ы только подошли к самому интересному.
   - У нас все расписано по минутам, мистер Уорт. Если бы вы не опоздали  на
двадцать три минуты, мы продвинулись бы значительно дальше. А  так  придется
ждать до утра.
   - Но ведь у нас еще есть три минуты.
   - Нет. Во время первой беседы мы оставляем время для ответа на  несколько
вопросов практического характера. Например…  -  Дадден  замолчал,  лицо  его
стало  непроницаемым.  Посидев  секунду-другую  с  рассеянным  взглядом,  он
внезапно принялся шарить в одном из  ящиков  стола  и  наконец  достал  лист
бумаги. - Ах, да. Забавно, но я никогда не могу их запомнить. - Они принялся
зачитывать:
   - Как вы устроились в клинике?
   - Спасибо, очень хорошо, - ответил Терри, с изумлением глядя на доктора.
   - Проявлял ли персонал учтивость и услужливость?
   - Несомненно. - Терри решил воздержаться от  замечания,  что  сам  доктор
Дадден пока не проявил ни того, ни другого.
   - Является ли ваша дневная комната чистой и уютной?
   Только тут Терри замешкался.
   - Уютной - да, - наконец ответил он.
   Он позволил себе  сполна  насладиться  страхом,  нараставшим  во  взгляде
доктора Даддена, и лишь потом рассказал о надписи на стене.

***

   - Псст!
   Доктор Мэдисон остановилась и огляделась. Она не поняла,  откуда  исходит
голос.
   - Псст! - прозвучало вновь.
   Из-за  соседней  двери  высунулся  палец,  поманил  ее  и  быстро  исчез.
Повинуясь пальцу, доктор Мэдисон проследовала в комнату  номер  девять,  где
обнаружила доктора Даддена - тот ждал ее с белым от ярости  лицом  (впрочем,
ярость одолевала доктора не так уж редко), но поза его выдавала сконфуженное
волнение.
   - С-сюда! - прошипел доктор Дадден.
   Доктор Мэдисон подошла к гардеробу.
   - Взгляните, - сказал он. - Вы только взгляните на это.
   И доктор Дадден ткнул в надпись - на стене чернилами  было  выведено  два
слова: ТУПОЙ МУДАК. Рядом темнело обширное пятно бурого цвета.
   -  Обнаружил  мистер  Уорт,  -  продолжил  доктор  Дадден.  -   Проклятый
журналист, черт бы его побрал. Не правда ли, характерно? Характерно, что нам
так везет?
   - Почему до сих пор никто не видел эту надпись?
   - Она была за шкафом.
   - А зачем мистеру Уорту понадобилось двигать шкаф?
   Доктор Даден оставил вопрос без ответа:
   - Я понимаю, доктор, что вы не  хотите  этого  слышать,  но  данный  факт
подтверждает мою точку зрения. Именно по этой причине мы  должны  тщательно…
подбирать пациентов. Вот что бывает, когда вы открываете двери всякой швали.
   - Вы, случаем, - уточнила доктор Мэдисон,  -  не  пациентов  Национальной
службы здравоохранения имеете в виду?
   - Не думаю, что нужны объяснения, - ответил доктор Дадден. -  Возьмем,  к
примеру, эту женщину  из  вашей  группы.  Из  Брикстона  . Не хочу выглядеть снобом,
но… чего можно ждать от таких, как она? Ни происхождения, ни положения…
   - Эта комната - не Марии Грэнджер.
   - Я не конкретно ее имел в  виду,  я  говорю  об  общем  принципе.  -  Он
пристальней вгляделся в бурое пятно на стене и поморщился. - Что за человек,
- сказал он, - что за ублюдок размазал по стене свои экскременты?
   - Человек с нарушенной психикой,  надо  полагать.  Человек,  которому  мы
призваны помочь. - Мэдисон скользнула по пятну  взглядом.  -  К  тому  же  я
думаю, что это, скорее всего, кровь.
   - Надо срочно найти мистера Уорта, - сказал Дадден. - Он ни в коем случае
не должен упоминать об этом в своей статье. Мы  должны  удержать  его  любым
путем.
   - Я уверена, что у мистера Уорта нет ни малейшего намерения…
   - Поговорите с уборщицами, и немедленно. Пусть уничтожат надпись.
   После ухода Даддена доктор  Мэдисон  на  несколько  минут  задержалась  в
комнате номер девять, разглядывая  надпись  и  пятно,  и  то  ли  от  гнева,
вызванного бесчувственностью коллеги, то ли  из  сострадания  к  несчастному
существу, испытавшему невыразимую потребность осквернить комнату,  глаза  ее
наполнились слезами, и доктор Мэдисон неожиданно  для  себя  поняла,  что  в
приступе сильнейшего  раздражения  трет  стену  рукавом.  Тоже  своего  рода
припадок безумия.

***

   Несколько недель назад, - писал Терри, - мне довелось  услышать  один  из
тех  разговоров,  что  часто  заходят  на  званых  обедах  -  кто   является
"величайшим" режиссером современности. Разговор  вели  два  критика;  первый
принадлежал к старой школе и ратовал за ветерана  кинематографа  португальца
Мануэля  де  Оливейру,  второй  же,  изображавший  из  себя  кого-то   вроде
младотурка, размахивал знаменем с неизменным Квентином Тарантино.
   Этот разговор напоминал… что же он напоминал? Да, как  будто  на  пустыре
играют в футбол две команды слепцов, которым никто не  удосужился  сообщить,
что ворота сняли еще несколько лет назад.
   По-настоящему жаль  мне  было  сторонника  Тарантино.  Точка  зрения  его
оппонента хотя бы отличалась последовательностью, пусть и старомодной. Тогда
как турок (возможно, памятуя о младоконсерваторах , следует ввести  для  таких
субъектов  неологизм:  старотурок),  казалось,  не  сознавал,  сколь   жалко
выглядят его  доводы:  мол,  Тарантино  "вдохнул  жизнь"  в  штампы  фильмов
категории Б  и  тем  самым  достиг  определенной  (да-да,  он  действительно
употребил это слов) "оригинальности". Кажется, помоги ему  Господь,  в  один
особенно отчаянный момент он даже помянул всуе постмодернизм.
   Читатель, я не смог найти в себе силы  и  добить  этих  двух  несчастных,
чтобы не мучились. Молчаливое сочувствие показалось мне единственно уместной
реакцией  на  то,  как  два  утомленных  донкихота  гонятся   за   призраком
оригинальности современного кинематографа. У меня для них есть  совет,  если
только им доведется читать эту статью: пусть поскорее  посмотрят  фильм  Джо
Кингсли "Два сапога пара" - 4 (детям в  сопровождении  взрослых)  и  на  его
примере научатся всему, чему могут научиться.
   Терри просмотрел статистику  и  обнаружил,  что  уже  израсходовал  треть
места, отведенного под рецензию. Нельзя сказать, чтобы его это встревожило -
он всегда получал удовольствие от теоретических рассуждений. И все же,  пора
заняться и самим фильмом.
   Кингсли - бесспорно мастер штампов. В этой области Тарантино, в сравнении
с  ним,  -  неумелый  любитель,  поскольку  Кингсли  никогда  не  впадает  в
неогуманистскую фикцию, будто  в  старые  условности  можно  вдохнуть  новую
жизнь. Сериал "Два сапога пара" - сам по себе штамп  (главные  герои  -  два
копа-напарника,  полные  противоположности  друг   другу),   доведенный   до
логического конца.  В  третьей  серии,  поставленной  экс-британцем  Кевином
Вилмутом, допущена фундаментальная ошибка:  он  попытался  оживить  действие
романтическим подтекстом и побочной сюжетной линией, связанной с  политикой.
Сказался  опыт  работы  Вилмута  со  слишком  литературными  материалом   на
Би-би-си. К счастью, в компании "Фокс"  нашелся  разумный  человек,  который
вернул Кингсли бразды правления. Сериал "Два сапога пара"  дал  толчок  всей
карьере Кингсли и стал визитной карточкой его собственного стиля.
   Триста тридцать слов. Что дальше, подумал Терри. Кратко  изложить  сюжет?
Но никакого сюжета нет. Обсудить  игру  актеров?  Но  актеры  не  играют,  а
совершают телодвижения. Оценить качество диалогов? Но диалоги - в  точности,
как в предыдущих фильмах. По правде говоря,  фильм  едва  царапнул  сознание
Терри. Как только привезли утреннюю почту, Терри взял кассету и отправился в
наблюдательную комнату, примыкающую к спальне номер три. Лорна показала ему,
как управлять видеомагнитофоном. Выходные данные на  кассете  извещали,  что
фильм  длится  девяносто  семь  минут,  но  так  много  времени   Терри   не
понадобилось. Он  внимательно  прочел  начальные  титры,  насладился  первой
сценой  (продолжительная  перестрелка,  привлекшая   нескольких   пациентов,
которые пришли выяснить,  что  за  шум),  затем  перемотал  кассету  вперед,
пропустив первую пояснительную сцену, а также все диалоги,  длившиеся  более
тридцати секунд; попутно Терри поздравил  себя  с  тем,  что  смотрит  фильм
именно так,  как  и  рассчитывали  его  создатели,  изначально  целившие  на
видеорынок.
   Было бы большой натяжкой, - писал Терри, переместив стул в тень  (солнце,
отражавшееся от мерцающего океана, слепило экран  ноутбука),  -  утверждать,
будто "Два сапога пара" - 4 безупречен. Хулители Кингсли, чьи некомпетентные
суждения, надеюсь, ничего для него не  значат,  любят  утверждать,  что  его
фильмы   напоминают   видеоклипы,   растянутые   на   девяносто   минут.   В
действительности, это высший комплимент, который он не  вполне  заслужил.  В
фильме  есть  несколько   провалов,   изредка   проявляется   склонность   к
затягиванию: я замерил длительность нескольких кадров, взятых  наугад,  и  с
удивлением  отметил,  что  многие  длятся  более  шести  секунд.  Но  спустя
пятнадцать  минут  после  просмотра  фильма  критику  все  еще  не  на   что
жаловаться:  я  высоко  оцениваю  непочтительность  фильма,  его   радостное
презрение к зрителям,  заразную  ненависть  к  политической  или  какой-либо
другой корректности, его хулиганскую энергию. Энергию, которая, кстати (если
вернуться  в  нашим  дуэлянтам  на  званом  обеде),  в  наши  дни   является
единственно доступной для кинематографистов. Безумная, маниакальная  энергия
быка в конце  схватки,  смертельно  раненного,  но  все  равно  бросающегося
вперед, ведомого лишь болью, яростью и бессмысленной волей к  жизни.  Таково
состояние - смертельное, но безумное, "задыхающееся, но все-таки еще  живое"
  -  американского
кинематографа в эти закатные  дни  двадцатого  столетия.  И  Кингсли  -  его
мастер.
   На монитор легла тень, и Терри поднял  голову.  Доктор  Дадден,  бесшумно
появившись на террасе, терпеливо ждал, когда Терри прервется.
   - Пару слов, мистер Уорт. Только пару слов. Я вовсе не хочу отрывать  вас
от дел.
   - Ничего страшного, - сказал Терри, щурясь от солнечного света.
   - Смею ли я надеяться… смеем ли мы надеяться, смеем ли мы все  надеяться,
что это черновой набросок, первые пробные шаги вашей статьи?
   - Моей статьи?
   - О том, чем мы здесь занимаемся.
   - А-а. - Терри об этом даже не  думал.  Более  того,  он  еще  не  решил,
настолько ли интересна эта клиника, чтобы посвятить ей отдельную  статью.  -
Нет, на эту тему я пока размышляю.
   - А... Все еще составляете план. -  Доктор  Дадден  выдавил  принужденную
улыбку, в которой профессиональная  неискренность  соперничала  с  отчаянным
желанием снискать расположение. - Когда вы к ней приступите…  разумеется,  я
далек от того, чтобы диктовать вам или даже пытаться хоть как-то влиять…  но
когда вы все-таки приступить к  статье,  я  очень  надеюсь,  что  небольшое…
отклонение от безупречности в вашей комнате не умерит и никоим образом…
   - Отклонение от безупречности? - переспросил Терри.
   - Я, разумеет, говорю о том злосчастном… э-э…  граффити,  на  которое  вы
столь любезно, столь предусмотрительно…
   - Ах вот вы о чем. - Терри столь же льстиво  улыбнулся.  -  Понимаете,  я
могу писать только о  том,  что  вижу,  воспринимаю  вещи  такими,  как  они
выглядят, поэтому, так сказать…
   - Хм. - Доктор Дадден бледно улыбнулся в ответ. -  Как  мне  кажется,  мы
друг друга понимаем. - Терри не подтвердил и не опроверг это утверждение,  и
доктор повернулся, чтобы уйти, но замешкался и выдавил:
   - Кстати, у нас хорошая новость.
   - Да?
   - Судя по вашей ЭЭГ, вчера произошел небольшой прорыв.
   - В каком смысле?
   - Вы вошли в первую стадию сна. На двенадцать минут, примерно в три  часа
ночи.
   - Это случилось впервые.
   - С тех пор как вы находитесь под моим наблюдением,  да.  Как  я  сказал:
небольшой прорыв. Естественно, я не могу поставить это себе в заслугу.  Пока
я еще не приступал к вашему лечению. - Дадден подождал  (напрасно)  восторга
со стороны Терри, затем добавил:
   - Я подумал, вы захотите об этом узнать.
   Доктор Дадден скрылся в доме. Терри перечитал последние строки рецензии и
внезапно ему захотелось только одного: закончить статью  как  можно  скорее.
Этот разговор о прорыве почему-то встревожил его - он вдруг  обнаружил,  что
ему  трудно  сосредоточиться,  трудно   достичь   той   вовлеченности,   что
вдохновляла его весь последний абзац. Снедаемый нетерпением и скукой,  Терри
решил не напрягаться и завершить  статью  явным  штампом,  рассчитывая,  что
читатель воспримет его как шуточную демонстрацию главной идеи рецензии.
   Не могу не выставить  фильму  наивысшие  оценки,  -  написал  он.  -  Это
смехота, это буйство, это освежающий порыв спертого воздуха. Короче  говоря:
удовольствие для всей семьи.
   Затем он вставил пустую страницу и напечатал счет.

   ЗА: Рецензию на "Два сапога пара" - 4
   590 слова @ 1 фунт за слово = 590 фунтов 0 пенсов
   Плюс НДС 17, 5% = 103 фунтов 25 пенсов
   Итого = 693 фунтов 25 пенсов

   От цифр Терри отвлек шум открывшегося где-то вверху окна. Он  повернулся,
вытянул шею и понял, что знает это окно. В той комнате  он  собирался  снова
побывать, как только представится  шанс  -  в  длинной  низкой  мансарде  на
четвертом этаже, где он некогда жил и откуда имелся выход  прямо  на  крышу.
Кто-то распахнул окно, но Терри не видел, кто. Через секунду из окна  то  ли
что-то вылетело, то ли выбросилось. В первый момент Терри подумал,  что  это
чайка, затем - голубь: белое порхающее пятно на  фоне  идеальной  полуденной
голубизны неба. Но если и птица, то она разучилась летать:  после  недолгого
скольжения в воздушных потоках начала падать пологой, сжимающейся  спиралью.
Когда предмет подлетел ближе,  Терри  узнал  бумажный  самолетик  -  тот  на
секунду завис у него над головой, потом резко ушел вбок и полетел в  сторону
моря; описав идеальный полукруг, самолетик снова нацелился на  Терри,  прямо
ему в грудь; наконец,  потеряв  скорость,  нырнул  вниз  и,  проехавшись  по
клавиатуре, словно то была  посадочная  полоса,  изящно  замер  у  Терри  на
коленях.
   Окно захлопнулось. Терри встал, держа в руке самолетик, прикрыл глаза  от
солнца и попытался разглядеть фигуру за бликующим стеклом. Но  было  слишком
поздно.
   Он разгладил лист бумаги и прочел криво написанное послание: СПРОСИ ЕГО О
СТИВЕНЕ УЭББЕ.

5

   Долгие  ночные  беседы  с  Сарой   произвели   на   Роберта   глубочайшее
впечатление. С нежностью вспоминая о том, с каким участием она его  слушала,
о ее тихом грассирующем голосе, когда она рассказывала  ему  о  сокровенном,
Роберт неизменно впадал в романтическую кому, из которой, казалось, ему  уже
не выйти. В ожидании Сары он слонялся по кухне, прятался в коридоре у  двери
ее комнаты, заглядывал по  вечерам  в  телевизионную,  то  и  дело  совершал
прогулки вдоль  обрыва  -  в  час,  когда,  по  его  предположениям,  у  нее
заканчивались  занятия;  при  этом  он   старательно   репетировал   радость
негаданной встречи. Он покупал ей подарки и почти сразу же выкидывал, считая
негодными и недостойными ее; он ежечасно причесывался и брился по  два  раза
на дню (в том числе и ноги, хотя их он брил не ради Сары). Но большую  часть
дня Роберт просто сидел у себя  в  комнате  в  полном  безделье  и  невидяще
смотрел на стену; его разум превратился  в  киноэкран,  на  котором  крутили
самые мучительные сцены - вот он гладит ее волосы, вот впервые  робко  берет
ее за руку, вот проводит губами по безупречному изгибу ее  уха,  вот  целует
нежный пушок у нее на шее. Много дней Роберт  убеждал  себя,  что  во  время
следующей встречи любовь внезапно и стихийно прорвется неудержимым излиянием
чувств.
   Имелась, однако, одна сложность. Сара, судя по всему,  исчезла.  Ни  один
обитатель дома не помнил, чтобы она  появлялась  в  последнее  время,  а  по
словам  миссис  Шарп,  жены  смотрителя,  ее  постель  всю  минувшую  неделю
оставалась нетронутой.
   Когда утекло восемь дней, Роберт понял, что  больше  не  выдержит:  нужно
наконец выйти из дому и поискать Сару в  студгородке.  Однако  полтора  часа
утомительных поисков в библиотеке, Центре искусств  и  здании  студенческого
союза не дали ровным счетом ничего, и тогда он сел на автобус  до  города  и
отправился в единственное  место,  куда  может  забрести  студент  ненастным
субботним утром - в  кафе  "Валладон".  Там  Роберт  обнаружил  лишь  одного
посетителя, своего старого приятеля Терри - тот сидел в  углу,  раскидав  по
столу черновики реферата.
   Человек,  впервые  заглянувший  в  кафе  "Валладон",  наивно  предполагал
увидеть нечто поистине французское и изысканное - сплошь cafi noir и pain au
chocolate .  Но  вместо  французской
изысканности видел сосновые  столы  и  скамьи,  старые  молочные  бутылки  в
потеках  свечного  воска,  стены,   украшенные   старинными   навигационными
инструментами,  да  многочисленные  ряды   книг,   купленных   на   развалах
букинистов. Еще  посетитель  обнаруживал  толстые  и  малосъедобные  овсяные
лепешки, куски грубого хлеба с ломтями чеддера или жареной ветчины, огромные
кружки с черным кофе и сладким фруктовым чаем. Больше всего кафе  "Валладон"
смахивало на сумрачную пещеру. За стойкой сидел Слаттери, который не  спешил
обслужить нового посетителя - пока не дочитает фразу в очередном философском
трактате. Надо заметить, обычно в  кафе  протекала  куда  более  напряженная
светская и интеллектуальная жизнь, чем та, которую олицетворял сейчас Терри,
тощий  и  бледный  студент  с  серьезным  лицом,   будущий   специалист   по
кинематографу.  При  появлении  Роберта  он  поднял   взгляд   и   обозначил
приветствие, дернув вверх на три  четверти  пустой  кружкой  и  пробормотав:
"Тебе того же?". После чего вернулся к созерцанию своих бумаг.
   В этом семестре Роберт нечасто  виделся  с  Терри  и,  вернувшись  к  его
столику с полной  кружкой,  обратил  внимание,  что  выглядит  приятель  еще
болезненней и  бледней  обычного.  Глаза  у  Терри  опухли,  он  маниакально
покрывал строчками листы бумаги, каждые двадцать-тридцать секунд  прерываясь
на  гигантский  зевок,  отчего  вся  его  жизнедеятельность   на   мгновение
приостанавливалась. Терри,  как  стало  известно  Роберту  за  два  года  их
знакомства, не выносил солнечного света и чувствовал себя комфортно только в
трех местах:  в  кино,  в  кафе  "Валладон"  (постоянный  полумрак  которого
полностью его устраивал) и в своей собственной плотно  зашторенной  комнате,
где он проводил большую часть времени, поскольку, как  утверждал  Терри,  на
сон ему требовалось не меньше четырнадцати часов, а  иначе  он  не  человек.
Дело не в том, что сон приносил Терри расслабление, и не в  том,  что  отдых
являлся его главной целью. Для Терри процесс сна, по сути, представлял собой
еженощное путешествие, и именно этим, возможно, объяснялся  его  голодный  и
изможденный взгляд. Ибо Терри одолевали сны  -  сны,  по  его  утверждениям,
воистину райской  красоты:  о  залитых  солнцем  садах,  чудесных  пейзажах,
божественных  пикниках  и  прекрасных  коитусах  на  лоне  природы.  В  этих
сновидениях каким-то образом  сочетались  восторг  физиологии  и  безгрешная
невинность. Терри посещали сны, которые можно было поставить в  один  ряд  с
самыми  чистыми  и  идеализированными   детскими   воспоминаниями,   и   они
превосходили  творческие  способности  самого  изобретательного,  умелого  и
усердного фантаста. И сны эти посещали его  каждую  ночь.  Каждую  ночь  они
соблазняли и мучили Терри - это, по крайней мере, ему было известно. Но в то
же время он никогда не мог сообщить  никаких  подробностей,  ибо  сновидения
каждое утро ускользали из его  памяти  -  в  те  несколько  роковых  секунд,
которые требовались ему, чтобы полностью прийти в сознание. Эти сны были для
Терри чем-то вроде наркотика  -  самой  существенной,  самой  важной,  самой
ценной частью его жизни: именно поэтому он  спал  по  четырнадцать  часов  в
сутки - чтобы его спящий разум гонялся за ускол