ле-
ний  Шуцбунда,  рабочей  коммунистической организации.  Он был
профессиональным альпинистом и дал нам неплохое понимание сов-
ременной  техники альпинизма,  о которой мы имели весьма отда-
ленное представление.
     После окончания этой школы, я получил приглашение порабо-
тать в лагере Алибек в качестве стажера. Мне не дали самостоя-
тельной группы,  а поручили моему попечению  небольшую  группу
приехавших ученых.  Я должен был их "пасти":  Взяв,  на всякий
случай, веревку и ледоруб, сопровождать их в разнообразных про-
гулках и не мешать в высоконаучных разговорах, которые они ве-
ли между собой. Вот тут-то и произошло мое знакомство с Игорем
Евгениевичем. Но, сначала, одно пояснение.
     Курс теории электричества в МГУ нам читал профессор Бели-
ков. Я не знаю, каким он был физиком, но читал лекции с удиви-
тельным занудством.  А для подготовки к экзаменам рекомендовал
нам книгу Эйхенвальда,  добавив,  при этом - настоящая физика,
никакой математики.  Для меня  "барьер  Эйхенвальда"  оказался
непреодолимым:  сплошной набор отдельных примеров,  не объеди-
ненных никакой общей руководящей идеей.  И я в блестящем стиле
получил  пару.  После  чего  уехал в горы с хвостом и с книгой
"теория электричества",  которую написал восходящая звезда со-
ветской физики, профессор И.Е.Тамм. И вот этот самый Игорь Ев-
гениевич оказался в группе, которую мне поручили "пасти". Но о
том, что в группе как раз и находится автор той книги, которую
мне предстоит учить, я и не имел представления.
     Обязанностей у  меня было немного,  мои подопечные ходили
сами по себе,  мало обращая на меня внимания и я  начал  гото-
виться к переэкзаменовке.  Сидя однажды на камушке около своей
палатки, я  читал  мой учебник Тамма и делал какие то выписки.
Неожиданно за спиной я услышал негромкий голос. "А ведь забав-
но,  когда мой инструктор меня читает". Я вскочил. Передо мной
стоял невысокий человек,  который во время прогулок пугал меня
своей активностью, бесстрашием или, вернее, непониманием опас-
ностей. Он курил и улыбался. "Меня Никита, зовут Игорь Евгени-
евич, я и есть автор этой книги. Зачем здесь в горах Вы читае-
те эту ерунду".
     Я ему покаялся в своих грехах, к которым он отнесся весь-
ма снисходительно. Два или три раза Игорь Евгениевич заговари-
вал со мной о тех или иных вопросах,  спрашивал меня о том как
мне читается его книга. Но я стеснялся с ним разговаривать.
     В начале  сентября  в  деканате  я получил направление на
сдачу экзамена ...  профессору Тамму. Придя на кафедру физики,
я сразу начал с того, что попал к нему чисто случайно и специ-
ально я не просил направить меня к нему. "Ей Богу - это чистая
случайность" - конец фразы я запомнил. "Вот сейчас и проверим"
сказал Игорь Евгениевич и попросил какого то молодого человека
в очках,  которого звали Миша меня проэкзаменовать. После чего
сам  куда-то  ушел  и  надолго.  С Мишей я разделался довольно
быстро и мы стали ждать профессора.  Он пришел часа через два.
Мой  экзаменатор  сказал,  что  никаких претензий ко мне он не
имеет.  Игорь Евгениевич задал мне еще пару  простых  вопросов
общего характера и спросил: "Ну как Миша поставим этому альпи-
нисту пятерку?" Такая идея была  Мишей  поддержена  и  "хвост"
благополучно   отрублен.  Более  того,  Тамм  мне  посоветывал
прослушать его некоторые курсы и ходит на его семинар.
     Я это старался делать.  Во всяком случае я прослушал  его
курс по  теории  относительности.  Он произвел на меня большое
впечатление. Я записал его полностью и очень  тщательно. Может
быть  это  был единственный университетский курс,  конспект по
которому у меня был. Лет через 12 он мне очень пригодился.
     На следующий  год  я встретил Тамма в районе Тиберды.  Он
был вместе со своими детьми - мальчиком  и  девочкой.  Мальчик
Женя сделался впоследствии знаменитым альпинистом, руководите-
лем нашей первой гималайской экспедицией на  Эверест.  Но  уже
тогда он был не Женей, а Евгением Игоревичем Таммом.
     В 50-е года мы неоднократно встречались с Таммом  в горах
и вели уже настоящие научные беседы.  Еще  в  Ростовском  Уни-
верситете  я задумал прочесть все,  что относится к механике в
университетской программе - раздел механики в курсе общей  фи-
зики, теоретическую механику и специальный принцип относитель-
ности, как единый курс механики.  Я полагал,  что  такой  курс
должен читать один профессор,  который обязан соединить в еди-
ное целое мировозренческие, экспериментальные и математические
аспекты того,  что принято относить к механике. Такой курс был
мной прочитан дважды и я получил от сделанной работы  огромное
удовлетворение. Мне было важно рассказать об этом опыте. Тамму
он был тоже интересен и мы с ним много раз его обсуждали.
     Года через два или три уже в физико-техническом институте
я сделал попытку прочесть единый курс механики  сплошных сред,
включая гидродинамику, теорию упругости и магнитную гидродина-
мику. И тоже советовался с Игорем Евгениевичем. Он горячо под-
держал эту идею и я с его благославления несколько лет читал в
МФТИ подобный курс.  Очень важно, чтобы его читал один профес-
сор. Только тогда достигается эффект системности и можно  пос-
ледовательно провести свою точку зрения на предмет.  К сожале-
нию, после того, как я прекратил читать курс механики сплошных
сред  в  МФТИ не нашлось человека,  который взялся бы прочесть
его целиком.  Член-корр. Соколовский и профессор Войт, которым
было  поручено  его  читать,  снова разделили этот курс на три
части.
     Таким образом, альпинизм свел меня с человеком, оказавшим
большое влияние  на  формирование  моего мировозрения.  Прежде
всего его лекции - их настрой, их ориентация были так непохожи
на то,  что  читали нам другие профессора физики.  То,  что он
рассказывал и как он это рассказывал было близко к моему восп-
риятию  математика и я,  если так можно выразится,  слушал его
"взахлеб".  А когда я сам  уже  стал  профессором,  то  советы
И.Е.Тамма помогли мне утвердиться в моем собственном понимании
фундаментальности обучения.
     Как-то однажды на заседании методической  комиссии  МФТИ,
после одного из моих выступлений,  профессор Рытов бросил  мне
упрек  - Вы учите не физике,  а моделям физики.  Я с этим сог-
ласился и сказал, что это мой принцип: в основе физического (и
любого  другого)  образования  должна лежать некоторая система
мышления.  Ничего другого по своей целостности и логике, срав-
нимого с системой моделей физики, человечество еще не придума-
ло. Владея такой системой, чувствуя ее, человеку гораздо легче
усвоить все конкретные факты, чего добивается обычная традиция
обучения физики.  Поэтому, системе "моделей физики" надо учить
не только теоретиков, но и экспериментаторов. Игорь Евгениевич
утвердил меня в этих суждениях. А также и в моем представлении
о Нильсе Боре,  как о величайшем мыслителе ХХ века.  60-е годы
были основой моей последующей  деятельности  методологического
характера, которой я придаю особое значение и И.Е.Тамм был од-
ним из двух людей,  разговоры с которыми позволили мне опреде-
лить свою собственную "парадигму".
     Вот почему рассказ об альпинизме здесь занял столько мес-
та!
     В 1960-ом году я прекратил свое занятие спортивным альпи-
низмом. Для этого была причина. Я чуть было не сорвался на от-
носительно легком участке.  Это случилось во время восхождения
по стене на Кара-таш - невысокая скальная вершина в ущелье Ак-
тру на Алтае.  Степень трудности невысокая - 4-А и то за  счет
первых  200  метров довольно крутой стены.  Ее то я прошел без
всяких особых трудностей.  А дальше начиналось лазанье по  до-
вольно  пологим скалам,  похожим на бараньи лбы,  трудности не
выше третьей. Мой напарник крикнул мне снизу:" забей крюк" - я
в этот момент шел первым. Я этого не сделал, думая, что у меня
хватит сил на последние 2-3 метра.  Мне их хватило, но на пос-
леднем пределе. Я побледнел и долго не мог придти в себя.
     Вернувшись в лагерь и рассказывая обэтом эпизоде, я остро
почувствовал, что фраза, сказанная Кторовым в прекрасном филь-
ме "Праздник святого Иоргена" относится и ко мне. А сказал  он
тогда - в профессии жулика,  главное во-время смыться!.  Это в
равной  степени касается и альпинистов - глаза  видят  еще  по
старому, а силы,  увы,  уже новые. Такое рассогласование очень
опасно. Я почувствовал это на себе.  И решил больше не  повто-
рять экспериментов.
     В своей жизни, я неукоснительно использовал этот "принцип
жулика". Так однажды я оставил  факультет,  затем  заведование
кафедрой, а еще через несколько  лет,  воспользовавшись  новым
положением  о советниках,  кажется,  первым из членов Академии
ушел в полную отставку. И сейчас, наедине с компьютером, отве-
чая только перед ним, я могу еще делать кое что полезное и мне
интересное,  а не пытаться выполнять обязанностей, требующих и
большей энергии и большего здоровья.
     А в  61-ом  году начался новый и не менее привлекательный
этап горной жизни,  отказываться от которой я совсем не  соби-
рался. Я уже не помню,  чья это была идея,  но мы организовали
шуточны клуб с шуточным названием "Пузогрей -  любитель"!  Ка-
жется, что это название придумал ныне покойный профессор Вадим
Борисович Устинов из Ленинграда.  Принимались в него  люди  не
моложе  40 лет и имеющие звание старшего инструктора альпиниз-
ма. У клуба был "фюрер". Им был единогласно избран заслуженный
мастер спорта Василий Павлович Сасоров.  Но кроме того, мы ре-
шили иметь еще и президента и им согласился быть....Игорь  Ев-
гениевич Тамм.
     Смысл этого  "клуба"  был  более чем прост:  группа давно
знакомых и симпатичных друг другу любителей гор собиралась где
-нибудь на  Кавказе.  Приезжали  на своих машинах,  с семьями.
Разбивали маленький палаточный лагерек и жили несколько недель
в свое удовольствие ничего и никого не спрашивая.  Выбирали мы
место около какого-нибудь альпинистского лагеря и он нам обыч-
но  немного  помогал,  поскольку в альпинизме мы были люди из-
вестные и кругом были друзья.
     Наш фюрер следил, чтобы у членов клуба не отрастали жмво-
ты и раз в три-четыре дня мы отправлялись в какой-ибудь поход
требующий весьма  основательной нагрузки.  Так,  что мы были в
отличной форме.  Для остального времени придумывались не менее
приятные занятия. Особенно запомнились вечера, которые мы про-
водили у костра.  Люди были интересные и разговоры были  инте-
ресные.  Пили мы чай и не потому,  что у нас был сухой закон -
нам просто было не до спиртного. К нам на наши костры из лаге-
ря приходили обычно инструкторы старшего поколения,  приезжали
знакомые из Москвы, Ленинграда, Свердловска....
     Вот там  раскрывалась  еще одна замечательная особенность
Игоря Евгениевича.  Он был удивительным рассказчиком.  А  пос-
кольку он  был знаком со всеми великими физиками мира и помнил
множество интереснейших деталей,  то его вечерние рассказы  за
чаем у  костра и коментарии к ним превращались в явления куль-
турной жизни.  Для меня это была перекличка  времен:  как  эти
разговоры за  чаем  по духу своему напоминали мне те субботние
вечера на Сходне где-нибудь году в двадцать пятом. Тот же круг
людей, тоже умение друг друга слушать и желание - скорее необ-
ходимость, просто общаться.
     Как то к нам приехали  два  ленинградских  физика  Никита
Алексеевич Толстой  и  Алексей (кажется) Михаилович Бонч-Бруе-
вич.  Зная, что они оба принадлежат к старинным дворянским ро-
дам,  я предложил дискуссию на тему: чей род старше! Как потом
сказал Вадим Устинов,- мои ленинградцы не подвели - они хорошо
знали свою "геникологию".  Действительно, они показали знание,
не только собственных генеалогических деревьев. Оба остроумные
и веселые,  они превратили этот вечер в  замечательное  шоу  и
убедили  нас в том,  что Бончи безусловно старше Рюрика и всех
его предков! А Толстые явно жили во времена Цицерона.
     А через несколько дней,  взяв на борт своего москвича еще
дополнительную ношу - солидное количество  Никиты  Толстого  я
поехал в Крым.  Но видимо для моей антилопы-гну лишние полтора
центнера графа Толстого оказались слегка избыточными.  Автомо-
биль все время отказывался нас вести - он явно протестовал.  И
я с удивлением (и злорадством) обнаружил,  что познания и воз-
можности   математика   и  физика-зспериментатора,  когда  это
касается автомобиля, мало чем отличаются друг от друга. Мы оба
высказали гипотезу  о  том,  что мой москвич,  просто не хочет
вести двух Никит!  И она нас примерила.  А тут еще моя младшая
дочурка  все  время  ныла  "хочу  плавать на матрасе".  Никита
Толстой ее троготельно убеждал в необходимости потерпеть  и  в
том,  что однажды она обязательно будет в Коктебеле плавать на
матрасе. Что и в самом деле случилось! К нашему удивлению.



Глава III. ИЗГОЙ


ЗЛО, КОТОРОЕ ПРИХОДИТ САМО ПО СЕБЕ

     Я уже  рассказал  немного  о моем детстве,  о нескольких
счастливых детских годах, которые прошли в, тогда еще благопо-
лучной семье до начала катастрофы, в которую ее повергли собы-
тия конца 20-х годов.  До полного и беспредельного ее разруше-
ния. Детские годы времен НЭП,а определили многое в моей жизни,
они дали мне представление о человеческом начале, о добре, ко-
торое объединяет людей, они помогли устоять в минуты трудные и
опасные, которых было немало на моем пути. Но семья это далеко
еще не все.  Как говорят "правда,  но не вся правда". Было еще
общество,  недоброжелательное и жестокое.  Уже в те счастливые
времена я узнал, что существует нечто, очень злое и тревожное.
Оно приходит откуда-то извне,  от общества.  Его  недоброжела-
тельность  вошла  в  мою жизнь и на протяжении многих,  многих
лет, его преодоление, преодоление ощущения изгойства, было од-
ним из определяющих мотивов моего поведения.  Об этом я обязан
рассказать.
     Ощущение себя изгоем,  стоящим как бы вне общества возник-
ло еще  в школе.  Оно было одним из самых острых и болезненных
ощущений моего детства и юности.  Это чувство  начало  притуп-
ляться  вместе  с  моими успехами в спорте.  Но и там,  в моей
спортивной компании   была   какая  то  дистанцированность  от
остальных ее членов - я был в ней единственным  не  комсомоль-
цем,  как бы принадлежащим другому миру.  Были,  конечно, люди
вроде Андрея Несмеянова или Юры  Гермейера,  искренняя  дружба
которых смягчали это чувство.  Но все-же...  Я никому о нем не
рассказывал и никто о нем не догадывался.  Разве,  что Андрей.
Мне иногда казалось, что оно и ему присуще, хотя он все же был
комсомольцем.  Я искренне стремился стать как все -  я  дважды
подавал  заявление в комсомол и дважды мне в этом отказывали -
публично и с издевкой!  Как бы подчеркивалась моя  ущербность,
неполноценность, исправить которые я не могу, чтобы я для это-
го не делал.  Мне давалось понять,  что общество  меня  как-бы
только терпит и ни на что я не имею права претендовать.
     Свою общественную  полноценность  я впервые начал ощущать
только во время войны.  И эта возможность воспринимать  самого
себя как полноценного гражданина,  нужного обществу,  а не от-
торгаемого им,  была для меня необходима,  без этого моя жизнь
просто  лишалась смысла.  Я стремился все время поддерживать в
себе самом это ощущение полноценности. Мне очень помогал спорт
- там не спрашивали кто и где твой отец.  Подобное  стремление
было,  вероятнее всего, главной причиной моих отказов от лест-
ных предложений,  которые я получал после  окончания  Академии
имени Жуковского.  Фронт и только фронт! На фронте я вступил в
партию,  причем в очень острой ситуации, когда кое кто из пар-
тийцев  собирался закапывать свои партийные билеты.  И не вер-
ность делу Ленина-Сталина,  а стремление преодолеть  изгойство
руководили моими  действиями:  я  русский  и на фронте я хотел
быть как все, как все русские. И еще одно - там также, как и в
спорте, никому не приходило в голову спрашивать о том к какому
сословию принадлежал мой отец и есть ли в моей семье репресси-
рованные.
     Я уже начал было излечиваться от своего недуга, как вдруг
в 49-м  арестовали  мою  мачеху и все снова вернулось на круги
своя. Только в 55 году, получив первую форму допуска к секрет-
ной работе,  я смог работать там, где мне было интересно и без
всяких оглядок на разную сволочь.  Вот тогда я, кажется, начал
по-настоящему излечиваться от своего недуга. Но и позднее, ни-
кому,  даже самым близким друзьям, я не говорил о том, что моя
мать была   приемной   дочерью  Николая  Карловича  фон  Мекк,
расстрелянного зимой 29 года,  и,  что мой отец  погиб  в  Бу-
тырской тюрьме накануне 31 года,  поскольку он был сотрудником
члена промпартии профессора Осадчего.
     Моя семья принадлежала к той значительной (вероятно,  са-
мой большой)  части  русской интеллигенции,  которая уже много
поколений жила только трудами рук своих. Никогда никакой собс-
твенностью, из которой можно было бы извлекать "нетрудовой до-
ход", Моисеевы не обладали.  Семья была очень русской по  духу
своему и очень предана России.  Ее выталкивали в эмиграцию, но
она старалась оставаться дома и работать на пользу своей (а не
этой,как теперь говорят,  страны). Такой настрой был очень ти-
пичным для того круга,  к которому принадлежало мое семейство,
ибо в своей массе русская,  особенно техническая интеллигенция
была  настроена  по  настоящему патриотично и никогда не отож-
дествляя большевизм и Россию. И, несмотря на неприятие больше-
вистской идеологии,  она была готова в любых условиях работать
для своей страны не за страх,  а за совесть (позднее я убедил-
ся, что и оказавшаяся за рубежом, русская техническая интелли-
генция тоже жила мыслями о благополучии своей страны  -  а  ею
всегда была Россия!). И, тем не менее, в тридцатые годы вокруг
меня образ образовалась пустыня - кругом шло  поголовное  ист-
ребление  моих  родственников.  Случайные остатки семьи и нес-
колько дальних родственников были добиты на фронте.
     Я каким то чудом уцелел.

СЕМЬЯ МОИСЕЕВЫХ

     Мой отец,  Николай  Сергеевич Моисеев окончил юридический
факультет Московского университета,  где специализировался  по
экономике и  статистике.  После  окончания он был оставлен при
университете для "подготовке к профессорскому званию"  и  нап-
равлен в  русскую  миссию  в город Нагасаки для написания док-
торской диссертации, посвященной экономике стран Дальнего Вос-
тока, главным образом истории экономических отношений Японии и
Китая.
     Во время  войны,  в  15 году,  отца отозвали в Россию для
прохождения воинской службы.  В качестве вольноопределяющегося
его направили братом милосердия - сиречь санитаром, в санитар-
ный поезд,  который  обслуживал  Юго-Западный фронт.  Там он и
познакомился с моей мамой,  которая работала в том  же  поезде
сестрой милосердия.
     Его служба в армии была недолгой. Через несколько месяцев
его отозвали из армии и снова направили в  Японию,  но  теперь
уже не в Нагасаки, а в Токио и не для исследовательской работы
и написания диссертации,  а в качестве сотрудника какой то  из
служб русской  дипломатической миссии,  где использовалось его
знание японского языка и японской экономики.
     Несколько месяцев пребывания в санитарном поезде и месяца
жизни в Воскресенском на Десне - имении Н.К.  фон-Мекк, прием-
ной дочерью которого была  моя  мать,  оказалось  достаточным,
чтобы отец  уехал  в Японию со своей молодой женой.  Моей маме
тогда было 18 лет. Она действительно была очень молода. Верну-
лись мои родители в Москву в июле 17-го года за месяц до моего
рождения.  Отец получил место исполняющего обязанности профес-
сора (экстраординарного  профессора  или  приват-доцента,  как
тогда говорили) Московского  университета.  Это  место  давало
право читать  лекции и получать зарплату - правда очень скром-
ную по тем временам,  но достаточную для жизни, тем более, что
семья фон  Мекков  им  предоствила двухкомнатную мансарду в их
особняке. Там я и