лизительной их оценке и призванных на помощь экспертов,
расходы на  внутренний сыск превышали официальные  ассигнования  по  крайней
мере в пять раз. Прикидка общих расходов на глазок, ибо в  конкретных данных
комиссии  на  каждом   шагу  отказывали,  выявила   поражающую   воображение
любознательных  цифру -  не  менее  10 миллиардов  долларов.  Официальные же
ассигнования  на  ЦРУ  и  К°  составляют  примерно  3   миллиарда  долларов.
Действительно, есть от чего прийти в ужас.
     Едва  ли  большим  утешением было  то, что,  по оценке комиссии  Пайка,
действительные расходы на разведывательную деятельность за рубежом превышали
всего  в   три-четыре  раза  официальные  ассигнования,  то  есть  завышение
несколько  меньше  по   сравнению  с  внутренним  сыском.  Но  почему  такая
секретность?
     В  ответ  на  настойчивые требования  комиссии объяснить причины такого
несоответствия  последовали невразумительные речи. В отчаянии комиссия Пайка
заключила   в   своем  докладе:   "Ныне   налогоплательщики  и   большинство
конгрессменов не знают  и не могут выяснить,  сколько они тратят на шпионаж.
Это прямо  противоречит конституции,  требующей  периодических  и  публичных
отчетов о всех расходах федерального  правительства. Ратующие за секретность
молчат  о конституции. Они  не  упоминают о налогоплательщиках. Вместо этого
они   разглагольствуют  о   том,   что  русские  могли  бы  получить   некое
представление  о конкретных  операциях,  даже если бы все,  что  узнали они,
ограничивалось бы общей суммой  в несколько миллиардов долларов, покрывающей
работу  десятков  организаций.  Как русские  в этих условиях  могут что-либо
выяснить,   непонятно.   Комиссия   спрашивала,  но  так   и   не   получила
ответа"[34]. По давним американским  традициям,  у светил  тайной
полиции,  почтивших  своим  присутствием заседания  комиссии,  допытывались,
насколько эффективно расходовались выявленные астрономические суммы. Светила
отмалчивались или  уклонялись от оценок, без устали ссылаясь на секретность.
Но даже  из  очень ограниченной документации, выданной комиссии, представала
картина хорошо поставленного расточительства. Перед тем как перейти  к делам
внутренним, Пайк и  его  коллеги взяли "разбег", обратившись  к делам ЦРУ на
внешних  "фронтах". Даже  вскрывшаяся  очень отрывочная  картина,  ничтожная
часть   всего,   оставила   тягостное   впечатление.   Публицист   Д.   Уайз
комментировал:  "Так какие же  секреты так усиленно охраняет  правительство?
Что касается доклада комиссии Пайка, то в число этих секретов входили: Генри
Киссинджер получил в дар три ковра, а его супруга ожерелье... ЦРУ поставляло
женщин, изготовляло порнографические фильмы, а органы разведки имели  бюджет
на много миллиардов выше, чем говорилось конгрессу"[35].
     Этого  оказалось достаточным для г-на Киссинджера  чтобы  ополчиться на
комиссию, которая уже по этой причине не  смогла расширить свои  разыскания.
Проще говоря, государственный секретарь повелел сотрудникам своего ведомства
не  давать  никаких  показаний  комиссии,  а  ей  самой в  гневном  послании
напомнил: "Бывали другие времена и другие комиссии, когда взгляды работников
внешнеполитического ведомства публично разбирались и осуждались. И это может
случиться вновь". Без  промедления в печать  не  без умысла просочилось, что
имел в виду Киссинджер, - это  маккартизм. Поведение не очень корректное для
государственного деятеля, который одновременно официально уведомил комиссию:
"В  отношении обвинений  в маккартизме я хочу указать,  что  я-то не обвиняю
комитет в действиях методами Маккарти..."[36].
     Поведение высших должностных лиц республики  подкрепила уверенность ЦРУ
и  ФБР в счастливом  для них  исходе  дела. Некий М.  Кайзер, на предприятии
которого   производится  подслушивающая   аппаратура,  отважился   клятвенно
заверить  комиссию,   что   он   продавал   хитрые   устройства  ФБР   через
посредничающую  фирму  в  интересах сохранения  тайны. Единственная  функция
фирмы-посредницы  -  взвинчивание  цены аппаратуры на  30  процентов. Стоило
Кайзеру дать эти показания, как  его вызвали в ФБР,  подвергли шестичасовому
допросу с пристрастием -  с криком, угрозой оружием  - и заставили подписать
опровержение. Кайзер, однако, оказался твердым орешком. Он  снова бросился в
комиссию, где  публично отказался от опровержения и рассказал о методах ФБР.
Он, несомненно, глубоко переживал  за репутацию своей фирмы и свои попранные
права человека.
     Как  же расследовать в таких условиях! Суммируя  пространные  претензии
комиссии Пайка к властям, газета "Вилледж войс" в комментариях к извлечениям
из  ее  доклада  сообщила:  "Заключив, что американский налогоплательщик  не
получает  должного  эффекта  за  свои  деньги  в области  внешней  разведки,
комиссия  Пайка  обратилась к внутреннему  сыску  и  пришла  к  аналогичному
заключению.
     В  докладе комиссии Пайка указывается, что ФБР следило за Вашингтонским
институтом политических  исследований,  отличающимся левизной, пять лет и не
обнаружила за ним никаких преступных деяний. В  уставе ФБР, однако  указано,
что,  если не обнаружено  преступных  нарушений закона,  слежка прекращается
через 90 дней. Слежка  ФБР за Социалистической  рабочей партией продолжалась
34 года. Когда-то, в 1941 году, ФБР привлекло несколько членов партии к суду
по   закону  Смита,  но  статьи  закона,  по  которым  оформляли  эти  дела,
впоследствии  были  признаны неконституционными. С 1941 года  ФБР  вообще не
выдвигало никаких обвинений против Социалистической рабочей партии.
     Суммарный  итог операций  ФБР  против этих  двух организаций -  39  лет
деньги  пускались  на  ветер"[37].  "Расточительство" -  вот  тот
суровый  приговор, который могут  вынести  буржуа комитету,  заведующему  их
делами, то есть правительству.
     Конечно, комиссия Пайка не замахнулась и не намеревалась замахнуться на
господствующую  систему.  Она  оплакивала  прежде   всего  и   больше  всего
деформацию  принципа  разделения  властей,  повлекшую   за  собой  узурпацию
исполнительной властью прерогатив власти законодательной. Вынесенный вердикт
недвусмыслен:  "Имеющиеся   данные  свидетельствуют,   что  ЦРУ   отнюдь  не
бесконтрольно, а целиком ответственно  перед президентом и его помощником по
национальной  безопасности"[38].  Подчеркнем,   не   только   как
разведка, а как сыскной аппарат внутри Соединенных Штатов.
     В сущности, с Капитолийского холма раздался пронзительный крик отчаяния
и  громкое  предложение  своих  услуг.  "Допустите  законодателей  в долю  в
руководстве тайной  полицией, и "демократия" в США  расцветет"  -  так можно
резюмировать рекомендации "беспристрастных" комиссий.


СЛУЖИТЕЛИ ЖЕЛЕЗНОГО ЗАКОНА БЕЗЗАКОНИЯ.

1

     Истовая приверженность  к  собственности,  страсть к наживе -  основной
двигатель буржуазного  общества.  Горе тому, кто  пытается  встать  на  пути
стадного  инстинкта  буржуазии  или  хотя бы осмелится  запустить руку в  ее
карман. Это  пресекается с первых дней ее утверждения в  обществе. Летели  с
плеч  головы  королей  на  плахе  и  от  ножа  гильотины,  мушкетной пальбой
американская революция салютовала победе наисвятейшего дела - никто не смеет
истратить   и   полушку   из   собранных  налогов   без  согласия   выборных
представителей  - в  подавляющей части от той же буржуазии. Святость частной
собственности  объявлялась  однозначной демократии.  Так возглашали богатые,
состоятельные  отцы -  основатели Соединенных Штатов еще в конце XVIII века,
учреждая государство в интересах денежного мешка.
     В академических  американских  исследованиях давным-давно  установлено,
что  на заре  существования  Соединенных  Штатов  неотъемлемой  частью вновь
установленного   государственного   порядка   было  признание  повелительной
необходимости  и  первейшего  долга  конгресса контролировать  каждую статью
расходов федерального  правительства. В  этом  и состояла,  помимо  прочего,
сущность   американской  законности.  Сентенция  канцлера   штата  Нью-Йорк,
произнесенная  им в  разгар  обсуждения  конституции, вошла  в  хрестоматии:
"Ничто  из  происходящего   под  небесами  так   не   волнует  публику,  как
расходование  ее  денег"[1].  Пяти лет не прошло  со времени  тех
речей,  встречавшихся  с  одобрением  и пониманием,  как  практические нужды
государственного строительства потребовали принятия закона от 9 февраля 1793
года   о   порядке  "переговоров  о  заключении  договоров"  с  иностранными
державами.  Отныне   государственный  департамент  получал  ассигнования  на
"конфиденциальные цели", по которым отчета перед конгрессом не держал.
     К  200-летию  существования  США  правящая олигархия  куда  как  хорошо
усвоила этот  принцип,  необъятно  расширив его. Те  в  конгрессе, кто вдруг
припоминал азы американской  законности, судьбы разных королей, представали,
мягко говоря, чудаками. В конце 1975 года бойкий конгрессмен Кох жаловался с
трибуны в  палате представителей. И  было  на что. Он,  озабоченный судьбами
законности  в великой республике, поймал за лацкан пиджака ревнителя оной от
ЦРУ  -  Хелмса.  Кох, памятуя,  что  в тайное  ведомство вцепились  комиссии
конгресса,  осведомился  у Хелмса  о  численности  служащих и  бюджете  ЦРУ.
Высвобождая лацкан, Хелмс процедил:
     - На такие вопросы мы не отвечаем.
     -  Как, -  подпрыгнул Кох, - вы говорите, что я, депутат конгресса,  не
имею права знать бюджет, за который отдаю свой голос? Следовательно, когда я
голосую, то не знаю, за что голосую?
     -  Разумеется... - презрительно скривил рот Хелмс,  - наши ассигнования
включены  в большие ассигнования  по другим  ведомствам, и  вы,  конечно, не
знаете.
     - Выходит, что они могут проходить по статьям социального обеспечения?
     - Пока мы не обращались к ним, но вы подали недурную идею.
     Небрежно  потрепав  по  плечу  лишившегося  дара   речи   конгрессмена,
величественный Хелмс  прошествовал  дальше, а Кох,  оправившись, бросился  в
палату  представителей, где и рассказал  о  диалоге,  воспроизведенном  выше
текстуально. Однако небо не  рухнуло  на землю и под Капитолийским холмом не
раздался гул,  возвещающий  о  землетрясении.  Седовласые сенаторы и шустрые
конгрессмены в подавляющем большинстве отлично знают каучуковую растяжимость
американских  законов,  незыблемых разве для  простаков.  Таковым и оказался
упомянутый Кох, который взывал к  своим коллегам  -  потребовать  наконец от
ЦРУ, ФБР и  прочих их собратьев сообщить, сколько средств налогоплательщиков
идет на их работу.
     "Ведь вот чего вы боитесь по обе  стороны прохода и о чем некоторые  из
вас говорили: "Ну, если мы  сделаем  это, то это будет лишь первый шаг", - с
завидной  наивностью  увещевал  Кох  государственных мужей. - Возможно, так,
однако,  каков бы ни был второй  шаг, палата представителей  желает  сделать
его, а если  он  окажется последним шагом, то пусть так и будет. Если палата
представителей  решит,   что  ей  нужно   больше  информации,   она   должна
проголосовать за это.
     Что  в   этом  плохого?  Ведь  именно  это  называется  демократической
системой, а нас выбирают сюда, чтобы мы были ее частью"[2].
     Совершенно напрасно  г-н Кох  стыдил 434 конгрессменов, своих коллег, и
взывал к  их  гражданским чувствам. Никто,  надо  думать, не опустил  глаза.
Сидевшие  перед  трибуной  отлично понимали,  что  тайная  полиция  -  оплот
порядка,  существующего  в  США, который дает им безбедное существование,  а
иным, особо отличившимся конформизмом,  открывает перспективы продвижения по
служебной лестнице. Одно дело -  высокая  риторика  насчет  демократии перед
избирателями  и  за  рубежом,  другое  -  реальная  жизнь.  "Пожелать",  как
выразился Кох, сделать некий шаг  и попытаться всерьез  влезть в тайные дела
ЦРУ  и  К°  -  самое  последнее,  на  что  пошли  бы  государственные  мужи,
собравшиеся  в  зале.  Никто  и  не  помыслил,  чтобы  поставить  вопрос  на
голосование и тем самым усомниться в святости дела тайной полиции.
     Больше того, было бы величайшим безрассудством предъявлять на обозрение
высшую  мораль,  объявив  на  нее  монополию,  и,  живя  в  стеклянном доме,
бросаться камнями в безнравственных  мастеров и подмастерьев дел сыскных. По
великому множеству причин  в том юбилейном 1976  году, отмеченном и  трудами
комиссий  Черча и Пайка, прожектора американских средств массовой информации
рельефно  высветили более  чем  скромные формы соблазнительной, по критериям
США, блондинки Элизабет Рей. Молодая  женщина, работавшая,  по бухгалтерским
ведомостям,  секретаршей под куполом Капитолия, гордо созналась,  что за все
время  она и  не  притрагивалась к  пишущей  машинке. Однако  предприимчивая
Элизабет  сумела  надиктовать на  магнитофонную ленту книгу  о своих  трудах
здесь,  в  Капитолии, и  вблизи него. Она  снесла рукопись издателю, видимых
последствий не случилось, пока не грянул год 1976-й. В славный юбилейный год
в  редакции "Вашингтон  пост"  Элизабет,  изможденная  многолетними трудами,
нашла теплый прием и понимание.
     Читающей  Америке  всего  за  1  доллар 25 центов  издательство  "Делл"
преподнесло   душераздирающий   шедевр  "Дополнительные   вознаграждения   в
Вашингтоне". Это введение в политическую порнографию с лихвой объясняет, где
и почему проведены границы любознательности конгресса.
     Рецензент  волнующего   произведения  отмечал:  "Если   вам  когда-либо
приходилось видеть, как  служитель передавал  сенатору записку и вызывал его
из  зала,  в то  время  когда  он произносил важную  политическую  речь, вы,
несомненно,  по  своей  наивности  предполагали,  как  и  я,  что ничто,  за
исключением  разве  ядерного  нападения  или стихийного бедствия,  не  могло
прервать его выступления. Рекомендую быть более мудрым. В девяти  случаях из
десяти то, наверно,  была Элизабет, заглянувшая со словечком одобрения: "Мне
просто  захотелось взглянуть,  как ты  чувствуешь себя, и  сказать  привет!"
Разве можно  быть уверенным, что это плохо для демократии? Замшелые  старики
сенаторы возвращаются на свои места, излучая добрые чувства и преисполненные
снисходительности к своим избирателям".
     Герой мемуаров Э.  Рей, естественно, сам ее  босс-конгрессмен В.  Хейс.
Помимо него, четыре встречи каждый вечер и  еще три отложенные. "Не думайте,
что  такая жизнь забава, нет, труд, - продолжает рецензент, - в любой момент
ее могут призвать услаждать незнакомых мужчин, приехавших в Вашингтон, чтобы
провести здесь конец недели. В конце концов об одолжении просит босс". Рей в
отчаянии от  жизни такой  бросилась  к священнику  исповедоваться.  Но и  он
обошелся с ней отнюдь не как с прихожанкой[3].
     Другой  рецензент сделал акцент  на  политическую сторону произведения.
"Поднятые проблемы интересны и  показательны. Кое-что, безусловно, незаконно
-  политические деятели тратят государственные и партийные  средства,  чтобы
тешить  свою  плоть,  вероятно, на  это идет такой  же процент,  как  тратят
руководители монополий на указанные цели. Хейс будто бы выплачивал скромнице
Элизабет по 14 тысяч  долларов  в  год, в среднем по 200 долларов  за визит,
если принять  в  расчет  ее  подсчеты  - одно-два посещения  в неделю, а вот
губернатор  штата,   имя  которого  я   не  хочу   называть,  оплачивал   из
избирательного фонда  тренера по теннису для  своей  жены и любовницы. Нужно
твердо помнить: государственные деятели  не могут жить  так, как они считают
необходимым, на законно получаемое ими жалованье (не говоря уже о миллионных
состояниях, которые они оставляют)".
     Что касается собственно темы колоритных воспоминаний, то для рецензента
она не в диковинку. Он  напомнил книгу Миры Макферсон "Любовь сильных мира -
взгляд вплотную  на  политиков и  их  браки". Рецензент знает "сенатора, чьи
политические взгляды коренным  образом изменила женщина,  с которой  он имел
роман". При всем этом,  сознался рецензент, "сообщения, впервые напечатанные
в  журнале  "Тайм",  об  оргиях  в  самом  Капитолии  будто  бы  в служебных
помещениях  спикера  палаты представителей Карла  Алберта затронули  меня и,
полагаю, множество  американцев. Прекрасная  картина:  наши "лидеры"  в роли
развратных   стариков   за  стенами  Капитолия,   в   то   время   как   мой
сын-шестиклассник  с  классом снимаются у Капитолия на память об экскурсии в
Вашингтон". И  в заключение: "Большинство речей политических деятелей из рук
вон плохи.  Я  упоминаю об  этом потому, что не  раз слышал от соблазнителей
избирателей сравнение  ораторского искусства с  сексом  -  как толпу,  так и
женщину побеждают, с той только разницей, что толпа менее опасна  и не пишет
книг"[4].
     Элизабет  Рей вот  и написала  книгу,  рассказав,  что  увидела  в этом
достопримечательном   месте  Вашингтона  и  вблизи  него.  Поле  ее  зрения,
очевидно, невероятно узкое  по  сравнению  с  тем, что  без труда охватывает
неусыпный  тысячеглазый Аргус тайной полиции,  которая -  и  это минимальная
угроза  с  его стороны  - обожает  писать или инспирировать  книги.  Об этом
прекрасно знают в Капитолии и  относятся,  по  понятным  причинам, с большим
уважением к авторскому зуду ЦРУ, ФБР в их собратьев по общему делу.
     Доклад комиссии Черча в прямом смысле - громадная хвалебная рецензия на
подвиги ЦРУ на поприще политической публицистики.
     Руководитель   отдела   пропаганды  ЦРУ  в  том  же  1961  году  писал:
"Преимущества  нашей прямой  связи  с  автором в том,  что мы можем подробно
ознакомить  его с  нашими  намерениями,  предоставить ему  любые  материалы,
которые мы  хотим, чтобы  он включил  в свою книгу, и  проверять рукопись на
всех стадиях работы. Наш контроль над автором обычно осуществляется тем, что
мы  оплачиваем ему время, потраченное на написание рукописи,  или по крайней
мере авансируем его с обязательством в случае необходимости вернуть аванс...
(ЦРУ)  должно быть  уверено,  что  рукопись  отвечает  нашим  оперативным  и
пропагандистским целям"[5].
     Тогда  почему  нельзя  предположить,  что  книга  Э.  Рей   -  скромное
напоминание о том, что может написать в случае необходимости должным образом
проинформированный автор. Надо думать, у иных сверхдобродетельных гуманистов
на Капитолийском холме от одной  этой мысли холодок пройдет  по спине и язык
окостенеет.
     Открытия  такого  рода   давным-давно  уже  вызывают  спортивного  рода
любопытство у высших  должностных лиц республики и тайной полиции. Президент
Джон Ф.  Кеннеди нередко завтракал с директором  ФБР  Э. Гувером, который на
десерт  неизменно припасал очередную  грязную историю. "Сколько же  грязи он
знает за этими сенаторами!" - крутил головой Кеннеди, рассказывая  приятелю,
журналисту  Б.  Брэдли,  о  завтраках  с  директором  ФБР.  Впрочем,  самому
президенту  было   необыкновенно   интересно   знать,  какой  именно   шлюхе
патронировали в данный момент его недавние коллеги сенаторы и вообще близкие
к власти. Как-то Гувер показал президенту фото немки, любовницы пресловутого
"101-го сенатора" Бобби Бейкера, помощника вице-президента Л. Джонсона. "Она
прелестна!"  -  завистливо  вздохнул  президент,  слывший глубоким  знатоком
женщин.  Гувер  присовокупил,  что лихая  дама  собирается  выйти  замуж  за
высокого чина в аппарате конгресса, и уже Кеннеди процитировал Брэдли  слова
Гувера:  "отпускает  ему  даром то, за что  с других  взыскивает  по  двести
долларов за ночь". Да,  подытожил  Брэдли, "невероятная картина -  президент
США  и  директор  ФБР  за  завтраком   в   Белом  доме   рассматривают  фото
потаскух"[6].
     Чему  удивляться?  Д.  Маклелан,  ведущая в  "Вашингтон  пост"  колонку
светских новостей,  сообщила в  1982  году  в своей  книге  "Ухо  в  сторону
Вашингтона. Хронология  скандалов, слухов  и сплетен столичной элиты": "Жена
помощника Никсона  Дина  Морин клянется, что я годы президентства  Никсона