ными от современных всего лишь на десятые доли процента, то
мир был бы совершенно иным.  В нем не могло бы возникнуть ста-
бильных образований, не могла бы возникнуть та форма эволюции,
которая привела к рождению  звезд,  планет,  живого  вещества,
следовательно, и человека. Вселенная бы развивалась, но как то
совершенно по-иному и,  что самое важное,  - без наблюдателей,
без свидетелей.  Ученые-физики,  -  а в нынешнем мире все беды
идут от физиков - сформулировали антропный  принцип  так:  мир
таков, потому, что мы (то есть люди) есть!
     Как показывает  антропный  принцип,  развитие  Универсума
идет, как  бы по лезвию.  Чем более сложна система,  тем более
ее подстерегают опасности разрушения и перестройки.
     Сейчас антропному принципу посвящена огромная литература.
Антропный принцип вряд ли имеет,  во всяком случае в настоящее
время,  какое либо практическое значение.  Но его общепознава-
тельное,  философское значение огромно.  Для меня же  он  имел
важнейшее значение и ложился в ту схему размышлений и исследо-
ваний, которыми я занимался последние пару десятилетий.
     Занимаясь стабильностью сложных систем, я все время стал-
кивался с одной их особенностью: чем сложнее система,  тем она
менее устойчива. Но на каком то этапе ее усложнения, в течении
которого происходит снижение ее уровня стабильности,  в рамках
системы  появляются новые механизмы,  которые стабилизируют ее
развитие.  Так популяция живых существ вроде бы не имеет права
быть стабильной.  Однако,  процесс редупликации, то есть само-
воспроизведений не точен,  из за случайных мутаций. И вот ока-
зывается, что  из  за этого механизма неточности воспроизведе-
ния, то есть, казалось бы порока системы, возникает своеобраз-
ная петля обратной связи, благодаря которой популяция сохраня-
ет свои системные свойства и способность  сохранять  свою  це-
лостность в сложных условиях изменяющейся внешней среды.
     Так же и появление  человека,  становление  коллективного
интеллекта человечества,  мы  можем  рассматривать  в качестве
своеобразного механизма,  потенциально  способного  вносить  в
систему стабилизирующие механизмы. Вселенная - Универсум, дол-
жен быть совершенно нестабильной системой.  Об этом и  говорит
антропный принцип.  Но,  может быть,  это и есть та подстройка
параметров системы,  которая ведет к постепенному формированию
механизма стабилизации?
     В процессе эволюции Универсума возникают  инструменты его
самопознания. Однажды  возник мозг головоногих.  Но такой инс-
трумент оказался несовершенен - популяции осминогов  не  могли
создать коллективной памяти (а, следовательно и цивилизации) и
его  развитие  оказалось  завершенным.  Другой  нам  известный
инструмент - человек. Развитие его индивидуального мозга прек-
ратилось уже десятки тысяч лет тому назад,  но  ему  оказалось
доступным  создать и коллективную память и коллективный интел-
лект, который развивается все ускоряющимися темпами. Как дале-
ко  пройдет этот процесс?  Мы сказать об этом ничего не можем.
А, может быть,  в других частях Универсума  этот  процесс  уже
проше значительно  дальше и разговор о Мировом Разуме не столь
уж бессмыслен.  Но тогда совершенно по иному явит себя и проб-
лема  мировой  "детерминированной программы выдающей случайные
числа" и некого "вселенского компьютера"?
     Когда над  всем  этим  начинаешь размышлять,  то невольно
оказываешся во власти тех снов,  которые нам навевают Лем  или
Бредбери.
     И все же над  всем  царит  сомнение  и  те  два  вопроса
"КАК?" и "ЗАЧЕМ?", о которых я размышлял в этом очерке. А таже
моя детская молитва.



Глава X. ЭПОПЕЯ ЯДЕРНОЙ ЗИМЫ. И ОБ ОТСТАВКЕ, КОТОРАЯ ЗА НЕЙ ПОСЛЕДОВАЛА


НОВАЯ МЕТАМОРФОЗА: БИОСФЕРА И ОБЩЕСТВО

     Само по себе, исследование феномена ядерной зимы было бо-
лее чем  второстепенным событием в той большой работе, которую
я задумал и начал на грани 60-х и 70-х годов. Анализ этого фе-
номена был всего лишь ее фрагмент,  причем,  как увидит  чита-
тель, достаточно случайный.  Но именно "история ядерной зимы",
которая сначала меня особенно и не интересовала,  получила ши-
рокую известность и сделала большую рекламу всему направлению,
которое я начал развивать в Вычислительном Центре Академии На-
ук  СССР.  В  то  же  время,  научные результаты,  которые мне
представлялись наиболее интересными также как и общее  понима-
ние смысла проблемы "человек -биосфера" или особенностей само-
организации материального мира,  остались просто незамеченными
а,  вероятнее всего, и непонятыми. Я думаю, что такая ситуация
достаточно типична в науке:  далеко не все то,  что  считается
исследователем главным,  таковым воспринимается остальными. А,
может быть и является главным:  ведь позиции  исследователя  и
читателя совершенно разные.
     Конец 60-х и последующие годы были,  может  быть,  самыми
напряженными и плодотворными годами моей жизни. К этому време-
ни я уже потерял интерес к преодолению чисто технических труд-
ностей доказательства тех или иных теорем,  что характерно для
людей более молодого возраста.  Я  уже  внутренне  ощутил  всю
условность "строгой науки", и любого "абсолютного знания". Ме-
ня все больше тянуло к содержательному естествознанию и  гума-
нитарным наукам и их объединению.  Так, вероятно происходит со
всеми  стареющими  учеными,  у  которых  пропадает  спортивный
азарт,  уступая  место  стремлению  к "сути вещей",  обретению
ясности,  к углубленному проникновению во что - то, по настоя-
щему непонятное и лежащее на грани логического и чувственного.
Может быть такое же достижение ясности, ясности для себя само-
го  было  источником  размышлений,  приводивших  однажды к той
прозрачности видения мира, которым обладали отцы церкви. Имен-
но эта ясность,  обретенная в себе для себя,  для своего внут-
реннего мира,  внутреннего равновесия,  давала им  силы  жить,
привлекала  и  привлекает  к  ним  людей  погруженных  в суету
повседневности. Даже и теперь!
     Когда я  начал  заниматься  проблемами эволюции биосферы,
взаимоотношением процессов  ее  развития с развитием общества,
мне стало казаться, что я прикасаюсь к святая святых и начинаю
догадываться о нечто таком,  что мне ранее было совершенно не-
доступно. Все это наполняло жизнь новым содержанием и меня на-
чала тяготить большая административная работа,  которая лежала
на моих плечах в последние четверть  века,  когда  я  исполнял
обязанности  заместителя директора Вычислительного Центра Ака-
демии Наук СССР академика Дородницына, глубокого и талантливо-
го исследователя, однако человека недоброго, удивительно высо-
комерного и совершенно мне чуждого по своему мировосприятию. Я
стал подумывать  об изменении своего общественного статуса.  К
тому-же мои новые интересы наполнившие жизнь новым  содержани-
ем,  значительно  отдалили меня от старого круга деятельности.
Да и тех людей, с которыми я был близок по старым интересам.
     Я понемногу старел,  подходил к концу шестой десяток и  я
понимал, что вступаю в совершенно новый этап своей жизни с но-
выми ценностями, которые еще предстоит осознать. Тогда в семи-
десятых годах,  в отличие от девяностых,  я был вполне метери-
ально обеспечен и, получая свою тысячу рублей, мог не думать о
заработке. Я искал повода освободиться от служебных обязаннос-
тей,  которые мне мешали думать над тем, что мне было интерес-
ным и занимали время,  необходимое для изучения множества воп-
росов,  ставших для меня очень нужными.  Однако  расстаться  с
официальным  положением мне удалось только в восьмидесятых го-
дах, когда вышло постановление о том, что членам Академии пре-
доставляется право оставить свои официальные посты, называться
советниками и получать,  при этом свое полное жалование -  ка-
жется  я  был  первым членом Академии,  который по собственной
инициативе отказался от занимаемых постов задолго до  достиже-
ния предельного возраста. Расставшись с Вычислительным Центром
и кафедрой, я начал жить очень интересной и насыщенной жизнью.
     И все же удачливым себя,  в этот период, назвать я не мо-
гу,  поскольку большинство из моих замыслов тех лет, так и ос-
тались замыслами. Да и само расставание с Вычислительным Цент-
ром происходило не совсем так,  как мне бы хотелось - просто я
уже не мог не уйти!
     Причин, почему я не могу считать этот период  своей жизни
удачливым,  было много.  Были объективные. Гибель Володи Алек-
сандрова,  отход от меня кое кого из моих сотрудников и учени-
ков, начало перестройки, а вместе с ней и конец бюджетного фи-
нансирования  работы  в   области   моделирования   биосферных
процессов и т.д.  Но были и субъективные,  сыгравшие вероятно,
основную роль. Работа, которую я затеял требовала коллективных
усилий,  работы  "на  равных" большой группы людей,  в которую
каждый вносил что-то свое, работая "на себя". Но, в тоже время
и  понимая общую цель,  работая синхронно с остальными членами
команды и со мной лично.  А именно такой работы я организовать
и не смог. И причина была, прежде всего, во мне самом.
     У меня довольно удачно получалась та административная ра-
бота, которая  сводилась  к выбору направления деятельности, с
последующим подбором руководителя новой темы или задачи.  Сде-
лав те или иные первые шаги,  иногда даже чисто административ-
ные, я затем обычно отходил от работы, отходил в сторону, пол-
ностью   доверяя   ее  тому,  кому  я  поручал  руководство  и
присматривал за ней издали, стараясь предельно не вмешиваться.
И  надеюсь,  что  младшие коллеги практически не замечали моей
опеки.  Я думаю,  что такая политика в организации целенаправ-
ленной деятельности,  в целом,  правильная.  Тем более,  когда
речь идет о работах инженерного типа, то есть когда результаты
можно предугадать  заранее,  когда  надо  сделать нечто вполне
конкретное. В выборе такой стратегии, я ориентировался, прежде
всего на самого себя,  на свой стиль работы: я ценил самостоя-
тельность,  очень не любил какого-либо вмешательства и работал
без него куда быстрее.
     То, что я смог проработать более двадцати лет  заместите-
лем А.А.Дородницына - факт малопонятный моим друзьям, объясня-
ется очень просто:  до поры до времени,  мой директор никак не
вмешивался в мою деятельность. Ему, вероятно было просто удоб-
но то,  что,  делая успешно свое дело,  я никак не  затрагиваю
вопросов, которые он считал своими прерогативами - иностранные
связи, общая стратегия развития вычислительной техники, предс-
тавительство,  к которым я, на самом деле был абсолютно равно-
душен. Он всегда чувствовал себя настоящим сталинским директо-
ром   и  все,  что  происходит  в  ЕГО  учреждении,  есть  ЕГО
собственное достояние. Как только он изменил свое поведение, и
начал вмешиваться в мою работу, я тут же подал в отставку.
     Я думаю, что подобный стиль организации исследований, ко-
торый сложился и,  который я практиковал и в МФТИ и в ВЦ, дос-
таточно эффективен.  С одной стороны, выбирая какой либо новый
вопрос и делая в нем первые шаги, я определял целенаправленную
деятельность целого коллектива, то есть держал ее в определен-
ном русле. А с другой, как только становилось ясным перспекти-
ва получения новых результатов,  я уступал  место  инициативам
моих  младших  коллег.  Конечно,  такая схема научной жизни не
универсальна,  но в среднем она очень рациональна. Хотя и тре-
бует от руководителя быть не директором с указующим перстом, а
непрерывным искателем.
     Но тогда,  когда речь заходит о проблемах, в которых пог-
ружаешься сам с головой,  которые начинают составлять в данный
момент  смысл  собственной жизни - что бывает совсем не часто,
то такой стиль работы неприменим.  Здесь надо  уметь  работать
вместе и превращаться из руководителя в партнера.  Вот этого я
делать так и не научился.  Я не умел становится просто партне-
ром.  Для этого нужно было иметь иную психическую конституцию.
По существу я был очень одинок и все свои работы, за очень ма-
лым исключением,  писал один и был их единственным автором.  У
меня много учеников - и кандидатов и докторов наук, есть среди
них и академики.  Но ни с одним из них, несмотря на добрые че-
ловеческие отношения, я не был близок, как "искатель". Я видел
этот дефект собственной психической конституции, но поделать с
ним ничего не мог.
     Свое повествование  я начал рассказом о нескольких часах,
которые я провел наедине с Ладожским озером.  Такое состояние,
похожее на  медитацию  мне  было свойственно с детства и очень
мне помогало всю жизнь. Мне бывает трудно рассказать то, о чем
я  думаю  в это время.  Но в конце такого пребывания наедине с
собой, во мне обычно вызревало,  вырисовывалось какое то смут-
ное  понимание  того  предмета,  о котором я думал.  Настолько
смутное,  что я всегда стеснялся о нем  кому  бы  то  ни  было
рассказывать. Тем не менее, я доверял этому внутреннему зову и
следовал ему.  Я привык доверяться своей интуиции: она меня не
подводила. Но и не давала никаких разумных аргументов для объ-
яснения своей позиции. По этой же причине я не выдерживаю дол-
гих  споров и критических обсуждений.  Порой случалось,  что я
признавал справедливость замечаний и ...делал все же  по-свое-
му.  Такая особенность моего образа мышления и поведения очень
затрудняла совместную работу "на пару". Попытки совместной ра-
боты и даже писания совместных статей или книг, обычно оканчи-
вались неудачей. А иногда даже и ссорой.
     Я помню только два случая в моей жизни,  когда я смог ра-
ботать вдвоем "на равных". Первый раз в конце 50-х годов, ког-
да мы вместе с В.Н.Лебедевым старались создать численные мето-
ды устойчивого расчета траекторий космических аппаратов.  Вто-
рой - когда вместе с В.В.Александровым мы разрабатывали перво-
начальную  версию модели,  имитирующую динамику биосферы.  Это
была действительно работа на равных, поскольку каждый вносил в
нее свое, свойственное собственному пониманию.
     Что же касается изучения биосферы,  как  единой  системы,
объединяющей и косную природу,  и живое вещество, и человечес-
кое общество,  систему взаимодействующую с космосом,  то такая
деятельность требовала  надежной  компании   единомышленников,
равно увлеченных этой проблемой, понимающей и разделяющей цели
работы. Такой компании мне создать не удалось.

НИКОЛАЙ ВЛАДИМИРОВИЧ ТИМОФЕЕВ-РЕСОВСКИЙ

     Среди моих учеников была весьма неординарная  личность  -
Юрий Михаилович  Свирежев.  Он  окончил  физтех и учился в той
знаменитой группе на кафедре  Лаврентьева,  из  которой  вышло
много талантливых ученых,  в том числе и  Володя  Александров.
После  успешной защиты своей кандидатской диссетртации,  где я
был его руководителем,  Свирежев стал работать  в  Обнинске  у
знаменитого  биолога и генетика Николая Владимировича Тимофее-
ва-Ресовского. Свирежев занялся биологией и постепенно превра-
тился  вероятно  в квалифицированного математического биолога.
Мне трудно судить сколь высока была,  им обретенная новая ква-
лификация, но всякими терминами он разбрасывался столь небреж-
но, что вызывал, не только у меня, но и многих других, неволь-
ную  зависть  своей  эрудицией.  Во  всяком случае в Пущине он
вполне успешно защитил уже докторскую диссертацию по математи-
ческим вопросам биологии. Ему я и обязан знакомством с Никола-
ем Владимировичем.
     О Тимофееве-Ресовском и его неординарной  деятельности  в
последние годы  писалось  довольно  много,  и  о его непростой
судьбе, и о его весьма странном характере,  его научных заслу-
гах и т.д.  В этих писаниях перед читателем является некоторая
весьма экзотическая личность,  которая не очень  соответствует
моим  впечатлениям.  Конечно  он был зубром - сильным,  умным,
способным увлекать людей,  как и многие настоящие большие уче-
ные, как тот же П.Л.Капица или А.Н.Крылов. Но никакой экзотики
я в нем не почувствовал. Он был очень русским, с болью пережи-
вал малую востребованность нашего научного потенциала, понимал
наши возможности. Он был таким же ругателем, как и все мы тех-
нари, что  нас  очень роднило.  Он так же старался работать на
благо нашей страны и также как и мы говорил о том, что брежне-
вы приходят и уходят,  а Россия остается. И самое главное -ДЕ-
ЛО!  Одним словом, он никогда не был диссидентом. А нормальным
думающим очень смелым исследователем и мыслителем, что не одно
и тоже. Одним словом, он был очень НАШ!
     Иногда, приезжая в Москву, и оставался ночевать в городе,
Тимофеев-Ресовский  звонил  мне и предлагал устроить небольшой
семинар. Я приглашал несколько человек, которым может быть ин-
тересен  разговор  и  вечером в моем кабинете в Вычислительном
Центре бывали очень содержательные обсуждения.  Пожалуй  слово
"обсуждение" не  совсем точно отражает то,  что там в действи-
тельности происходило. Говорил в основном Тимофеев. Он расска-
зывал о русском естествознании,  его истории,  его идеях,  его
философии.  А, самое главное, о людях русского естествознания.
Особое расположение он питал к Вернадскому и Сукачеву. Впрочем
много хорошего рассказывал и о Вавилове,  Шмальгаузене, Четве-
рикове и  других представителях Великого Русского естествозна-
ния.  Он нам действительно сумел показать,  сколь  велико  это
русское естествознание и заставлял нас чувствовать,  что мы не
иваны,  родства непомнящие,  а наследники великой культуры, за
которую еще и в ответе.
     Я не помню,  чтобы мы когда либо говорили о Лысенко и лы-
сенковщине. Он просто считал эту тему недостойной ученых, да и
вообще серьезных людей.
     На самом  деле  эти семинары - они были весьма редки и их
было немного - можно пересчитать по пальцам,  представляли со-
бой довольно продуманный природоведческий ликбез,  который Ти-
мофеев-Ресовский устроил нам,  машинным математикам.  И не без
задней мысли. Дело в том, что Николай Владимирович был глубоко
убежден в том,  что пришло время,  когда естествознание, также
как и физика потребует для своего развития всей мощи современ-
ной математики. Он понимал, что самим биологам и естествоиспы-
тателям с такой задачей не справится и старался привлечь  вни-
мание  и  интерес  профессиональных математиков,  прежде всего
тех, кто интересовался методами компьютерного моделирования. И
его выбор нашей компании был совсем не случайным, также, как и
выбор материала для обсуждения.  И я думаю, что он добился оп-
ределенного  успеха  -  мы начали серьезно изучать работы Вер-
надского,  подружились с очень интересным почвоведом  Виктором
Абрамовичем Ковдой и начали искать свой собственный путь в на-
уках о природе.
     Пару раз мне не удалось собрать семинар и тогда мы встре-
чались вдвоем.  Оба  эти  разговора имели для меня важные пос-
ледствия.
     Однажды Николай  Владимирович  попросил  меня прикинуть -
сколько жителей планеты смогут при нынешнем уровне  технологи-
ческого развития  вписаться  в естественные циклы кругооборота
веществ. Я провозился с этой проблемой довольно  долго. Месяца
три-четыре. Как-то он позвонил мне по  телефону  и  спросил  о
том, могу ли я сказать ему,  хоть что-нибудь по этому вопросу.
Я  сказал,  что очень высок уровень неопределенности,  поэтому
мой ответ не точен, но по моим расчетам получается что-то меж-
ду  двумя  и восмью стами миллионами людей.  Он расхохатался и
сказал,"почти правильно - 500!" и без всяких расчетов. В самом
деле, лишь 10 % энергии используемой людьми, составляет возоб-
новимая энергия,  то есть энергия, которая участвует в кругоо-
бороте.  Все  остальное дает кладовая былых биосфер или запасы
радиоактивных материалов,  полученные Землей при ее  рождении.
Значит для того,  чтобы не расходовать земных запасов, которые
уже нельзя возобновить, чтобы не нарушать естественного круго-
ворота веществ и жить в согласии с Природой,  как и все другие
живые виды живых существ,  человечеству надо,  либо  поубавить
свои аппетиты  и найти новые технологические основы своего су-
ществования,  либо в пойти на десяти