- А, - отмахнулся Бухер, - все те же набившие оскомину выводы, клише,
да и только.
   - М-да, в этом-то все и дело. Ближний Восток уже сам по себе  избитая
тема, клише, как вы изволили заметить.
   - Что вы имеете в виду? - насторожился Бухер, буравя посла взглядом.
   Бреннан пожал плечами.
   - Полагаю, нам придется довольствоваться этой же  самой  тягомотиной.
Выторговывать Голанские высоты. Выменивать Синай на Восточный Иерусалим.
Сохранять наше оружие в небе...
   - Ну да, а наши бренные тела на земле, - закончил фразу Бухер.
   Усмехнувшись, оба понимающе  уставились  друг  на  друга.  Еще  минут
двадцать они проговорили о политике, потом Бреннан посмотрел на  часы  и
сообщил, что пора идти.
   На пороге они пожали друг другу руки.
   - Вы здесь надолго? - поинтересовался Бреннан.
   - Нет. Так, короткий визит, инспектирую сотрудников. Вернусь домой  в
пятницу.
   - Ну, спасибо за кофе...
   - Филипп, - произнес Бухер, не выпуская руки посла, -  я  слышал,  вы
намерены баллотироваться в Сенат. Бреннан улыбнулся.
   - Мне казалось, что об этом никто не знает.
   -  Послушайте,  я,  конечно,  не  собираюсь   рассыпать   бестолковые
комплименты, но я вполне согласен с теми, кто предрекает  вам  блестящую
карьеру.
   Бреннан кивнул, принимая комплимент.
   - Вы могли бы пройти весь путь вплоть до Белого дома.
   Бреннан опять кивнул, относясь и к этим словам, как к должному.
   - Все, о чем сейчас судачат журналисты на каждом углу, - это проблема
финансирования. - А у Торна недостатка в этом нет.
   - Приятно слышать, Поль, но не противоречите ли  вы  самому  себе?  Я
являюсь  демократом,  а   президент,   которого   вы   поддерживали,   -
республиканец.
   - Он слабовольный человек, - заметил Бухер, - и мы  очень  надеялись,
что власть поможет ему хоть немножко возмужать.
   - Но вы не ответили на мой вопрос.
   И вновь на лице Бухера мелькнула улыбка.
   - Я не предполагал, что это вопрос. Бреннан распахнул дверь и вышел.
   - Еще раз спасибо за кофе. До скорого.
   Бухер наблюдал, как посол  удалялся.  Ему  вдруг  подумалось,  что  в
Бреннане  каким-то  непостижимым  образом  уживаются   и   стопроцентный
дипломат и человек прямо-таки маниакальной честности. Вот здесь как  раз
и могли возникнуть проблемы. Пожалуй, предосторожность не помешает.
   Поразмыслив над этим, Бухер тут же забыл о Бреннане.
   И пока его лимузин продирался сквозь вечерние заторы по направлению к
Оксфорду, - Бухер на заднем сиденье расслабился и  задремал.  Предыдущая
ночь не освежила его. Обычно - какими  бы  тягостными  не  были  внешние
обстоятельства  -  Бухеру  достаточно  было  трех-четырех  часов,  чтобы
"подзарядить батареи". Однако за последнее время он здорово  сдал.  Если
так будет продолжаться, ему не миновать врача. А пока он будет  бороться
с усталостью.
   В полудреме Бухер вяло размышлял над  тем,  что  может  означать  для
человека его дата рождения. Бухер любил порядок  во  всем.  Ему  льстила
мысль о том, что он родился в середине месяца на гребне десятилетия.  Да
и его отец не раз с хитрецой  утверждал,  что  все  именно  так  и  было
запланировано.
   Бухер  вдруг  вспомнил,  как  старикан  неоднократно  говаривал:   "Я
надеюсь, что в июне 1950 года к своему  двадцатилетию  ты  уже  кое-чего
достигнешь. А уже к июню 1970 ты уже будешь просто обязан сделать  очень
много.
   Так все и вышло на деле. Его восхождение по служебной лестнице вплоть
до поста президента "Торн Корпорейшн"  было  невиданным.  Ведь  те,  кто
просиживал штаны, вроде Билла Ахертона, решили  тогда,  что  он  взлетел
слишком высоко, обязательно обожжет себе крылья, а  он  взял  да  выжил,
оставив всех их далеко позади себя.
   Все шло по плану. До того  кошмарного  дня,  когда  Дэмьена  Торна  -
последнего из рода Торнов  -  не  предали  и  не  убили.  Это  случилось
восемнадцать лет тому назад, но до сих пор гнев клокотал  в  Бухере  при
одном только воспоминании об этом роковом дне.
   Бухер что-то пробормотал  и  открыл  глаза.  Он  заметил,  что  шофер
бросает на него любопытные взгляды. Бухер достал пузырек с витаминами  и
отправил горсточку в рот.
   Все внутри у него сжалось, когда он вдруг вспомнил, что опять  увидит
мальчика. Тому уже вот-вот исполнится семнадцать - возраст, когда  юноше
суждено обрести черты настоящего мужчины. Любопытно, что же это будут за
черты,  подумалось  Бухеру.  Ученики  сообщали,  что  мальчик  подрос  и
раздался в плечах.
   Бухер  почувствовал  знакомое  жжение.  Вот-вот,  желудок-то  его   и
прикончит. Он вспомнил слова врача  -  что-то  там  насчет  стрессов.  У
каждого человека, - объяснял тот  Бухеру,  -  есть  определенный  орган,
который целенаправленно разрушается. Из-за этого у одного -  мучительные
головные боли; другой полагает, что у него не больше не меньше -  стынет
кровь, и это доводит его до сердечного приступа. У Бухера  слабым  место
являлся желудок.
   Только один человек во всем мире мог вызвать в Поле Бухере внутреннее
напряжение. Никто: ни политик, ни авторитетный ученый, ни даже президент
Соединенных Штатов Америки не имел на него серьезного влияния  -  только
этот мальчик.
   Автомобиль свернул с трассы на узкую проселочную  дорогу,  ведущую  к
Пирфорду. Водитель  притормаживав  на  крутых  поворотах.  Вдоль  дороги
кустарник переплетался и образовывал живую изгородь.  Бухер  выглянул  в
окно. Кролики прыснули с дороги в кусты, о  лобовое  стекло  то  и  дело
разбивались бесчисленные насекомые.
   - Приехали, сэр, - донесся из селектора голос водителя, когда  машина
остановилась у ворот.
   С того момента, как погиб Дэмьен, здесь в Пирфорде  установили  новую
систему безопасности, и большие стальные  ворота  открывались  теперь  с
помощью электроники.
   Водитель коснулся одного из  тумблеров  на  металлической  панели,  и
створки ворот разошлись. Еще полмили вверх по дороге, и  Бухер  уже  мог
различить западное крыло гигантского особняка. Там его ожидает лучший  в
мире коньяк и пылающий камин. Скоро он сможет расслабиться.
   Колеса  зашуршали  по  гравию,  и  автомобиль   затормозил.   Джордж,
дворецкий, уже застыл в дверях; он принял кейс Бухера и тут же  проводил
его в дом, пробормотав мимоходом, что ему приятно видеть гостя.
   Бухер сходу  направился  в  гостиную  и,  плеснув  в  бокал  коньяку,
внимательно  оглядел  зал.  Особняк  являл  собой   чудесное   сочетание
изысканности и экстравагантности. Бухер  пробежал  пальцами  по  дубовой
панели, погладил тяжелые бархатные  портьеры  и  скользнул  взглядом  по
портретам. Роберт  Торн;  его  брат  Ричард;  Дэмьен.  Вздрогнув,  Бухер
поспешил  к  камину.  Несмотря  на  самый  разгар  лета,  поленья  вовсю
полыхали. Бухер, в ожидании потирая озябшие руки,  повернулся  спиной  к
пламени.
   В зал заглянул дворецкий:
   - Обед будет готов через двадцать минут, сэр. Бухер кивнул:
   - Как он?
   - Порядок,сэр.
   - Я могу его видеть?
   - Если вы его отыщете, сэр.
   Бухер опять кивнул и, прихватив бокал с коньяком, вышел из  гостиной.
Он пересек холл, поднялся по крутой лестнице  на  первый  этаж  и  вдоль
галереи направился к сумрачному  коридору,  ведущему  в  западное  крыло
особняка.  Бухер  слышал,  как  колотится  его  собственное  сердце,  он
чувствовал, что все внутри  у  него  сжимается.  С  каждым  шагом  Бухер
приближался к спальне юноши.
   Он тихонько постучал в дверь и прислушался. Ни  звука  не  доносилось
оттуда. Бухер снова постучал, затем толкнул дверь и вошел в комнату.
   Внутри никого не было.  В  спальне  стояла  узкая  кровать  и  больше
ничего; стены и потолок были выкрашены в какой-то  невыносимо  тоскливый
цвет. Бухер почувствовал резь в глазах и  потянулся  к  выключателю.  Но
свет не зажегся: лампочка была вывернута.  Бухер  подошел  к  кровати  и
принялся разглядывать настенный  коллаж  из  газетных  вырезок.  По  обе
стороны коллажа висели два  больших  снимка.  Правый  являлся  портретом
Дэмьена Торна: голова и  плечи  крупным  планом.  На  другой  фотографии
виднелась могила  и  надгробный  камень.  Бухер  всмотрелся  в  надпись,
выбитую на граните и полускрытую кустарником:

   КЭТЛИН РЕЙНОЛДС
   Возлюбленная дочь
   1949 - 1982

   Бухер хмыкнул и еще ниже склонился над постелью, вглядываясь в коллаж
Вот снимок варшавских евреев, которых под прицелом  гонят  к  грузовикам
для  отправки  в  Освенцим.  На  следующей  фотографии  виднелись  следы
каких-то массовых захоронений; здесь же висели портреты  Гитлера  и  Иди
Амина; застывшего с открытым ртом Муссолини и ухмыляющегося Сталина.  На
фоне ядерного гриба над разрушенной  Хиросимой  улыбался  Гарри  Трумен.
Рядом с обуглившимся указателем на Дрезден пускал клубы  табачного  дыма
Черчилль. Генри Киссинджер расплылся от  счастья,  принимая  Нобелевскую
премию, и тут же стоял Пол  Пот,  прислонясь  к  целой  горе  черепов  и
поломанных костей.
   Весь  коллаж  слева  направо  пересекали  начертанные  детской  рукой
красные буквы: РЕПЕТИЦИЯ.
   Бухер тяжело и разом выдохнул воздух из  легких,  отхлебнул  изрядный
глоток коньяка и с облегчением покинул спальню.
   Он прошел в глубь особняка, свернул в другой коридор и почуял  собаку
раньше, чем заметил ее.  Осторожно  приблизился  к  ней,  уставившись  в
желтые горящие глаза, неотступно следившие за ним из  глубины  коридора.
Пес поднял свою массивную, черную голову, медленно встал  на  лапищи  и,
тяжело ступая, устремился навстречу Бухеру - чудовищный зверь с тяжелыми
клыками, мощной шеей и огромным туловищем.  От  его  дыхания  за  версту
несло зловонием.
   Собака остановилась, вперив взгляд в Бухера, ее  морда  оказалась  на
уровне его живота. Какое-то время застывшие на  месте  зверь  и  человек
словно гипнотизировали друг друга.  Собака  принюхивалась,  и  морда  ее
слегка покачивалась при этом. Затем пес тихонько зарычал,  но  отошел  в
сторону, будто часовой, милостиво разрешивший пройти.
   Бухер проскользнул мимо собаки в коридор, подошел к последней двери и
поднял было руку, чтобы постучать, но передумал и просто толкнул дверь.
   Комната представляла собой круглый, окрашенный  в  черный  цвет  зал,
потолок поддерживали шесть колонн.
   Здесь не было ни  единого  окна,  освещалось  помещение  единственной
черной свечой, прикрепленной к плинтусу.
   Колеблющееся  пламя  выхватывало  из  мрака  деревянное  распятие   в
человеческий рост: скорченная в  муках  фигура  Христа  с  обращенным  к
стойке ликом, в ноги и распростертые вдоль перекладины руки  были  вбиты
черные гвозди.
   Фигура была обнажена. Из позвоночника  торчал  кинжал,  вонзенный  по
самую рукоятку, вырезанную в виде Христа, распятого на кресте.  В  шести
футах от распятия Бухер разглядел  мужское  обнаженное  тело.  Оно  было
забальзамировано и находилось в вертикальном положении. Казалось,  будто
этот забальзамированный труп ничем не поддерживался и стоял сам по себе,
распростерши руки ладонями  вверх.  В  остекленевших  глазах  отражалось
мерцающее пламя, и чудилось, что они живые. Рот застыл  в  сардонической
улыбке. Труп как будто на веки вечные уставился ненавидящим  взглядом  в
сведенный агонией лик Христа.
   У ног трупа склонился юноша в черной сутане. Он так крепко вцепился в
мертвые ладони, что его запястья побелели.
   Бухер напрягся, пытаясь вслушаться в монотонное  бормотание  молодого
человека.
   - Отец, даруй мне силы, и пусть  твой  дух  взрастет  во  мне.  Отец,
придай мне силы...
   Молитве не виделось конца. Лишенная страсти, она звучала безжизненно,
и казалось, что юноша сам едва дышит.
   Бухер пристально смотрел на  него,  затем  взглянул  в  мертвое  лицо
Дэмьена Торна. Заторможенно, скорее инстинктивно, осенил себя искаженным
крестным знамением, и, пятясь, добрался до двери, тихонько прикрыв ее за
собой.
   Собака не спускала с Бухера горящих глаз  до  тех  пор,  пока  он  не
скрылся из виду, затем снова улеглась, навострив уши, будто вслушивалась
в безжизненное бормотание юноши.

***

   Бухер ожидал юношу в столовой. Старик потягивал  коньяк  и  невидящим
взглядом скользил по экрану телевизора, а когда вновь  оторвал  от  него
глаза, заметил на пороге молодого человека. Тот уже успел переодеться  в
обычную рубашку и джинсы. Бухер отметил про себя, что  вошедший,  как  и
уверяли ученики, действительно повзрослел.
   Ростом он был  уже  почти  с  отца,  а  сходство  между  ними  просто
поражало.
   - Ты выглядишь измотанным, - начал юноша, и Бухер обратил внимание на
то, что и голос у него стал более низким.
   - Ничего. Это старость, - отозвался Бухер.
   - Может, тебе лучше завязать с сексом. Бухер улыбнулся.
   - В старые, добрые времена замечали, что  это  только  на  пользу.  А
сейчас я стал просто как сонная муха.
   Юноша  сел  за  стол.  В  это  время  дворецкий  вкатил  в   столовую
сервировочный столик.
   -  Ты  ведь  ко  мне  с  каким-то  делом?  -  поинтересовался  юноша,
совершенно игнорируя присутствие дворецкого.
   Бухер кивнул и полез в карман за отчетом. Не  мигая,  юноша  пробежал
его глазами, затем бросил на Бухера острый взгляд.
   - А не совершат ливийцы ошибку, как ты думаешь?
   Бухер отрицательно покачал головой:
   - Мы им здорово защемили хвосты, и им теперь от нас не отвертеться.
   Юноша одобрительно кивнул, сложил лист с отчетом и вернул его Бухеру.
   - Ладно. Значит, все идет как надо, по намеченному курсу?
   Бухер нахмурился. Что-то в этом вопросе настораживало его.
   - Ну, я имел в виду, что все хорошо, - улыбаясь, поправился юноша.
   -  Англичане  пытаются  устроить  в   Иерусалиме   свой   собственный
миниатюрный Кэмп-Дэвид, однако это им никак не удается.
   - Отлично, - проронил юноша, заправляя салфетку за ворот рубашки.  Он
обернулся к дворецкому, поблагодарил того за обед и накинулся на еду. Во
время обеда оба едва обменивались фразами. Молодой человек  с  аппетитом
уплетал блюдо за блюдом, сдабривая все это изрядным количеством  вина  и
лишь изредка задавая Бухеру вопросы:
   "Я слышал, что у Саймона в Кнессете какие-то  неприятности...",  "Как
Бредли управляется в  Белом  Доме?",  "Когда  же,  наконец,  в  Зимбабве
произойдет переворот?".
   Бухер  терпеливо  отвечал.  За  это  время  он  уже  успел  позабыть,
насколько умен этот юнец, как на лету хватал он мельчайшие  подробности.
Он так похож на своего отца. Правда, ему  немного  недостает  очарования
Дэмьена, но со временем придет и оно.
   Они уже пили кофе, когда в столовую опять вошел дворецкий.  Глядя  на
юношу, он протянул Бухеру записку:
   - Боюсь, что это опять та женщина,  сэр.  Юноша  зевнул,  пока  Бухер
пробегал взглядом текст записки.
   - Она пишет, что присутствовала при твоем рождении,  -  повернулся  к
собеседнику Бухер. Джордж пожал плечами.
   - Она торчит здесь уже целую неделю, сэр. Это начинает утомлять.
   Бухер вновь взглянул на юношу:
   - Она, видимо, жаждет получить от тебя последнее благословение?
   Тот снова зевнул. Бухер скомкал записку и швырнул ее в огонь.
   - Приведите ее. Только убедитесь сначала, что она  действительно  та,
за кого себя выдает.
   - Хорошо, сэр.
   Дворецкий вышел, а юноша обратился к Бухеру:
   - А ты уверен насчет Бредли?
   Бухер вздохнул. Юноша был просто одержим. Похоже, ничего, кроме  дел,
не занимало его. Никакие события, что могли взволновать  любого  другого
отрока, не касались холодного ума этого человека.  Однако  это  говорило
только в его пользу.
   Дверь снова открылась,  и  перед  ними  появилась  старуха.  Лицо  ее
избороздили глубокие морщины. Старуха сидела в инвалидной коляске,  ноги
ее были укутаны каким-то грубым пледом,  а  на  худых  согбенных  плечах
болтались остатки шали. Суставы на руках  были  такими  разбухшими,  что
казалось, будто пальцы срослись. Ни шаль, ни плед  не  могли  скрыть  ее
хрупкости. Бухер вдруг подумал, что старуха весит,  наверное,  никак  не
больше восьмидесяти фунтов. Старуха коснулась кнопки на подлокотнике,  и
коляска, заскрипев, подъехала поближе и остановилась  у  стола.  Старуха
вперила в юношу взгляд. Потом ухватилась за пару костылей, прикрепленных
к коляске, и с трудом поднялась. Бухер двинулся было ей навстречу, чтобы
помочь, но она только отмахнулась от него. Кости  у  нее  затрещали  при
попытке распрямиться, и когда она встала, наконец, в полный  рост,  лицо
ее оказалось вровень с лицом юноши.
   - Я Мэри Ламонт, - представилась  старуха.  -  Я  была  медсестрой  и
присутствовала при твоем рождении. Юноша молчал.
   - В тот момент, когда ты появился, у меня начался приступ артрита,  и
с тех самых пор боль не отпускает меня. Я принимаю лекарства, но от  них
мне еще хуже. Во сне мне кажется, что это Бог наказывает меня.
   - Он может, - промолвил юноша.
   - Я не в силах дольше терпеть эти муки и скоро сведу счеты с  жизнью.
Но прежде, чем умереть, я хотела видеть тебя. Хоть раз  глянуть  на  то,
чему я помогла появиться на свет.
   Юноша широко распростер руки и повернулся в профиль.
   - Надеюсь, ты довольна.
   Старуха двинулась, и вновь раздался скрип ее костей.
   - Не благословишь ли ты меня?
   Юноша поднялся со стула и в упор  взглянул  на  скрюченную  фигуру  у
старой женщины. Он опустил на ее лоб  руки,  и  она  прикрыла  глаза.  И
вдруг, вздрогнув, посмотрела на него:
   - Я всю жизнь служила ему. Я помогла и при  твоем  рождении,  и  ради
твоего отца убила младенца.
   Пальцы юноши впились в  ее  кожу,  и  лицо  его  исказилось  гримасой
негодования.
   - Я присутствовала на том сборе, когда отец  твой  приказал  перебить
всех младенцев, родившихся в один день с Сыном Божьим. Я выполнила  свой
долг и всегда надеялась...
   - И на что же ты надеялась? - резко перебил юноша ледяным тоном.
   - Я надеялась, что именно мне удастся уничтожить Божье Дитя.
   - Так вот, твоя надежда умрет с тобой вместе, - яростно отрезал юноша
и сделал шаг назад, брезгливо вытирая о рубашку руки, будто они касались
яда.
   - Вы предали его. Вы все предали его. Сын Божий до сих пор жив.  День
за днем изливает он на человечество свое снисходительное внимание,  свою
добренькую, лишенную плотских радостей любовь. И влияние его час от часу
возрастает. Он всегда настороже и ожидает меня.
   Сын Дэмьена  отступил  назад,  брызжа  слюной  прямо  в  лицо  старой
женщине.
   - Вы предали его, и вы предаете меня.
   Старуха беззвучно разрыдалась, слезы струились по глубоким  морщинам,
собираясь в уголках рта. Она подняла скрюченную руку, чтобы отереть  их.
Тут юноша снова в упор глянул на нее.
   - И ты полагаешь, будто твоя боль - это проделки Бога? -  Он  покачал
головой. - Нет. Бог наказывает человечество за многие грехи. Мой же отец
ни за что не карал. Только за предательство. Только этого он не  прощал.
Не простил и тебе.
   Старуха с мольбой глядела на юношу.
   - Но я все исполнила, что от меня требовали. Я больше ничего не могла
сделать. Что же еще?.. Юноша отвернулся от нее:
   - Убирайся отсюда.
   Старуха сделала шаг назад и рухнула в кресло-коляску. Ничто более  не
сдерживало ее слез.
   - Пожалуйста, прости меня, - рыдая, просила она.
   - Вы предали его. - Он повернулся спиной к старухе. -  И  пусть  душа
твоя навеки погрузится в мертвое море лицемерия.
   Стон вырвался из старческой груди, и Бухер бросился было к коляске.
   - Оставь ее, - сухо приказал юноша. - Пусть катится отсюда.
   Бухер застыл на месте, раздираемый  желанием  хоть  как-то  успокоить
старую женщину и страхом перед силой этого юноши.
   Старуха  развернула  коляску  и  медленно  направилась  к  двери.   В
напряженной  тишине  раздавалось  поскрипывание   колес   и   старушечье
всхлипывание. Затем дверь захлопнулась.
   Поль взглянул на юношу:
   - Тебе не кажется?..
   Оборвав Бухера на полуслове, сын  Дэмьена  стремительно  прошел  мимо
него и покинул столовую. Внутри у него клокотала ненависть.

Глава 3

   Добравшись до такси, она уже  вполне  овладела  собой.  Старуха  даже
улыбнулась пару раз