появлением, а
случайно опрокинувшаяся банкетка. Впрочем,  падение  банкетки, думаю, все же
вызвало бы у нее некоторые  чувства. Но полное круглое лицо Муси не выражает
ровным счетом ничего.
     Тогда я решаю заговорить.
     Мне очень хочется  спросить, что делает Муся в моей бывшей  постели,  и
куда подевалась та, ради которой, я проделала,  пусть и во сне, весь этот не
ближний, надо сказать, путь.
     Однако, голос мой, как выясняется, мне неподвластен.
     Определенно, по сценарию  этого сна, мне отведена роль статиста или еще
хуже - шагов за сценой, разбудивших главную героиню.
     Зато героине, уж точно, полагается произносить какие-то слова, или,  по
меньшей мере, делать что-то, предписанное сценарием. И она делает
     Женщина, сидящая на кровати, смеется.
     И  тут я понимаю, что никакая  эта не  Муся, потому что голос, негромко
смеющийся в полумраке спальни,  мне  хорошо  знаком. Его,  тайком  от  Муси,
частенько слушала я раньше, прижав дрожащей, противно потеющей  рукой трубку
телефона к  пылающему уху. Это голос  той самой  "другой женщины" - низки  и
хрипловатый. Его  невозможно спутать ни с каким другим голосом. И однажды, в
порыве отчаяния, я подумала даже: а может, Егор влюбился именно в голос?
     Женщина продолжает смеяться, глядя на меня и явно надо мною потешаясь.
     Я же совершенно теряю голову, потому что у нее по-прежнему Мусино лицо,
но это  не лицо даже,  а застывшая маска, из - под которой  раздается низкий
хрипловатый голос.
     Голос смеется.
     Я хочу закричать, и наконец,  разорвав пелену кошмара, издаю  отчаянный
вопль, одновременно просыпаясь и слыша, как надрывно звонит телефон.



     Звонит Муся.
     И голос в трубке у нее  такой же, каким было лицо в моем страшном  сне:
без малейшего выражения и интонаций, застывший голос - маска.
     - Беда никогда не приходит одна - говорит Муся сакраментальную фразу.
     - Что?  - испуганно  вопрошаю я. Испуг мой  отчасти простирается еще из
ночного кошмара, но странный голос Муси пугает меня уже наяву.
     - Игорь погиб - также тускло сообщает  мне Муся, и теперь, окончательно
проснувшись, я готова с  ней полностью согласиться: беда никогда не приходит
одна. Игорем зовут, а  теперь,  наверное, следует говорить - звали  Мусиного
шефа  - известного  пластического хирурга, которому на протяжении многих лет
она бессменно ассистировала
     - Как погиб?
     - Автомобильная катастрофа вчера ночью. Возвращался из гостей.

     Я молчу.
     Я не знаю, какие слова должна сказать Мусе сейчас.
     В голове моей крутятся странные мысли
     Я думаю:  " Вчера  она так горько рыдала, оплакивая смерть  Егора, но в
эти самые минуты возможно, уже отлетала в мир иной, покидая навеки эту землю
душа другого человека, не возлюбленного ее, но близкого друга, почти брата "
     Однажды она сказала мне, просто так к слову, никого не желая упрекнуть,
и ни на кого не жалуясь:
     -  Знаешь, все привыкли к тому, что я всегда забочусь обо всех,  потому
никому и не  приходит  в  голову,  позаботиться обо  мне. Понимаешь?  Это...
Это...  ну как если бы предложить балерине сплясать для нее. Смешно, правда?
Вот только Игорь... Он иногда вспоминает, что мне тоже бывает приятно, когда
обо мне кто-то заботиться.
     -  И что он делает  тогда? - Поинтересовалась я совсем  не праздно: мне
тоже хотелось хоть когда- ни будь позаботиться о Мусе, но я не знала как.
     - Он приносит  мне  булочки из буфета  - совершенно  серьезно  ответила
Муся.

     "Теперь никто не будет носить ей булочек" - промелькнула в голове  моей
очередная никчемная мысль. И я снова стала думать о том, что минувшей ночью,
когда на московской магистрали погибал единственный Мусин друг - Игорь, душа
ее, возможно уже знала об этом, потому так горьки и обильны были слезы.
     - Я задержусь на работе. Ты выдержишь одна дома?
     - Конечно. Можешь ни секунды не сомневаться. Я выдержу. Мне уже намного
легче. И вообще, может я смогу тебе чем- ни - будь помочь?
     - Нет. Ни в коем случае. - Мусин ответ показался мне отчего-то  слишком
скорым, но тут  же  прозвучала  и  причина  того  - Понимаешь... Я никому  в
клинике  не  говорила,  что живу  у  тебя...  Знаешь, кое -  кто  мог  легко
определить меня в приживалки...  Поэтому, я не сказала. Поэтому, ты не звони
сейчас мне. Ладно? Придется много бегать по организации похорон и вообще...
     - Конечно, как скажешь. Но записать тебя в приживалки?!! Неужели у  вас
есть такие придурки?
     - У нас всякие есть. Ну ладно, мне сейчас пора. Ты держись. Я буду тебе
звонить каждый час. Ладно?

     Мне было несколько странно то обстоятельство, что в клинике Муся скрыла
наше с  ней  совместное проживание. История с приживалкой  звучала не  очень
убедительно, я  была  вовсе не древней богатой старухой,  при которой  могли
быть приживалки. Скорее  наоборот, еще месяц - другой моего бездействия и  в
приживалки можно смело было записывать меня.
     Но,  в  конце концов,  это  могла  быть  одна  из  Мусиных странностей,
которые,  как известно,  есть у каждого  человека,  и  если  уж рассуждать о
странностях людских, то эта была вполне безобидной.


     Следующие три дня я прожила без Муси.
     Вернее, Муся никуда не подевалась из моей жизни, даже на такое короткое
время, но у нее просто не было физических, а более того -  нравственных сил,
чтобы уделять мне столько же внимания, как и прежде.
     Теперь  она, покидая наш  дом так же  рано,  возвращалась в  его  тихую
заводь гораздо позже обычного, совершенно обессиленная, окончательно допекая
меня  своей  слабой,  еле тлеющей  синюшных  губах  жалкой  виноватой  полу-
улыбкой,  полу  -  гримасой.  Ей было  стыдно,  что  она  оставляет  меня  в
одиночестве в такое трудное для меня, как полагала она время.
     А  мне было безумно стыдно именно от этого ее  ощущения, и еще от того,
что я не могу объяснить ей истинного положения дел.
     Прежде всего я ощутила в себе совершенно новую способность вспоминать о
Егоре,  не  испытывая  при  этом  жесточайших   душевных  мук.  Я  осторожно
попробовала подумать  о  нем, едва-едва прикасаясь  к  воспоминаниям,  почти
украдкой, готовая в любую минуту к стремительному бегству.
     Проба прошла удачно.
     Я не испытала привычной боли.
     Тогда  я позволила себе  большее  я начала  вспоминать его внешность  в
мельчайших, хранимых моей душой, деталях.
     Я  вспоминала, как  звучал его  голос. Какими  были интонации  в разные
минуты душевного состояния.
     Воспоминания на тяготили меня, в них присутствовала, разумеется, легкая
грусть  и  даже  несколько  слезы  покатились  по  моим  щекам,  когда,  уже
совершенно сознательно я начала извлекать картины нашего с  Егором  прошлого
из доселе запретных хранилищ памяти.
     То,  что происходило  со мной  в эти  минуты прекрасно  укладывалось  в
гениальную формулу  состояния души,  выведенную однажды  гениальным  поэтом.
Печаль моя -  точнее не скажешь! - была светла и  полна Егором.  Но  не было
боли в той печали, а только светлая легкая грусть.
     В конце концов, я осмелела настолько, что решилась на небывалое.
     Разумеется,  совершить этот поступок, я могла,  только воспользовавшись
отсутствием дома Муси. Она  бы ничего подобного никогда не допустила бы, и в
конечном итоге убедила бы меня. что делать этого не стоит. Что это постыдно,
унизительно  для  меня  и,  главное,  - разбередит,  сорвет  тонкую  корочку
забвения с моих  душевных ран, которые мы вместе с ней так долго  и трепетно
врачевали.
     Теперь   выяснялось,   что   раны   -  то  ли,  действительно,   зажили
окончательно. То ли - не были такими уж глубокими.
     Словом,  не   страшась   более  их   разбередить,   и  воспользовавшись
отсутствием Муси дома,  я позвонила  в приемную  Егора, и, услышав в  трубке
знакомый  голос его давнишней секретарши  - невиданное  дело! - относительно
спокойно заговорила  с  ней,  представившись  при  этом по полной  форме.  В
последнем, впрочем, не было необходимости, женщина узнала меня уже по первым
звукам голоса а, узнав, разрыдалась.
     Это странное состояние длилось некоторое, довольно длительное время.
     Секретарь рыдала в голос на том конце  трубке, я - терпеливо пережидала
этот всплеск эмоций - на своем. Наконец рыдания стали затихать, и я решилась
продолжить
     - Я прочитала в газете... Значит, правда?
     - Правда, - она снова заплакала, но  уже тихо и как-то  обречено, слезы
не мешали нашей беседе
     - Когда же похороны?
     - Ой, мы ничего не знаем, никто ничего не говорит. Но вроде бы еще даже
не доставили тело  оттуда, из Швейцарии - она помолчала, возможно  пережидая
очередной  приступ плача, а возможно, раздумывая,  как сказать  мне, то, что
собиралась  сказать, - Мы  здесь думали, ну, те, кто давно работает с Егором
Игоревичем, как сообщить вам  и сказать, чтобы  вы обязательно приходили  на
похороны... Потому  что мы... мы  все помним  вас и он... он  тоже помнил...
Ваша фотография у  него в кабинете стоит... Вот.  Вы оставьте свой  телефон,
если можно, я позвоню, как будут какие - ни будь новости... Хорошо?
     - Конечно - наверное, в эту минуту эта добрая женщина пожалела обо всех
словах сказанных мне, я и сама искренне удивилась  тому, как ровно прозвучал
мой  голос. Пустота  в  душе  расползалась  вокруг  меня,  образуя  какое-то
холодное облако: его прохлада сквозила в моем голосе, и я ничего  не могла с
этим поделать, - Конечно. - повторила я, чтобы  хоть как-то подчеркнуть свою
сопричастность  со всеобщим несчастьем. - Конечно, запишите мой телефон.  И,
пожалуйста, держите меня в курсе, если это не создаст для вас дополнительных
сложностей. - Про сложности я подумала в последние минуты, просто мне пришла
в голову мысль,  что  на месте  "другой женщины"  я была бы  не  в восторге,
узнай, что секретарша  моего, пусть и покойного мужа,  общается с его бывшей
женой. Но моя собеседница поняла меня с полу - слова.
     - Мне теперь уже все равно.
     - Почему?
     - Потому что мне теперь здесь, по всякому - не работать.
     -  Но  почему?  Егор  ценил  вас  и  всегда  говорил  о  вас  только  в
превосходной степени, может его преемник...
     - Какой преемник? Разве вы ничего не знаете?
     - Нет,  простите, не знаю. После того, как мы с вашим шефом расстались,
я практически ничего о нем не знаю.
     -  Очень жаль. Вернее, вам-то, конечно, все равно,  но у него не  будет
преемников, потому что теперь у него нет ни одного партнера, кроме нее...
     - Кого - ее? - новость была настолько неожиданна, что я не сразу смогла
усвоить очевидное.
     - Его нынешней жены, простите, что говорю вам это...
     -  Ничего страшного,  прошло уже много времени  и я.. я  - мне пришлось
сделать небольшую паузу,  потому  что я  действительно  не  могла  подобрать
название  своему теперешнему состоянию.  Время было конечно,  совершенно, не
причем,  ибо  это  было  дело  последних  трех  дней.   Но   и  рассказывать
малознакомой,  пусть  и симпатичной  мне  женщине,  про отдохновение  души и
прохладное облако  вокруг меня  было  бы глупо. Это сложное душевно-телесное
состояние вряд ли оказалось бы ей  понятным, скорее напротив - напугало бы и
без того несчастную тетку  и, чего доброго, склонило к мысли, что я попросту
помешалась.  Однако  слово  я все  же подобрала  -  успокоилась.  Вполне.  -
Добавила я для пущей убедительности, и в это она поверила сразу
     - Конечно, жизнь продолжается,  а вы такая красивая и  сильная женщина,
мы до сих пор вас вспоминаем и не можем понять....

     В  другое время слова ее полились бы живительные  елеем на мои пусть  и
зажившие раны.
     И те, которые про красоту и всеобщее непонимание поступка Егора.
     И те,  которые  про  мою фотографию, что,  оказывается до сих пор в его
кабинете...
     Но передо мной маячило нечто, что привлекло все  мое внимание до капли,
во  что  впилась я  всем  своим сознанием,  как  щупальцами атакующего  гада
морского.  Я  точно  знала: сейчас  мне  предстоит услышать главное.  И  оно
прозвучало.
     - Так что вы хотели мне сказать, о чем я не знаю?
     - Да -  да. Вы не знаете.  Она ведь  теперь единственный его партнер по
фирме и заместитель тоже. И вообще последнее время у всех такое впечатление,
что руководит  компанией  больше  она, а  Егор  Игоревич  - так,  больше  по
представительской части и с заграничными банками.
     - То есть, его нынешняя жена работает у вас?
     -  Простите меня, может, я и не  должна была  вам  этого  говорить,  но
прошло  уже, и правда,  столько  времени...  Она и работала у нас. Еще когда
Егор Игоревич жил  с вами... А  потом... Я же  говорю, мы все до сих пор  не
можем понять...
     - А Морозов,  Красницкий? - это были младшие партнеры Егора по бизнесу,
близкие приятели, с которыми он, собственно,  начинал строить свою  империю.
Однако  потом, оказалось,  что  оба  блестяще справляясь с  обязанностями на
определенном этапе, откровенно  пасуют  на более высоких.  Это был  довольно
тяжелый  период  для  компании и внутренних взаимоотношений всей  троицы, но
Егор  сумел его преодолеть. Я и теперь  не знаю, какие рычаги включил он для
того, чтобы оба ближайших друга добровольно отказались от части своих прав в
рамках  управления  и  владения  компанией, и  перешли из  категории  равных
партнеров, в - младшие,  сохранив, правда, руководящие  должности с громкими
названиями,  и  близкие дружеские  отношения  теперь уже -  с шефом. Но  это
произошло.  И  ко  всеобщему   удовольствию,   конфликт   исчерпался   общей
сокрушительной пьянкой, растянувшейся на несколько дней.
     - Их давно уже нет.
     - То есть, как нет?
     -  Нет, в компании,  хотя  и то,  что вы  подумали, тоже  случилось.  У
Морозова взрывали машину. Вместе с  ним и водителем. А Красницкий вывез  всю
семью за границу и никто не знает - куда. В общем, дела у нас были....
     - А компания?
     - Вы имеете в виду - бизнес? Нет, с этим  все в порядке,  процветаем...
Вот только кому это  теперь нужно....  -  она снова заплакала, а я  каким-то
шестым чувством поняла, что  сейчас разговор  нужно  прекращать. Быть может,
мое  сознание просто требовало паузы для  того, что бы осмыслить услышанное.
Оно этого явно заслуживало.
     - Хорошо - сказала я, как можно более ласково и печально. - Спасибо вам
за все,  за  ваши  добрые  слова,  и за память  о  Егоре.  Вы  позвоните мне
обязательно, когда будет ясно с похоронами
     -  Конечно, позвоню, не  сомневайтесь. Вы  ведь пойдете? Вам надо пойти
обязательно...
     -  Там  видно будет -  ответила  я  неопределенно,  еще  раз, возможно,
разочаровав несчастную женщину, но  я  в эти  минуты, я  и  в самом  деле не
знала: пойду ли я на похороны Егора?







     Простившись, я аккуратно положила трубку на рычаг и посмотрела на часы.
Впервые я хотела, чтобы Муся не приходила, как можно дольше. Мне было стыдно
и  противно так думать,  но  одновременно  я чувствовала острую  потребность
побыть в одиночестве.
     Этого подарка, однако, не сделала мне судьба.
     Еле слышно звякнули ключи в прихожей: Муся возвратилась домой.
     Она была  совершенно измотана физически, но душевные  силы ее от этого,
по-моему, даже утроились. Пухлые и неизменно румяные щеки Муси, сейчас опали
и приобрели какой-то неестественно серо-желтый оттенок.  Сквозь тонкую кожу,
кроме того, проступили, как мелкие  червячки  - синюшные прожилки,  от  чего
щеки  Мучи  сразу  стали  казаться  старческими.  Глаза  обметали  глубокие,
густо-синие тени, словно она вдруг решила неумело употребить косметику, чего
не делала  никогда, и в  итоге  -  достигал прямо противоположного  эффекта,
если, разумеется, по доброй  воле  не пожелала  придать  себе  вид человека,
перенесшего  долгий и  тяжкий недуг, а вид у нее был  именно такой.  Но сами
глаза! Небольшие, и  никогда  не  отличавшие особой выразительностью, сейчас
они горели каким-то внутренним нездоровым огнем и  даже лучились, подернутые
пленкой постоянно набегающих слез или какой-то странной, но тоже болезненной
поволокой.
     - Все, - сказала Муся. И короткое  слово упало  в пространство тяжело и
гулко, как большой круглый камень брошенный в темную  бесконечность  водного
потока. - Они еще догуливают на поминках, но наблюдать это я не в состоянии.
Когда я  уезжала, уже рассказывали анекдоты, сейчас, наверное,  поют.  Потом
поедут продолжать к кому- ни - будь домой. Слава Богу, меня отпустили дня на
три, а,  если потребуется и - и больше. Отдохнуть после всего. Слава Богу! Я
ничего этого, и завтрашнего похмелья перед операциями, уже не увижу.
     - Мусенька! - сказала  я, вложив в голос всю нежность,  на которую была
способна. Прохладная пустота души  и морозное облачко по - прежнему были при
мне, и  я боялась,  что  Муся  почувствовав  эту  остуду  примет, не приведи
Господь, ее на свой счет. - Я  сейчас дам  тебе горячего чая с лимоном, и ты
сразу  ложись.  Может  быть  даже,   выпей   какую   -  ни-  будь  таблетку,
успокоительную. А завтра у нас  будет весь день, и  ты мне все расскажешь по
порядку. Или хочешь, мы съездим на кладбище к Игорю?
     - Нет. Спать  я сейчас  не смогу. И  таблеток  я не пью, ты же  знаешь.
Пойдем пить чай.
     Уже за чаем Муся неожиданно сказала мне
     -  Знаешь,  за эти три дня я так  много говорила про Игоря, и так много
делала для Игоря, что мне  кажется... может быть - это стыдно, но я на самом
деле чувствую  так...  Понимаешь,  вроде, все,  что  у  меня  было  в  душе,
связанное с ним и адресованное ему, все как бы  выплеснулось наружу Поэтому,
давай не будем  говорить про Игоря.  Если тебе, конечно, очень  интересно, я
расскажу про похороны и вообще... как все было
     - Ну,  нет,  не надо.  Я же не бабушка у  подъезда,  которую интересуют
похоронные подробности: какой был гроб, и громко ли плакала вдова. Я думала,
если тебе хочется поговорить...
     - Мне хочется. Но совсем о другом. У нас ведь - как страшно это звучит!
- второй покойник. Господи, сейчас сказала и подумала тут же: словно в доме.
     - Слава Богу, нет
     - Ты, правда, так чувствуешь?
     - В том смысле, что я не чувствую гибель Егора, как свою утрату?
     - Да
     - Правда.
     - Но это  так... неправдоподобно.  Ведь пока он был жив, знаешь, у меня
было такое впечатление, что  он живет  с  нами, просто на время оставил этот
дом и тебя. Но только на время. Он, вроде бы все время был с тобой, вернее в
тебе: и когда ты говорила о нем, и когда молчала. И вот теперь, когда...
     - Вот именно теперь, когда...

     В этот момент я решила рассказать  Мусе все, как есть. Она была  сейчас
такой несчастной и подавленной, и  столько времени посвятила  возне со мной,
когда  мне,  и  вправду  казалось. что  Егор  и я -  единое  целое,  которое
вследствие  какой-то жуткой  катастрофы  оказалось рассеченным  надвое,  что
теперь, когда все вроде бы кончилось и появилось столько новой и неожиданной
информации, уж кто - кто, а она - точно имела право знать правду.
     Всю. Ровно в том объеме, в котором стала известна и понятна она мне.
     И я заговорила.
     Муся слушала меня молча, не перебивая и даже  не пытаясь вставить слово
в пространный поток моих откровений, однако, все более мертвея лицом. Словно
каждое  мое  слово,  падало, как камень, постепенно складываясь в  маленькую
аккуратную пирамидку, под которой  постепенно  окажется погребенной вся она,
скорбная, большая, с поникшей головой и бессильно опавшими плечами.
     Однако, начав, я уже не могла остановиться на полу - слове. С этим вряд
ли  смирилась   бы  и  Муся.   Потому,  замечая  все  разительные  перемены,
происходящие   с  моим  добрым  домашним  ангелом,  я  продолжала  говорить,
выкладывая все  до донышка, что было на душе, и каясь во всех  своих грехах,
включая  последний,  по  Мусиной  градации, почти что смертный  -  звонок  в
приемную Егора.
     Наконец, фонтан мой ис