рович
взял и сам поехал на Лубянку.  Он знал как и с кем надо разго-
варивать. Как там у него произошли все разговоры - не знаю, но
Петров получил возможность прочитать мое досье.  И вот, что он
там,  по  его словам увидел - элементарный донос,  донос моего
"особняка", некого старшего лейтенанта, начальника особого от-
дела СМЕРШ,а того авиационного полка,  в котором  я  прослужил
всю войну. Уже не помню его фамилию. Но хорошо помню, как этот
"осбняк" стремился быть в числе моих друзей. Часто приходил ко
мне. Я поил его спиртом, благо этого добра у меня было сколько
угодно.  Да и закусь у меня водилась - уж очень  хозяйственным
мужиком был мой старшина.
     Будучи инженером полка по вооружению,  я, тем не менее не
любил жить вместе с полковым штабом. Устраивался обычно побли-
же к самолетам вместе со старшиной Елисеевым, бывшим колхозным
шофером, мужиком добрым и умельцем на все руки.  Он был у меня
шофером, писарем и,  одновременно, папой и мамой. Будучи ровно
в два раза старше меня,  он  действительно  относился  ко  мне
почти по-отечески и очень заботился обо мне.  Он  даже  иногда
забывался и обращался ко мне "сынок".  Так вот Елисееич, как я
его называл,  терпеть не мог нашего "особняка". "Ууу... гнида,
любит  на  дармовщину"  -  выражение  "на халяву" тогда еще не
использовали. Спирта он не жалел - казенный. Но луковицу и ло-
моть  хлеба на закуску приходилось вытягивать из Елисеева кле-
щами.
     Особняк никогда  не напивался и мы вели долгие и,  вообще
говоря, добрые беседы. Он был чудовищно невежественен и с види-
мым удовольствием  и  интересам  расспрашивал  меня о всем чем
угодно. Говорили мы и о русской истории и  о  литературе.  Всю
войну в моем вещевом мешке, вместе с домашними свитером и шерс-
тянными носками ездил томик "Антология русских поэтов",  кото-
рый я  купил  в городе Троицке Челябинской области перед самым
вылетом на фронт.  Мы иногда читали что нибудь  вслух.  Иногда
одно и  тоже  по  многу раз.  Мы оба очень любили "Вакхическую
песнь". Я иногда пробывал что-то сочинять.  Мне  иногда  каза-
лось,  что и он тоже:  во всяком случае,  он хорошо чувствовал
музыку русского стиха.  Однажды я вернулся с передовой где це-
лую  неделю пробыл в качестве офицера связи нашей авиадивизии.
Елисеич был рад моему возвращению,  где то раздобыл банку сви-
ной  тушенки  и  мы собрались с ним отметить мое благополучное
возвращение.  И тут в мою землянку ввалился особняк. В тот ве-
чер его приход не испортил настроения даже Елисееву. Мы тогда,
как помню, очень славно выпили.
     Во время моего дежурства на КП, откуда, если понадобится,
я должен был держать связь с авиционным начальством, я написал
вот такие стихи:
         С утра пушистая зима
         Одела праздничным убором
         И лес и поле. Из окна
         Видны холмистые просторы.
         Ковер усыпан серебром,
         Блестящим радостным огнем
         Бесчисленных песчинок света.
             И бруствер снегом занесен,
             И танк, как белая громада
             На минном поле, заснежен
             Разрыв последнего снаряда.
             И снова в мире тишина.
             Светла прекрасна и ясна
             Улыбка зимнего рассвета.
     Особняк был первым и,  может быть единственным человеком,
которому  я прочитал эти стихи.  Он слушал внимательно и,  как
мне казалось вполне искренне сказал мне какие то добрые слова.
И я внутренне доверял ему.  Особенно после того вечера,  когда
капитан,  старший лейтенант и старшина под американскую свиную
тушенку  выпили  хорошую дозу казенного спирта.  У меня начали
складываться с особняком отношения похожие на дружеские.  И  я
даже говорил моему закадычному другу, отличному летчику и доб-
рому смелому человеку,  тогда еще старшему  лейтенанту  Володе
Кравченко - вот и особняки бываю людьми. Но Володя относился к
нему совсем по-другому и не раз говорил мне:  "не  может  нор-
мальный парень залезть в шкуру особняка. Вот потребуют от него
процента раскрываемости шпионов и продаст он тебя за милую ду-
шу". И я, под воздействием таких слов, все-таки, немного осте-
регался моего неожиданного друга-особняка далеко не выкладывая
ему  все  то,  о чем хотелось поговорить.  И,  как оказалось -
совсем не зря! А история была, и в самом деле, нестандартная.
     Наш полк  в 44 году стал получать трофейные авиабомбы.  В
отличие от наших, они требовали боковых взрывателей (немцы ис-
пользовали электрические взрыватели без ветрянок.  У нас их не
было - мы должны были использовать механические взрыватели). У
таких  взрывателей  ось ветряннки должна была быть перпендику-
лярной боковой поверхности бомбы.  Подобные взрыватели исполь-
зовались в русской армии в первую мировую войну - это, так на-
зываемые,  взрыватели Орановского. На наше счастье, оказалось,
что на военных складах, еще со времен самолета "Илья Муромец",
сохранилось довольно много таких взрывателей и они начали пос-
тупать  в  полки.  Но с использованием взрывателей Орановского
дело гладко не пошло. Очень часто сброшенные авиабомбы, по не-
известной  причине просто не взрывались,  хотя сами взрыватели
были безусловно исправными.
     Начальство заволновалось и начало издавать грозные прика-
зы, в которых вина за отказы,  само собой разумеется, приписы-
валась стрелочникам.  В приказах приводились одни и теже аргу-
менты: небрежность в подготовке авиационного оружия, нарушение
инструкций  по  эксплоатации.  На  бедных оружейников сыпались
довольно жесткие наказания.  Особенно неиствовал мой непосредс-
твенный  начальник  - главный инженер по вооружению 15-ой воз-
душной армии полковник Тронза - педантичный жестокий латыш, из
тех которые  делали  русскую революцию в 17-ом году.  И вот он
добрался и до нас.  Прилетел однажды в полк на У-2  вместе  со
своим  механиком.  Демонстративно  при всех снарядил несколько
бомб,  взлетел на том же У-2 и сбросил их на ближайшем болоте.
Все бомбы взорвались!
     Тронза публично  обвинил  меня  в   предательстве   рабо-
че-крестьянского государства (не родины, а государства!), отс-
транил от должности и приказал отдать под суд. Одновременно он
сказал,  что уже давно собирался прислать нового инженера пол-
ка.  Каждый знал,  чем мне грозит происшедшее: по существу это
был смертный приговор.
     Я ничего не мог понять - мы, готовя бомбы, делали все то-
же самое,  ни на иоту не отступаясь от того,  что делал нагря-
нувший полковник  и  его механик.  Но у нас бомбы почему-то не
взрывались! И в мучительном поиске решения,  от которого зави-
села моя жизнь, неожиданная помощь пришла от Елисеева: решение
мне было подсказано.  Он сидел в другом конце  избы  и  мрачно
смотрел на  улицу.  Неожиданно он повернулся ко мне с каким то
просветленным лицом:  "товарищ капитан,  может все потому, что
он бомбил с У-2?" И меня осенило.
     Скорость наших самолетов была в  5  раз  больше  скорости
знаменитого кукурузника. Значит сопротивление воздуха лопастям
ветрянки взрывателя будет больше в 25 раз.  Значит нагрузка на
ветрянку станет больше тоже в 25 раз.  Да  такая  сила  просто
согнет ось ветрянки, она ее заклинит. Ветрянка не вывернется и
взрыватель не взведется. Вот и все! Надо только уменьшить наг-
рузку  на  лопасти ветрянки.  А для этого достаточно кусачками
откусить все ее лопасти,  кроме двух симметричных.  Для  того,
чтобы это понять не надо было быть инженером.
     Позднее за эту догадку меня публично поблагодарит  - нет,
не полковник Тронза,  с ним никогда больше судьба меня не све-
дет, а  сам  командующий  армией  генерал-лейтенант  Науменко.
Предложенный способ "откусывания лишних лопастей" станет широ-
ко использоваться и в других полках,  а сбрасываемые бомбы пе-
рестанут "не взрываться". Но это произойдет несколько позже, а
тогда? Тогда я без оглядки побежал к командиру полка. Он сразу
все понял,  крепко выругался, вспомнив и меня и Тронзу и наших
родителей.  Мы мгновенно поехали на летное поле. Я сам погото-
вил бомбы, дрожащими от волнения руками откусил лишние лопасти
и самолет командира ушел в воздух.  И на том же болоте взорва-
лись все шесть бомб!
     Когда командир выходил из самолета,  неожиданно  появился
Тронза. Он уже собирался улетать из полка, когда услышал взры-
вы. Раздался грозный рык:  "Подполковник,  кто разрешил?  Я же
отстранил капитана Моисеева.  Вы за это ответите!" И т.д.  и в
том же духе - Но все это уже не имело никакого значения!
     Так вот - мой особняк описал в своем доносе всю эту исто-
рию,  конечно,  без финала, без упомянания о благодарности ко-
мандарма. Он так же, как и полковник Тронза называл меня преда-
телем Родины и предлагал незамедлительно арестовать. Но на его
рапорте кто-то размашисто и неразборчиво что то написал,  а за
непонятными словами стояло "отложить" или "подождать" и не ме-
нее неразборчивая подпись.  Так этот донос и оказался  в  моем
досье. Ну,  а на Лубянке, на всякий случай, меня решили не до-
пускать до секретной работы.
     Когда весной 46 года я уезжал из действующей армии, где я
уже исполнял  обязанности инженера авиационной дивизии,  особ-
няк, который тоже поднялся в чинах,  пришел меня провожать. Он
меня облобызал  (я  тогда и не знал,  что это поцелуй Иуды!) и
пожелал всяких благ.  Эпизод,  о котором я рассказал мог легко
стоить мне жизни,  а искалечил бы ее наверняка. Если бы - если
бы не подсказка колхозного шофера старшины Елисеева,  если  бы
не  лень  или нерадивость кого то из начальников моего особня-
ка...А, может быть, как это говорил капитан Кравченко, - в ди-
визионную  СМЕРШ  не  поступило нужной разнарядки на выявление
предателей Родины или старая разнарядка была уже  выполнена  и
донос отложили в запас!
     Ну, а Ивану Федоровичу Петрову, когда он понял в чем суть
дела, не потребовалось больших усилий,  чтобы все поставить на
свое место: Сталин уже умер, Берия был расстрелян и приближал-
ся ХХ съезд партии.  Обстановка изменилась коренным образом. Я
благополучно получил первую,  то есть высшую форму  допуска  к
секретной работе и даже больше того - у меня никогда не возни-
кало трудностей с совмещением полетов на полигон и командиров-
ками за границу.

БЕГСТВО, ОБЕРНУВШЕЕСЯ ПОБЕДОЙ

     Но последняя из историй, которая могла полностью исковер-
кать мою жизнь произошла уже на грани 50-х годов.
     Моя мачеха, которая уже более четверти века работала учи-
тельницей младших  классов сходненской школы,  неожиданно была
арестована по статье 58,  как активный участник группы,  гото-
вившей, не больше ни меньше,  как  вооружкнное  восстание.  Ее
осудили  на  10  лет и отправили в лагерь около города Тайшет.
В общем история весьма заурядная для тех времен. Для меня лич-
но она имела весьма тягостные последствия и могла бы обернуть-
ся настоящей трагедией,  если бы.... если бы снова не счастли-
вый случай. Но, обо всем по порядку.
     После демобилизации, в конце 48 года я стал работать сра-
зу в двух местах. Моя основная работа проходила в НИИ-2 Минис-
терства авиационной промышленности,  где меня назначили  одним
из  "теоретиков" в группу Диллона - главного конструктора ави-
ционных реактивных торпед.  Несмотря на то,  что Диллон  болел
чахоткой и  физически  был очень слаб,  работал он удивительно
много и всегда был полон разнообразных идей и начинаний. О его
изобретательности ходили легенды - проживи он подольше, появи-
лось бы много технических новинок.
     Я оказался в одной группе с моим университетским сокашни-
ком, с моим большим другом Юрием  Борисовичем  Гермейером.  Мы
познакомились и подружились еше в десятом классе,  в математи-
ческом кружке,  который вел в Стекловском институте  И.М.Гель-
фанд, тогда доцент МГУ. Уже в студенческие годы мы жили с Юрой
в одной комнате в общежитии на Стромынке,  мы  кончали  мехмат
МГУ по одной и той же кафкдре теории функций и функционального
анализа под руководством одного и того же профессора Д.Е.Мень-
шова.  И вся наша жизнь, в конечном счете, прошла рядом. Позд-
нее, когда я стал работать в Академии Наук, я перетащил Герме-
йера   в   Вычислительный  Центр,  где  он  организовал  отдел
исследования операций,  а на факультете прикладной  математики
создал кафедру с тем же названием, вероятно, одну из самых ин-
тересных кафедр этого факультета.
     Ну, а тогда,  в 48 году?  Гермейер не был на фронте.  Как
человека, носящего немецкую фамилию, его вообще не призывали в
армию, а, хотя мать у него и была русской, его должны были от-
править на спецпоселение,  как всех лиц немецкой национальнос-
ти.  Для начала он оказался а Сталинграде, где его взяли рабо-
тать на завод.  Во время наступления немцев на Сталинрград,  в
той  суете  и неразберихе,  которая предшествовала героической
Сталинградской эпопее,  Юру кто-то зачем-то послал в Москву. А
возвращаться  обратно было уже некуда.  И ему предложили рабо-
тать в  одном из секретнейших КБ в Москве - там,  где создава-
лись первые "Катюши".  Вот так мы с Юрой оказались снова в од-
ной комнате,  теперь уже не в общежитии,  а в НИИ -2. Он зани-
мался проблемами эффективности, а я динамики и балистики одних
и тех - же авиационных торпед.
     Работал наш  отдел  с  увлечением,  это был общий настрой
послевоенных лет. Работа шла быстро и очень успешно. Начальни-
ком института  был тогда генерал-майор П.Я.Залесский - хороший
инженер, плохой математик и,  как всякий одессит, очень остро-
умный человек.  Когда  ему  надо было участвовать в каких либо
совещаниях, где  предстояло  обсуждать  результаты  каких либо
сложных расчетов, Павел Яковлевич брал меня с собой. И публич-
но именовал меня "ученый еврей при губернаторе", хотя и евреем
и губернатором был он сам. Короче - работа в институте была не
только  успешной  и интересной,  но и вся атмосфера была очень
доброжелательной и творческой - как теперь любят  говорить.  И
мы  очень быстро продвигались вперед и наш отдел и весь инсти-
тут были на подъеме.
     Исследовательскую работу я совмещал с преподолвательской.
Она была не менее увлекательной и приятной.  Я был  принят  на
работу в  качестве исполняющего обязанности доцента на кафедру
ракетной техники в в один из лучших технических  ВУЗ,ов страны
- в МВТУ,  которое еще в далеком XIX веке окончил мой дед и, к
которому еще с детства я привых относится в великим почтением.
Кафедру  возглавлял профессор Победоносцев Юрий Александрович.
Личность легендарная.
     Прежде всего,  он  был  одним из очень немногих отцов со-
ветской ракетной техники, избежавших тюрьмы во время разгрома,
который  учинил  Сталин незадолго до войны всей нашей ракетной
технике,  которую долго  пестовал  расстрелянный  Тухачевский.
Юрий Александрович мне говорил, что он в течение двух лет каж-
дую ночь ожидал ареста.  И,  хотя так же, как и И.Ф.Петров, он
не  мог  бы найти для этого сколько-нибудь разумных оснований,
сумка со всем необходимым для арестанта  вседа  была  наготове
возле его постели.
     Главным своим научным достижением он  считал  изобретение
таких флегматизированных порохов, скорость горения которых бы-
ла постоянна в очень широком диапазоне природных условий (тем-
пературы, влажности).  Собственно это и определило успех наших
"Катюш", грозного оружия Отечественной войны. Юрий Александро-
вич справедливо  полагал,  что его основательно обобрал Кости-
ков, сумевший присвоить себе все лавры "изобретателя катюш".
     В 49 году профессор Победоносцев был в зените своей карь-
еры. Он  был  главным  инжерером,  т.е.   фактическим  научным
руководителем знаменитого  НИИ-88,  в одном из конструкторских
бюро которого начинал тогда работать, еще не реабилитированный
С.П.Королев. Юрий  Александрович в канун пятидесятых годов был
не только руководителем НИИ-88,  но и  реальным  руководителем
складывающегося коллектива  инженеров  и  ученых,  который  за
стремительно короткое время создал основы  современной  косми-
ческой науки и техники.
     В те годы он создал в МВТУ кафедру реактивной  техники  -
позднее ею  в  течение  многих десятилетий заведовал профессор
Феодосьев. Победоносцев собрал  на  кафедре  очень  интересный
коллектив людей,  казалось  бы  совершенно несовместимых между
собой. На кафедре в качестве доцента без степени работал буду-
щий Главный  Конструктор ракетной и космической техники - Сер-
гей Повлович Королев, превосходно читал лекции молодой профес-
сор Челомей, работал мрачноватый и нелюбезный будущий академик
Бармин и многие другие, которым страна обязана созданием своей
ракетной  техники.  Позднее  они  все разошлись по собственным
квртирам, но в конце сороковых годов все еще были вместе.
     Ну, а сам Победоносцев в те годы уже был, к сожалению, на
излете. Его все меньше и меньше интересовала наука и мысли его
больше были в семье ,  в саду,  который он очень любил. Лекции
Юрий Александрович читал небрежно, не особенно к ним готовясь,
часто поручая их молодым преподователям.  Так мне он порой по-
ручал лекции по горению порохов, в чем я очень плохо разбирал-
ся. Текущими  делами  кафедры он также не очень интересовался.
Однажды,  в комнате, где проходили заседания кафедры я повесил
лозунг "братцы, ударим палец о палец!". Юрий Александрович был
человеком добрым и не лишенным чувства  юмора  и  он  искренне
посмеялся, увидев лозунг и попросил его сохранить.  Надо заме-
тить,  что наш коллектив был подобран так,  что на кафедре все
крутилось  по заведенному,  а учебный процесс катился по нака-
танным рельсам,  несмотря даже на то,  что Юрий  Александрович
порой  даже не приходил на заседания кафедры,  а руководил ими
по телефону!  Но неожиданный выговор я все-таки получил...  от
секретаря парткома МВТУ,  но не за работу, и даже не за шуточ-
ный текст плаката, а за то, что я повесил плакат не согласовав
его текст в парткоме. То есть за отсебятину.
     Однажды в преподовательской столовой за  обедом  я  начал
что-то с энузиазмом рассказывать Юрию Александровичу. Речь шла
о какой то особенности управления, какой то ракетной системой.
Он вежливо слушал меня, а затем вдруг перебил:
     - Никита, а Вы ведь тоже живете за городом?
     - Да, на Сходне.
     Он живо повернулся ко мне, лицо его помолодело и он с во-
одушевлением стал говорить: "знаете, у меня вот такая маленькая
яблонька - он протянул руку над полом,  показывая какая она  у
него маленькая,  - а приносит вот такие яблоки" - и он показал
двумя ладонями некий объем,  равный небольшому арбузу.  В этом
эпизоде он был весь - наш добрый,  умный завкафедрой.  Если он
воодушевлялся, то мог свернуть горы. Но только если....
     Мне на кафедре был поручен первый в жизни самостоятельный
курс: динамика управляемых снарядов и ракет.  Он  был  целиком
разработан мной.  Я думаю,  что это вообще был первый подобный
курс, прочитанный в высших учебных заведениях  страны.  Он шел
с грифом "совершенно секретно" и его рукопись я держал в своем
сейфе в НИИ-2. Мой тамошний начальник Диллон ее не раз смотрел
и настаивал на том,  чтобы я ее представил  в  качестве  своей
докторской  диссертации.  Что  я и предполагал сделать в самом
ближайшем будущем. Победоносцев тоже поощрял эту работу, ценил
ее  и часто брал меня с собой на семинары в Подлипки в НИИ-88,
где тогда и рождались проекты будущих ракетных систем и закла-
дывались основы ракетной науки.
     Таким образом  в  моей научной деятельности все складыва-
лось как нельзя лучше.  Каждый день я понимал  что  то  новое.
Перспективы казались бесграничными.  И было еще одно, для меня
очень важное. Я  видел  интерес  к своей работе. Чувствовал ее
нужность. Это создавало ощущение того, что моя работа не прос-
то удовлетворение  собственного  любопытства,  что  она нужна.
Нужна моим товарищам,  нужна моей стране,  которая  только-что
вышла из труднейшего испытания. Я никогда никому не говорил об
этих чувствах,  но для меня они были очень  важной  внутренней
опорой. Я  не  знаю  - всем ли такое чувство было тогда свойс-
твенно, но мн