивости,  и  я
оглядываюсь по  сторонам,  довольно  быстро обнаруживаю обоих, действительно
совсем близко от могилы Егора, всего в нескольких метрах.
     Портрет и крест избавили меня от первого шока, потому что,  отвлеченная
ими, я не заметила того, что предстало перед моими глазами сейчас.
     Но и теперь колени мои становятся ватными, и я прилагаю большие усилия,
чтобы не опуститься прямо на грязный утоптанный множеством ног снег.
     Два  могильщика, в  традиционных грязных и  рваных  телогрейках  заняты
сейчас главной своей работой - они роют могилу.
     Дело, видимо, близится к завершению, потому что, от могилы Егора, новую
-  отделяет  довольно  высокий  холм  жирной  черной  земли,  а  над  краями
свежевырытой ямы  виднеются только головы  копателей,  да неспешно  взлетают
лопаты, с очередной порцией черных влажных комьев.
     Они  достигли уже  той глубины, где  земля  не  схвачена  морозом,  и с
вершины холма отчетливо доносится до меня почти весенний запах свежей земли.
     Возможно,  в самом факте  того,  что рядом с могилой  Егора роют другую
могилу, не  заключает  в себе ничего необычного и тем  более страшного,  что
приводит меня в полуобморочное состояние.
     В  конце концов, каждый день в Москве умирают люди, и почему бы  одному
из них не быть похороненным рядом с Егором?
     Но рядом с новой могилой,  с той стороны, где снег еще не затоптан и не
смешан с землей, на белом его покрывале распластался крест.
     Точная   копия  того,   что  возвышается   сейчас  над  могилой  Егора.
Исполненный с той же нарочитой небрежностью и столь же массивный.
     И  еще одно обстоятельство открывается мне, отчего-то  лишь при взгляде
на этот, второй крест.
     Вот оно-то и ввергает меня в шок, холодным спазмом ужаса сжимая горло.
     Оба  креста  эти  потрясающе  похожи на  тот,  что  был  запечатлен  на
фотографии, уже  второй  раз за сегодняшний день напомнившей мне о  себе так
необычно и так страшно.
     Собственно, присутствует  и свежевырытая  могила,  и я, женщина  на  ее
краю.
     Осталось только разуться, чтобы совсем уж соответствовать сюжету. Мысль
эта приходит в мое  затуманенное сознание,  а кожа  на стопах ног  холодеет,
словно и вправду ощущая прикосновение комьев сырой земли.
     - Но может быть, эти временные кресты ставят всем на Ваганьково? Просто
открыли цех по их изготовлению и, как это часто бывает, хочешь - не хочешь -
бери. А людям в скорбной суматохе не до споров: крест так крест. Не навсегда
же! -  сознание мое еще отчаянно цепляется  за реалии  объективного мира, и,
собравшись с силами, я робко приближаюсь ко второй могиле.
     Завидев  меня, могильщики  прерывают  свое мрачное занятие  и терпеливо
ждут, когда я соизволю к ним обратиться.
     Им спешить некуда.
     -  Простите,  пожалуйста,  чья  это  могила?  - выдавливаю  я  из  себя
совершенно идиотски вопрос, но оба мужичка охотно вступают в беседу.
     - Нам, девушка, такие вещи не объявляют
     - Да, нам в  конторе место указали  и  срок,  вот  и весь сказ,  а кто,
чего... дело не наше
     - Однако,  я  так понимаю,  что покойник,  который,  значит,  тут будет
лежать, этому, которого вчера схоронили, вроде как родня.
     - Или друг
     - Может, и друг
     - Почему вы так думаете?
     -  А крест? Смотри, кресты-то один в один, и  люди  подходили одни и те
же. Похлопотать, чтобы все в порядке было, и вообще, как принято...
     - И кресты привезли
     - Да, и кресты.
     - А ты, дочка, этого, которого вчера хоронили,  знала?  Или так, просто
интересуешься
     -  Знала...  Немного.  Вот  прочитала в  газете,  но  вчера  прийти  не
смогла... - почему-то вру я
     - Вот оно что. Понятно... Похороны богатые были, гроб  палисандровый, и
народ весь солидный...
     - А для кого эту могилку роем, значит, не знаешь?
     - Нет
     - Мы, почему интересуемся-то? Он, к примеру, который знакомый твой, кем
был?
     - Бизнесмен
     - Вот  оно  что. А  мы  думали, может авторитет, какой, из  деловых, их
сейчас здесь много хоронят, и тоже богато.
     - И публика солидная
     - Да, солидная.  Так мы, почему так подумали, знаешь?  Есть у нас такое
предположение, что тот, которому мы эту могилку роем, еще жив
     - Почему?!!
     -  Да потому, что  обычно  в  конторе,  когда  значит,  место выделяют,
говорят, к  какому сроку копать.  Ну, то есть хоронят  когда. И если, кто из
близких подходит потом уж к нам, то  тоже говорят, дескать, хороним тогда-то
и тогда-то, чтобы все, значит, было... в ажуре.
     - Вот именно. А здесь ничего  такого. Ни  в конторе, ни люди, которые к
нам  подходили,  и кресты  подвозили,  об этой  могилке  ни  гу-гу. Копайте,
дескать, что бы была готова. А кого хоронить, когда - про то ни слова.
     - Вот  мы и думали,  может, этот авторитет какой, и завалили  его, сама
знаешь,  как  сейчас  бывает, а тот, для которого вторая могилка, с ним был,
так его только ранили, но видать - не жилец. Так друзья - товарищи,  значит,
заранее и суетятся. Хоть и  грех, конечно, да им-то видно на то наплевать. А
себе хлопот меньше.
     - Но ты говоришь - бизнесмен...
     - А  бизнесменов нынче еще больше стреляют, чем деловых... Чего такого.
Подстрелили его, а товарища не добили... Тоже бизнесмена, к примеру...
     - Его не подстрелили, он погиб в горах. На горных лыжах катался.
     - Точно знаешь?
     - В газете так написано
     - Ну-у, в газете тебе такого напишут....
     - Чего надо, того и напишут. Так что уверенности в тебе, выходит, нет?
     - Нет - снова вру я. А может, и не вру вовсе. Чего-чего,  а уверенности
во мне, как говорит могильщик, действительно, нету. Ни в чем.
     -  Видишь! Значит, по  всему выходит - подстрелили. И этого, и второго.
Теперь ждут, когда представится...
     - А если выживет?
     - Ну,  это вряд ли. Если бы хоть какая надежда была, что выживет, стали
бы  люди такие деньги на ветер швырять?  Кресты-то, не  гляди,  что  с  виду
неказистые, из цельного дуба вытесаны,  да еще обработаны как-то специально,
вроде  просмолены  или еще как, денег стоят  немерено. Куда  второй  девать,
ежели чего? Такой не продашь, кто его купит-то? А ты говоришь: выживет
     - Нет,  мы  так  маракуем:  дело  точное.  Помрет.  -  последнее  слово
могильщик роняет веско и очень убедительно.

     Все!
     Остро   заточенная   лопата,  вместе   с  безапелляционным  заключением
перерубают последнюю, тонкую нить, связывающую меня с реальным миром.
     Он,  еще плотно окружает  меня, сырой прохладой  пасмурного дня, звоном
трамвая  громыхающего  по рельсам  мимо  ворот кладбища,  яркими  букетами и
корзинами цветов на лотках у  бойких цветочниц, толпой  туристов, приехавших
целым  автобусом поглазеть на знаменитые могилы. Их  шумный говорливый поток
обтекает меня, спеша попасть за кладбищенские ворота, аккуратно, не задевая,
но и не  замечая вовсе,  словно на  пути у них  попалось дерево или фонарный
столб.
     - В принципе, они абсолютно правы, -  думаю я, медленно двигаясь сквозь
яркую  толпу,  -  я  пока еще пребываю в их  мире, но на меня  уже  не нужно
обращать внимание, потому, что я ему не принадлежу.



     Домой я добираюсь как-то совершенно незаметно для себя, и поинтересуйся
у меня кто: каким образом  очутилась я дома, дать вразумительный ответ  я не
сумею.
     Можно было,  разумеется, успокаивать себя пространными объяснениями  по
поводу того, что, садясь в такси, или добираясь на трамвае  до метро, а быть
может и вовсе, шествуя через весь  город пешком, я  действовала механически,
потому как голова была забита  совсем другими мыслями. И мысли эти, а точнее
воспоминания о только что  увиденном воочию и услышанном собственными ушами,
вполне достойны были того, чтобы заслонить обыденные мелочи.
     Объяснение это было очень даже приемлемым, но я отчего-то совсем его не
желала.
     Надо  было  смотреть  правде  в  глаза,  а   правда  была  такова,  что
стремительно,  с  каждым часом и даже  с каждой  минутой,  я  теряла связь с
внешним миром, присутствуя в  нем  лишь  как  физическое тело, способное  по
инерции   выполнять  некоторые   привычные  движения,  совершать  простейшие
действия и даже поддерживать не слишком сложную беседу.
     Это было дико, невозможно по определению, противоречило всем принципам,
составляющим мое мировоззрение доселе, но это было так.
     Вне всякого сомнения.
     И еще одно  подтверждение тому находила  я  в  нынешнем состоянии своей
души.
     Я снова жила ожиданием, сводящим меня с ума, как и прежде.
     Но  теперь я ждала не  живого,  реально существующего  в  реальном мире
мужчину, а нечто, вещающее из виртуального мира, оставляющее запах знакомого
одеколона на моей  подушке,  и более никак не способное или не желающее себя
проявить.

     И  теперь,  не помня себя, мчалась я  домой, лишь потому, что там могло
ожидать  меня  очередное  послание  призрака,  а  вероятнее  всего,  ожидать
послания буду я, изводясь и впадая в отчаяние, как и прежде
     Однако, призрак, похоже, совсем не хотел  более мучить меня, и  вообще,
если то,  что теперь называло  себя  Егором,  было  на  самом  деле  его  не
упокоенной  душой,  то  с ним  ( или  с  ней? )  произошли все же  некоторые
перемены. И эти перемены были мне по вкусу.
     Ждать мне не пришлось.
     Большое   старинное  трюмо  темного  дерева,  с  зеркалом,  поверхность
которого,  как  лицо  старухи,  от  времени  покрылось  россыпью  коричневых
пятнышек,  передавалось в нашей семье  из  поколения  в поколение. Это  было
очень старое, довольно мрачное и громоздкое  сооружение, хранить которое  я,
тем не менее, была обязана, блюдя традицию.
     Место  в  моей  небольшой  квартире для  него  нашлось только  одно:  в
прихожей, напротив входной двери.
     Это  неожиданно  создало весьма необычный эффект:  входящий  в квартиру
человек первым делом видел в зеркале себя.
     Однако, то,  что это  именно так,  он понимал не сразу, а потому первая
реакция бывала довольно острой.
     Большинство  пугалось, вздрагивая и  непроизвольно пятясь на лестничную
площадку.
     Случались  и забавные  истории:  один  мой  приятель, переступив  порог
пустой квартиры, вежливо поздоровался, приветствуя собственное отражение.
     Я же за многие годы к фокусу старого трюмо привыкла, но сегодня, взгляд
в распахнутую дверь, заставил и меня в испуге отшатнуться.
     Зеркало привычно мерцало в полумраке  своим старческим ликом, но что-то
было не так.
     Что-то, заметно  преобразившее  гладкую поверхность и сильно испугавшее
меня вначале,  оказалось  алой  надписью  наискосок  раскроившей  зеркальную
поверхность, как кровавая рана.
     Словно  кто-то  стремительный,  жестокий  и  сильный,  как  беспощадные
всадники  революции,  наотмашь рубанул шашкой живую  плоть  старого зеркала,
смертельно ранив его.
     Впрочем, это - всего лишь красивая аллегория, навеянная яркой картинкой
из старого учебника истории. Нет, и не было никаких всадников революции.
     И  вовсе это не кровь растекается по старому зеркалу, а  бегут небрежно
набросанные буквы.
     Алые, потому  что писались они  не чем  иным,  как любимой моей красной
губной помадой. Правда последние полтора года любовь эта была платонической:
губ  я  не  красила,  и вообще косметикой  не пользовалась. Не  хотелось. Но
помаду я узнаю сразу, как только проходит оторопь.
     И манера писать  ею  на  зеркалах,  именно так, наискосок, размашисто и
небрежно, известна мне хорошо.
     Это  была одна  из дурных привычек Егора, а, точнее:  один из  способов
подразнить меня. Он часто оставлял мне короткие послания на зеркалах, всегда
отыскивая тюбики моей любимой помады, куда бы я их не прятала.
     Я свирепела  и ругалась нещадно,  а  душа  плескалась  в теплых  волнах
бескрайнего  счастья:  он написал мне что-то,  он искал  мою  помаду, может,
потратив на это изрядное время, и все это время он думал обо мне...
     Теперь  он снова нашел мою красную помаду, хотя для  этого ему пришлось
уж  точно изрядно потрудиться. Помаду теперь я, разумеется,  не  прятала, но
всю косметику просто убрала подальше, с глаз долой, чтобы  не будила больные
воспоминания.
     Послание было коротким.
     " Умница. Все сделала правильно. Выйди в чат в 18. 00. Гор. "
     Взгляд мой испуганно метнулся к циферблату часов: не опоздала ли?
     Время,  как и прочие  реалии  этого  мира, тоже  практически  перестало
занимать мое внимание.
     Но,  оказалось, что призраки им  отнюдь не чураются,  и  я опять готова
была прилипнуть глазами к флегматичным стрелкам.
     К счастью,  ждать мне  оставалось  недолго: уже через полчаса, не выпив
даже чашки чая, я включила компьютер.
     Еда, как  выяснялось постепенно, тоже, очевидно, относилась к  факторам
реального мира, и есть мне, действительно, совсем не хотелось.
     Разумеется, на  место встречи я примчалась раньше назначенного времени,
и одиноко торчала в чате, нервно постукивая пальцами по клавиатуре.
     Но в шесть часов  вечера, и даже без одной минуты, ко мне присоединился
новый посетитель, который не преминул представиться коротко и веско: Гор.
     - Привет, - первым заговорил он, - я не опоздал. Замечаешь перемены?
     - Боюсь верить
     - А ты не бойся. Теперь ничего не бойся
     - Почему - теперь?
     - Потому что теперь я с тобой
     - Кстати, ты  обещал  рассказать, почему же ты все - таки  меня бросил?
Причем так...
     - Не  продолжай.  Я сам знаю -  как.  Как трус  и подлец. Тебе  хочется
порассуждать на  эту тему? Давай! Мне этого очень не хочется, Скажу  больше:
мне  стыдно, а поскольку ты знаешь, что я не очень привычен к этому чувству,
то  поймешь,  наверное,  что оно доставляет  мне  боль. Но ты  имеешь  право
настаивать на своем. И я тебя понимаю. Давай! Препарируй подлую душу!
     -  Ничего  ты не понимаешь. Не нужно мне  твое раскаяние, и  муки твоей
совести не доставляют мне наслаждения. Я только понять хочу: за что?
     - " О,  вопль женщин всех времен...  " - теперь он цитировал Цветаеву А
ведь  это я открыла ему ее  мир!  И поначалу  он небрежно отбрасывал  томики
стихов,  комментируя  кровоточащие  строки зло и  цинично. Я плакала,  а  он
гладил меня по голове и вкрадчиво говорил про нее мерзости.
     - Да. Вот и скажи, мой милый, что же такого я тебе сделала, что ты счел
возможным избавиться от меня, как от надоевшей дворняги.
     -  Хорошо. Но  сначала  ответь, тебе  известно  одно из  главных правил
человеческого общения, разумеется, если  ты  хочешь, чтобы  это общение было
продуктивным?
     - Их много. Какое ты имеешь в виду?
     -  Очень простое: человеку  надо  говорить  то,  что он  хочет от  тебя
услышать.
     - Об этом я слышала. Но  только,  извини, это правило не  человеческого
общения, а общения слуги и господина. В случае,  когда общение действительно
человеческое,  то  есть -  равное,  следует,  по-моему,  поступать  как  раз
наоборот: говорить то, что есть на самом деле.
     - А почему ты так уверена, что твое видение единственно верное?
     - Совсем  не уверена.  Но  для этого и существует  дискуссия. В  случае
человеческого  общения.  Между   рабом  и  рабовладельцем  она,  разумеется,
исключена.
     - Может  быть, может  быть.  Но, давай согласимся на  том, что спорно и
твое, и мое утверждения.
     - Пусть так. Но беседа наша принимает все более философский характер, а
мне  бы  хотелось  простого  ответа,  без иносказаний. Впрочем,  если ты  не
хочешь, можешь не отвечать. Переживу. Будем считать - проехали.
     - Да нет, я же обещал. И потом вопрос я задал вовсе не для  того, чтобы
увести тебя  в  философские дебри. Он  - прелюдия,  так сказать, увертюра. А
теперь, изволь, получи конкретный ответ. Ты ведь  помнишь, как, примерно, за
полгода, до того, как я тебя оставил, я спросил: что ты скажешь, если я уйду
из бизнеса в политику?
     - Прекрасно помню.
     -  Ты сказала:  это зависит от того, что ты  подразумеваешь  под словом
"политика" Цитирую близко к первоисточнику?
     - Цитируешь дословно. Но  позволь и мне, тем более что речь идет о моем
ответе. Дальше я сказала: если ты собираешься в депутаты,  то  это мало, что
изменит, по крайней мере, на данном этапе. И для этого совсем не обязательно
уходить из бизнеса.
     - Правильно. А я спросил: а если не в депутаты?
     - Тогда - куда? В исполнительную власть? Министром или заместителем? На
меньшее - ты вряд ли согласишься. Это реально и перспективно. Но готов ли ты
стать чиновником, пусть и крупным? И  потом, тебе что, предложили  пост, или
ты намерен сам предлагать свои услуги?
     - Снова верно. А я гнул свое: а если не чиновником?
     - То есть - все-таки выборы?
     - Угадала
     - Но куда же?  В губернаторы?  В мэры? Где? Москва, понятно,  отпадает.
Область?  Какая? И с чего ты взял, что тебя выберут в какой-то области? Ты -
коренной москвич, живешь в  Москве,  здесь все  твои капиталы... Провинциалы
теперь сами с зубами, им варяжские князья не нужны.
     - И тогда...
     - И тогда ты сказал: а если посмотреть выше?...
     -  И  ты  рассмеялась.  Нет,  сначала  ты  все  же  переспросила:  "...
Президентом, что ли? " А потом засмеялась.
     - А потом извинилась
     - Да-а-а, разумеется, ты же такая воспитанная, тонкая и тактичная... Ты
извинилась.  Но  потом очень  ласково  и  очень  доходчиво,  как  маленькому
мальчику разъяснила  мне, что я сморозил откровенную чушь, потому что... Ну,
да ты, я думаю, помнишь все свои доводы?
     -  Помню,  конечно.  И  скажу  тебе больше:  не  знаю,  как  далеко  ты
продвинулся в своем становлении за эти полгода,  но даже, если предположить,
что очень далеко, все равно и теперь я скажу тебе тоже самое.
     - Теперь-то конечно...
     - Не надо! Ты знаешь, что я совсем другое имела в виду
     - Знаю. Ну, а другие люди считали совершенно  иначе, и  представь себе,
не  просто  предложили  мне попробовать  свои силы, но и  разработали  целую
программу. Детка! Да, да я знаю, на телевидении ты играла в политику, вернее
около  политики. И  тебе  казалось,  что  ты  хорошо  разбираешься  во  всем
механизме власти. Иллюзия! Ты видела только самую  вершину айсберга, то, что
хотят показать "пиплу", но настоящие механизмы упрятаны глубоко.
     - И тебя к ним допустили?
     - Почти. Ты, между прочим, была права,  когда смеялась, потому что тебе
представлялся  я  -  одинокий  ковбой,  решивший въехать в  Кремль  на своем
мустанге. Это,  и  вправду  смешно.  Но  уже тогда  у  меня на  столе лежала
технология. И какая  технология! Однако, сейчас я знаю, что и она - ничто. И
с ней одной, я точно так же исполнил роль классического ковбоя - неудачника,
как и без нее. Потому что главное на  Олимпе, это чтобы тебя захотели видеть
каким -  ни -  будь: отраслевым  Богом или  самим  Зевсом. Тогда  заработает
технология и очень даже славно заработает. И все. И шапка Мономаха у тебя на
голове, или в кармане, это уж как тебе больше нравится, потому что ты теперь
- Главный. Я внятно объясняю?
     - Вполне. Одно только  уточнение: кто формирует команду богов,  включая
самого Зевса. Кто должен захотеть увидеть тебя в ее рядах?
     - Это хороший вопрос. Но, увы. Ответа не будет.
     - Ты и теперь кого-то боишься?
     - Нет, не боюсь. Просто, на этот вопрос нет ответа. В том смысле, что я
не могу назвать  тебе  какие-то конкретные  имена.  Это группа  людей, очень
небольшая,  состав  которой  постоянно  меняется.  Я  бы  сказал, внутри  ее
происходит  очень  жесткая ротация, потому что параметры соответстви