Одна из привлекательных черт этого сумасшедшего, волшебного занятия
- необычайное многообразие талантливых людей,  которые  собираются  под  его
милостивым зонтиком; долгие-долгие годы они одаривали меня своей  дружбой  и
любовью. Эта мысль пришла ко мне всего две  недели  назад,  когда  избранная
группа заговорщиков - и я рад отметить, что в  их  число  входят  многие  из
сегодняшних выдающихся гостей - объединила усилия и организовала в мою честь
банкет-сюрприз в Лондонской Национальной галерее. Какое это было  выдающееся
сборище! После того как у дверей  меня  приветствовал  мой  дорогой  друг  и
выдающийся романист Джеффри Арчер   (-11),  я  заметил,  как  довольно,  но
скептически кривит  губы,  созерцая  свой  новый  портрет  маслом,  отважный
беллетрист Кингсли Эмис    (-12).  Мы  откровенно  поболтали  на  культурные   и
политические темы (его воспоминания о недавней встрече с Ларри Оливье  были,
должен сказать, краткими,  но  невыносимо  занимательными   (-13), но я был вынужден прервать разговор, чтобы  возобновить
знакомство с очаровательной Верой Линн  (-14). Наконец я
имел увлекательнейшую беседу с человеком, которым  давно  восхищаюсь  и  чьи
кинематографические работы, по моему мнению, так и не получили  заслуженного
признания - речь о  великом  кудеснике  песни  Клиффе  Ричарде   (-15).  (-16)
   В целом то был памятный вечер, но он типичен по части тех  радостей,  что
дарит это безумное и чудесное занятие, именуемое кино.

***

   После того, как Терри с Сарой съехали с квартиры, они общались еще  около
года. Ужины в ресторанах съежились до  выпивок,  которые,  в  свою  очередь,
съежились до телефонных звонков. Сара чувствовала, как удаляется  от  Терри.
Через несколько месяцев после увольнения из "Кадра" Терри сумел найти работу
одном журнале с программой телевидения,  где  ему  вменялось  в  обязанность
писать короткие и броские анонсы на фильмы. Вне зависимости от фильма -  был
ли то "Смоки и Бандит" или "Правила игры"  - уложиться надо  было  в  пятнадцать  слов.
Унизительный труд, по мнению Сары, но в последние встречи она замечала,  что
Терри предается ему с маниакальным рвением. Его глаза,  прежде  затуманенные
четырнадцатичасовым сном, были теперь широко раскрыты и  ярко  поблескивали.
Терри признался, что в последнее время спит все меньше.  Еще  он  признался,
что  его  интерес  к  "Сортирному  долгу"  Сальваторе  Ортезе  и  вообще   к
"утраченным фильмам" постепенно  слабеет.  Да  и  призрачные,  ускользающие,
райские сны посещали его все реже и реже: раз в неделю, затем раз в месяц, а
потом и вовсе стали редкостью. Терри больше не видел  смысла  в  том,  чтобы
проводить во сне половину жизни. Большинство  ночей  он  сидел  на  кровати,
иногда до рассвета, и смотрел фильмы  по  телевизору  или  на  видео.  Какие
фильмы, спрашивала Сара, а Терри  лишь  пожимал  плечами  и  отвечал:  какая
разница?
   И однажды, после очередной такой беседы,  Сара  исчезла  из  поля  зрения
Терри; профессия учителя - одна из самых  неприметных.  Но  Сара  продолжала
встречать его имя в журналах, а затем и в газетах, его  имя  печаталось  все
более крупным шрифтом, его статьи постепенно перемещались к верху  страницы.
Иногда Сара даже видела его по телевизору, и хотя теория  кино  интересовала
ее постольку-поскольку, разбиралась она достаточно,  чтобы  понимать:  Терри
стал одним из ведущих  критиков-нигилистов  и  отвергает  все  те  ценности,
которыми несколькими годами ранее так дорожил. Но во всем остальном Сара  не
имела никакого представления, как изменился Терри и какую  жизнь  он  теперь
ведет. Иногда ей хотелось думать

СТАДИЯ БЫСТРОГО СНА

16

   Думать, что я, возможно, знал вашего брата.
   Казалось,  что-то  промелькнуло  в  глазах   доктора   Мэдисон   -   тень
настороженности, даже тревоги, но она быстро справилась с собой и сказала:
   - Правда? Вы знали Филипа?
   Теперь наступил черед Терри удивляться.
   - Нет, не Филипа. Роберта. Вашего брата Роберта.
   - Моего брата зовут Филип. Он генетик. Живет в Бристоле.
   Слова ее прозвучали не слишком вдохновляюще.
   - Он учился здесь? - спросил Терри.
   - В здешнем университете? Нет. Он закончил Кембридж.
   - Человек, которого я имею в виду, - упорствовал Терри, -  учился  здесь.
Он был моим  близким  другом.  И  как  две  капли  воды  похож  на  вас.  Он
рассказывал, что у него есть сестра-близнец по имени Клео, которую отдали на
воспитание в приемную семью, когда он был младенцем.
   Доктор Мэдисон улыбнулась.
   - Трогательная история, - сказала  она,  -  но  думаю,  это  плод  вашего
воображения. Я имею в виду сходство. У меня никогда не было брата-близнеца.
   - Вы воспитывались в приемной семьей?
   Доктор Мэдисон посмотрела на часы.
   - Терри, мне пора на занятие с пациентами.
   Ранним вечером она встретила его снова  -  Терри  сидел  на  террасе,  на
коленях у него лежали блокнот и карандаш.
   - Рецензия на очередной фильм? - спросила она, пододвигая стул  и  садясь
рядом.
   - Нет, просто записывал кое-что для себя. Воспоминания, впечатления… Даже
не знаю, зачем.
   - А где же компьютер? Подзаряжаете аккумулятор?
   - Нет. Просто для разнообразия захотелось от руки.
   - А-а, - доктор Мэдисон положила ногу на ногу, но тут  же  сменила  позу,
затем наклонилась вперед. Казалось, ее покинуло обычное  хладнокровие.  -  Я
солгала вам сегодня утром, -  неожиданно  сказала  она.  -  Я  действительно
воспитывалась в приемной семье. Меня удочерили, когда мне было три недели от
роду. Новые родители назвали меня Салли, но я всегда ненавидела это  имя,  и
много  лет  спустя  они  мне  сообщили  мое  настоящее  имя.  С  тех  пор  я
представляюсь только так. У меня действительно был брат-близнец, и его звали
Роберт.
   Терри недоверчиво покачал головой,  но  недоверие  его  относилось  не  к
рассказу, а тому зигзагу судьбы, что свел их вместе.
   - Я знал, что это вы, - сказал он. - Я знал, что это можете  быть  только
вы. Понимаете, прошло много времени с  тех  пор,  как  я  перестал  обращать
внимания на лица, перестал их узнавать. А вчера вечером  я  впервые  услышал
ваше имя. Но… но  что  произошло?  Вам  довелось  встретиться  с  настоящими
родителями? Вам довелось встретиться с Робертом?
   Клео кивнула.
   - Да, я их все-таки нашла. Меня одолевало  любопытство.  -  Казалось,  ей
нечего больше  сказать  по  этому  поводу.  -  Говорите,  вы  были  хорошими
друзьями?
   - Да. Довольно близкими.
   - Вы сохранили с ним связь после университета?
   - Написал ему пару писем. Но,  похоже,  он  решил  оборвать  все  прежние
отношения. Он просто исчез.
   - Кто-нибудь знал, куда он отправился? Кто-нибудь интересовался?
   - Да, наверняка интересовались.
   Клео смотрела на море. Под лучами вечернего солнца  очки-хамелеоны  стали
совсем темными и надежно скрывали выражение ее глаз. Что-то в молчании  Клео
тревожило Терри, вызывало мрачное, смутное подозрение.
   - Он… он ведь жив?
   После длительной паузы она сказала:
   - Нет.
   Терри опустил голову. Почему-то он предчувствовал этот ответ: известие не
столько поразило его, сколько повергло в оцепенение.
   - Вот черт, - сказал он и с силой выдохнул. -  Знаете,  я  всегда  думал…
иногда я спрашивал себя, неужели он так кончит.
   - Как - так? - немного резко спросила Клео.
   - Убьет себя.
   - Я не сказала, что он убил себя.
   - Не сказали, но ведь так оно и произошло? -  Она  молча  смотрела  перед
собой. - Вы знаете почему? - Молчание. - Как?
   - Думаю, все дело в женщине, - сказала  она  медленно,  с  усилием,  едва
внятно. - В женщине, которую он безумно любил. А  насчет  того  как…  -  Она
сняла очки, потерла глаза и быстро, на одном дыхании, закончила:
   - Однажды ночью он врезался на своей  машине  в  стену.  Где-то  в  Южном
Лондоне. Ни записки, ни прощания, ничего.
   - Бедный Роберт, - пробормотал Терри и погрузился в беспомощное молчание.
   Он знал, что разговор или воспоминание о нем, когда-нибудь пробудят в нем
какое-то чувство, некие остатки горя или  жалости,  но  сейчас  его  взгляд,
устремленный к горизонту, не выражал ровным счетом ничего. Пологий солнечный
луч пробился сквозь облако, Терри поразила игра света на поверхности воды, и
перед глазами его вдруг промелькнуло мимолетное видение: автомобиль Роберта,
несущийся навстречу стене в конце тупика где-то в  Южном  Лондоне,  белой  и
сверкающей в сиянии фар. Возможно,  в  этот  миг  в  его  голове  пронеслось
далекое воспоминание об их дружбе, слабый проблеск памяти…
   - Когда это случилось? - спросил наконец Терри.
   - Восемь лет назад.
   - А вы к тому времени давно его знали?
   - Нет. Мы встретились всего за несколько месяцев до того.
   - Наверное, то было необычайное событие, - сказал Терри, пытаясь - и ради
себя, и ради Клео - внести в разговор более веселую ноту. -  После  стольких
лет встретить своего близнеца, свою вторую половину, своего двойника. Должно
быть, вам тогда было…. двадцать шесть, двадцать семь?..
   Он затих: на террасу торопливо  вышла  Лорна  с  сообщением  для  доктора
Мэдисон.
   -  У  нас  в  приемной  какая-та  странная  девушка.  Я  пыталась  с  ней
поговорить, но она твердит, что ей нужно видеть лично вас.
   - Что ей надо?
   - Она хочет провести здесь ночь. Говорит, что разговаривает во сне, и это
ее очень тревожит.
   - Кто ее направил?
   - Думаю, что никто. Она из местных, обратилась сюда наобум.
   - Так отправьте ее домой. Сюда никто не поступает без направления.
   - Я ей так и сказала. - Лорна помолчала и добавила:
   - Но ведь у нас есть свободная спальня.
   - Это ничего не меняет, - сказала доктор Мэдисон.
   - Да, но девушка… - нерешительно продолжала Лорна. - Она говорит, что  вы
недавно дали ей свою визитную карточку и сказали, что она может сюда прийти.
   Клео вспомнила молодую женщину, которая сидела рядом с ней на скамейке  в
тот день, когда она вернулась из отпуска.  Сейчас,  оглядываясь  назад,  она
думала, что было опрометчиво давать  визитку;  но  тогда  Клео  решила,  что
девушка, скорее всего, сразу же ее выбросит. Она одновременно  и  радовалась
приходу девушки, и немного злилась оттого, что у той хватило наглости прийти
без предупреждения.
   - А еще она просила передать вам ее имя, - сказала Лорна.
   - Имя?
   - Да. И очень настаивала.
   Клео нахмурилась.
   - Не могу себе представить, зачем. Но все равно, как же ее зовут?

***

   - Язык - это предатель, двойной агент, который  без  предупреждения,  под
пологом ночи просачивается через  границы.  Снегопадом  в  чужой  стране  он
скрывает  формы  и  очертания  действительности   под   туманной   белизной.
Хромоногий пес, который никогда не может выполнить то, что  мы  его  просим.
Имбирное печенье, которое слишком  долго  вымачивали  в  чае  наших  надежд,
медленно размываемое в ничто. Язык - это исчезнувший континент.
   Рассел Уоттс внушительно оглядел аудиторию. Похоже, он  их  заинтриговал.
Доктор Херриот и профессор Коул сидели в  креслах  по  обе  стороны  от  его
кровати; доктор Дадден устроился на самой кровати -  как  и  доктор  Майерс,
который, собственно, выдвинул идею неформального семинара.
   - Это  какая-то  нелепость,  -  сказал  Майерс  за  обедом.  -  Мы,  пять
выдающихся психиатров-практиков, собрались вместе и резвимся с  мармеладными
фигурками и ершиками для чистки курительных трубок.
   И он предложил собраться вечером в чьей-нибудь комнате и провести семинар
по какой-нибудь важной теме, связанной с их практикой. Рассел Уоттс  тут  же
пригласил всех к себе и предложил прочесть им работу, которую  он  собирался
на следующей неделе представить  на  парижской  конференции  психоаналитиков
школы Лакана. Работа называлась: "Случай Сары Т., или глаза "Я"".
   Четверо остальных приняли приглашение с  различной  степенью  готовности.
Наименьший энтузиазм выказала доктор Херриот. Без особой охоты согласился  и
профессор Коул, который опять пребывал не в лучшем настроении.  Перед  самым
ужином профессор позвонил в свою больницу и узнал, что  пациента-шизофреника
не только  выписали,  но  уже  отправили  в  его  муниципальную  квартиру  в
Денмарк-Хилл, где, насколько знал профессор, за  ним  некому  присматривать.
Эта тревожная новость терзала его, он не питал особого  благорасположения  к
докладу Рассела Уоттса. Всю свою жизнь он проработал в известной  лондонской
клинике и с подозрением относился к самозванным открывателям новых  путей  -
да еще с сомнительным  профессиональным  статусом.  Этих  обстоятельств,  да
характерного для англичанина скептицизма в отношении методологии Лакана было
вполне достаточно, чтобы глаза профессора воинственно поблескивали.
   - Это рассказ, - продолжал Рассел Уоттс читать с  экрана  ноутбука,  -  о
языке и об играх, в которые с нами играет язык; о том, как язык действует  в
сговоре с бессознательным; о нечестивом союзе между языком,  бессознательным
и идеями невротического ума.
   Молодую   женщину   Сару   Т.   направили   ко   мне    для    проведения
психотерапевтического лечения. Ее врач считал, что она  находится  на  грани
нервного срыва. Брак Сары рушился, ее недавно  уволили  с  работы,  где  она
занимала должность учителя младших классов. Она плохо спала, и это,  в  свою
очередь, мешало  выспаться  ее  мужу,  что  усугубляло  напряженность  в  их
отношениях. Она подозревала его в неверности.
   На  первом  сеансе  Сара  рассказала,  как  потеряла  работу.  Утомленная
хроническим недосыпанием, она задремала  во  время  урока.  Через  несколько
минут в класс неожиданно вошел директор и обнаружил, что она крепко спит,  а
класс  буянит.  Этот  случай  впоследствии  и  привел  к   увольнению.   Как
выяснилось, имели место и другие схожие прецеденты. Сара доверяла двум своим
ученикам, которые  будили  ее,  когда  она  засыпала.  Но  в  последний  раз
школьники  решили  воспользоваться  случаем  и   дать   возможность   классу
насладиться бесконтрольным отдыхом. Я спросил, рассказала  ли  она  об  этом
директору, и Сара ответила отрицательно: "я боялась,  что  администрация  их
раздавит", -  сказала  она.  Весьма  примечательна  фраза,  подумал  я,  но,
естественно, воздержался от комментария. Как  изящно  выразился  Лакан:  "Мы
должны признать: дело не в том, что аналитик ничего не знает, а в  том,  что
не он является субъектом своего знания. И потому он не может высказывать то,
что знает".
   На втором сеансе,  по  прошествии,  быть  может,  пяти-шести  минут  Сара
погрузилась в глубокий сон, который длился до  окончания  консультации.  Еще
более интересно другое обстоятельство - когда она проснулась,  то,  судя  по
всему, находилась под стойким впечатлением, будто в течение прошедшего  часа
мы вели оживленную беседу. Я был вынужден спросить  себя,  действительно  ли
эта беседа ей приснилась? Для выводов время еще не пришло, поэтому  я  решил
укрепить Сару в этом поразительном заблуждении, взяв с  нее  плату  за  весь
шестидесятиминутный сеанс.
   На протяжении последующих встреч беседы крутились  вокруг  трех  основных
тем: сны Сары, распад ее брака и история ее сексуальных отношений.
   Сны Сары подразделялись на два вида, четко отличающихся друг от друга. Во
многих из них не было ничего фантастического - в  основе  этих  снов  лежала
реальность и самые обыденные, зачастую бытовые подробности. Но  несмотря  на
свою обыденность, подробности были очень  яркими,  и  Сара  с  трудом  могла
отличить события сна от событий яви. Я попросил ее привести  пример,  и  она
рассказала, как однажды заснула во время работы над корректурой  статьи  для
одного журнала, и ей приснилось, будто она  "сняла"  одну  сноску,  хотя  на
самом  деле  этого  не  сделала.  Сара  рассказала,   к   каким   неприятным
последствиям привел этот сон, но меня интересовали не  столько  последствия,
сколько выбор многозначного глагола "снять", который, как  вы,  наверное,  в
курсе, может означать знакомство с потенциальным возлюбленным,  своего  рода
прелюдию к половому акту, а если вспомнить терминологию снайперов, то и  акт
убийства.
   С  другой  стороны,  Сару  посещали  причудливые,   фантастические   сны,
граничащие с кошмарами. В этих снах часто  присутствовали  ящерицы,  змеи  и
особенно лягушки.
   "Вы боитесь лягушек?" - спросил я ее однажды.
   "Наверное, - ответила Сара. - Они мне кажутся отвратительными, и в то  же
время мне их жалко".
   "Почему такое сложное чувство?" - спросил я.
   "Все дело в их глазах, - сказала она. - Мне  не  нравятся  их  выпученные
глаза. Из-за них лягушки кажутся одновременно уродливыми и беззащитными".
   Далее она описала странное происшествие, случившееся  в  ее  студенческие
годы. На вечеринке по поводу окончания учебы один студент развлекал компанию
друзей непристойным анекдотом о лягушке, совершавшей фелляцию. Сара сказала,
что он описал лягушку во всех  подробностях,  а  когда  подошел  к  "ударной
фразе", Сара засмеялась вместе с остальной компанией, но  внезапно  потеряла
контроль над собой и погрузилась в своего рода обморок. Я вновь  воздержался
от комментариев, хотя из этого происшествия однозначно следовало заключение…
   - Разумеется, Сара страдала нарколепсией, - сказал профессор Коул.
   Рассел Уоттс поднял на него удивленный взгляд.
   - Простите?
   - Классический случай нарколепсии. Все три характерных симптома.
   - Я не вполне понимаю.
   - Повышенная дневная сонливость, яркие сновидения перед погружением в сон
и катаплексия, вызванная смехом.  Три  основных  симптома  нарколепсии.  Все
согласны?
   Он огляделся в поисках  поддержки.  Доктор  Майерс  энергично  кивнул,  а
доктор Херриот сказала:
   - Да, безусловно.
   - А что думаете вы, доктор Дадден? В конце концов, вы ведь сомнолог.
   Казалось, доктор Дадден думал в  этот  момент  о  чем-то  другом.  Краска
отлила от его лица, маленькими нервными глоточками он пил воду  из  стакана.
Осознав,  что  обращаются  непосредственно  к  нему,  доктор  Дадден   сумел
пробормотать что-то вроде: "Ну да, конечно, нарколепсия, никаких  сомнений",
- после чего наигранно непринужденным тоном спросил у Рассела Уоттса:
   - Исключительно из профессионального любопытства: полагаю, все  имена  вы
изменили?
   Рассел Уоттс с любопытством посмотрел на него:
   - Честно говоря, нет. Это  не  в  моем  обыкновении.  Когда  работаешь  в
области,  которая  столь  тесно   сплетена   с   вопросами   лингвистики   и
терминологии,  данные  по  конкретному  случаю  могут  оказаться  совершенно
бессмысленными, если изменить имена.
   - Вы предупреждаете об этом пациентов? - спросила доктор Майерс.
   - Разумеется. - Он вновь повернулся к профессору Коулу.  -  Что  касается
нарколепсии у  Сары,  то,  наверное,  в  ваших  словах  есть  смысл.  Именно
нарколепсию должен был заподозрить ее терапевт.
   - Меня удивляет, что не заподозрил.
   - Видите ли, дело происходило несколько лет назад. Тогда этот синдром был
изучен намного хуже.
   - А вам подобная гипотеза в голову не пришла?
   - Честно говоря, эта сторона дела меня  не  интересовала,  -  пробормотал
Рассел Уоттс, избегая взгляда профессора и старательно вглядываясь  в  экран
своего ноутбука. - В действительности, этот случай… эта история о… как я уже
сказал, история о языке и… и  о  речи…  Как  вскоре  станет  ясно,  если  вы
позволите мне продолжить и не будете перебивать.
   -  Конечно,  конечно,  -  сказал  доктор  Майерс.  -  Продолжайте.  Очень
увлекательно.
   - Хорошо. - Рассел Уоттс несколько раз скользнул взглядом  по  тексту  на
экране. - На чем я…
   - Однозначно следовало  заключение,  -  невозмутимо  подсказал  профессор
Коул.
   - Ах да, конечно. Хорошо, продолжаем:
   Саре неохотно рассказывала  о  той  вечеринке  с  анекдотом.  А  когда  я
попытался выяснить причину, она повела себя крайне  уклончиво.  Но  в  конце
концов,  всплыло  несколько   весьма   интересных   фактов.   На   вечеринке
присутствовали два человека: женщина,