ошибке. В завтрашней информушке, как вы выражаетесь... позиция  остается
прежней?
   - У меня нет  никакой  позиции.  Это  всего  лишь  сведения,  которые
удалось вызвонить по телефону. Конечно, я могу упустить нечто важное,  и
в результате окажутся выпяченными данные не столь существенные... Но это
не моя вина, это может быть только моей бедой - скудость информации.
   - Да ладно вам, - Анфилогов махнул рукой, отметая все эти доводы  как
не относящиеся к разговору. - Я знаком с вашей  деятельностью.  Недолгое
время мне самому пришлось побыть журналистом,  и  потому  я  представляю
характер вашей работы. Речь не об этом.
   - О чем же?
   - Речь  не  о  вашей  работе,  к  которой  я  отношусь  с  величайшим
уважением, - Анфилогов прижал большую сильную ладонь к  груди  и  слегка
поклонился, подчеркивая свое уважение к прессе. - Речь в данном случае о
вас лично.
   - Ко мне вы тоже относитесь  с  величайшим  уважением?  -  усмехнулся
Касьянин.
   - Разумеется,  -  Анфилогов  подошел  к  двери,  выглянул  наружу,  в
коридор, и, словно убедившись в безопасности, снова закрыл дверь.  Потом
подсел к столу, за которым сидел Касьянин, и доверительно посмотрел  ему
в глаза. -  Хотите,  поделюсь  самыми  сокровенными  своими  мыслями?  -
спросил он.
   - Хочу.
   - Мне кажется, вы знаете, кто убил Пахомова.
   - А кто это? - спросил Касьянин, но похолодело у него внутри.
   - Вы написали об этом человеке уже две статьи и спрашиваете  у  меня,
кто это? - усмехнулся Анфилогов. - Авторитет.
   - Ах да, ведь он Пахомов, - всего  несколько  слов  удалось  выдавить
Касьянину  из  себя,  но  он  почувствовал,  что  стало  легче.   Первые
мгновения, когда Анфилогов высказал свое подозрение, миновали, и  теперь
он снова мог отвечать, осмысливать сказанное следователем.  -  Это  ваше
предположение, озарение, наитие?
   - Всего понемногу, - улыбнулся Анфилогов. - Ни одно из этих понятий я
в своей  работе  не  отвергаю.  А  если  всерьез...  Делюсь  наболевшим.
Редактор  сказал   мне,   что   поручил   вам   провести   журналистское
расследование этого ужасного преступления...
   - Был такой разговор.
   - Вы согласились?
   - А почему бы и нет?
   - Значит, все-таки согласились? - повторил вопрос Анфилогов.
   - Да.
   - Вы мне нравитесь.
   - Я тоже отношусь к вам с большой симпатией, - признался Касьянин.  -
Но, может быть, расскажете подробнее, как посетило вас это озарение?
   - Очень просто. Вы - единственный человек из живущих в том районе,  у
которого были основания отомстить, ответить на обиду, на избиение...
   - Но я не знал, кто это сделал! Я не видел  человека,  который  избил
меня!
   - Может быть, и не видели... Такое бывает. Но не  исключено,  что  вы
провели собственное расследование, присмотрелись к  собачникам,  которые
шатаются по вашему пустырю, присмотрелись к собакам...  В  конце  концов
поняли - вот он, Пахомов, а вот его выродок. Такое могло быть?
   - Вполне, - согласился Касьянин.
   - Как вы посоветуете мне поступить?
   - Думаю, что вам надо позаботиться о доказательствах.
   - Правильно... Этим я и занимаюсь. И небезуспешно.
   - Поделитесь.
   - Дело в том, уважаемый Илья Николасвич, что,  на  вашу  беду,  рыжие
кокер-спаниели вышли из моды. Лет  семь-десять  назад  Москва  была  ими
запружена.
   Сейчас этих собак поубавилось. На вашем пустыре мелькают не  то  два,
не то три кокера. Светло-рыжий - один.
   - Да,  есть  еще  темно-каштановый...  И,  кажется,  еще  какой-то...
пятнами.
   - Я видел их всех. Светло-рыжий  только  у  вас.  И  есть  свидетели,
которые  подтверждают  -  в  тот  вечер  на  пустыре  был   человек   со
светло-рыжим спаниелем.
   - Пустырь неважно освещен, - начал было Касьянин, но Анфилогов тут же
перебил его.
   - Да! - воскликнул он почти радостно. - Именно! Мы с вами знаем  цену
подобным свидетельским показаниям, эта цена невысока. Но есть и  другое,
Илья Николасвич... Не буду всего перечислять, просто спрошу...
   - Спросите.
   - Это вы убили Пахомова?  Я  не  настаиваю  на  том,  что  именно  вы
стреляли...
   Может быть, попросили кого-либо, наняли... А?
   - Даже если бы это  было  и  так,  -  медленно  проговорил  Касьянин,
осторожно подбирая каждое слово, - я бы не признался. Зачем это мне?
   - Но на вопрос вы не ответили.
   - На какой?
   - Я  спросил  -  не  вы  ли  убили  Пахомова?  -  терпеливо  произнес
Анфилогов.
   - Неужели вы и в самом деле это допускаете?
   - И опять не ответили. Вы очень искренний человек, Илья Николасвич...
Мне это нравится. Для вас невыносимо врать, ловчить... И все же?
   - Говорят, что признание - это мать доказательств.
   - Говорят, - кивнул Анфилогов. - Больше  я  не  буду  повторять  свой
вопрос.
   Вы на него ответили.
   - Да? - удивился Касьянин. - Даже и сам не заметил, когда...
   - Спасибо за откровенность. Но вот что я вам  скажу...  Вам  не  меня
надо опасаться.
   - Кого же?
   Анфилогов некоторое время смотрел на Касьяни-на с явным  недоумением,
потом улыбнулся широко, сверкнув потрясающими своими зубами.
   - Прочтите свою же заметку, - сказал он. - Или хотя бы ее название. И
вам все станет ясно. Вы же сами утверждаете, что  доблестная  милиция  и
крутые братаны работают совместно. Делайте выводы,  Илья  Николасвич,  -
Анфилогов поднялся. - Да, кстати, у вас есть оружие?
   - Нет.
   - Никакого?
   - Что значит никакого? - с легким раздражением переспросил  Касьянин.
- И вилка может стать оружием, и ложка!
   - Я спрашиваю об оружии.
   - Отвечаю - нет.
   - Пусть так, - Анфилогов,  похоже,  хотел  еще  что-то  спросить,  но
промолчал, хотя вертелось, вертелось у него на языке какое-то  словечко,
какой-то совсем маленький, щекотливый вопросик. Нет, не задал, пересилил
себя. - Вот мои телефоны, - он положил на стол перед Касьяниным визитную
карточку. - Они могут пригодиться. Там указан и домашний номер. Звоните,
если возникнет надобность. В любое время.
   - Спасибо, - ответил Касьянин с  легким,  еле  заметным  равнодушием,
давая понять, что звонить он вряд ли соберется.
   - Повторяю  -  в  любое  время,  -  настойчиво,  с  нажимом  произнес
следователь.
   -  А  оружие...  Я  бы  на  вашем  месте  завел  себе  что-нибудь.  В
установленном законом порядке, разумеется.
   - А что посоветуете?
   - Что-нибудь стреляющее, бабахающее,  громыхающее...  Всего  доброго,
Илья Николасвич, - следователь протянул руку. - Мы с вами еще увидимся.
   - Скоро? - Касьянин попытался улыбнуться, но улыбка не получилась, он
это и сам понял - нечто вроде кривоватой,  жалкой  гримасы  удалось  ему
изобразить на своем лице.
   - В самое ближайшее время, Илья Николасвич, в самое ближайшее время.
   Передавайте привет Яшке... Приятная собачка.
   - При чем тут Яшка? - удивился Касьянин.
   - Видел сегодня... Во дворе. Ваш сын его выгуливал. Степаном зовут?
   - Степаном.
   - Поболтали мы немного... С Яшкой познакомился... Кстати,  ему  опять
от кого-то досталось... Свежие раны, а?
   -  Собачья  жизнь  всегда  полна  неожиданностей,  -  Касьянин  пожал
плечами. - Так-то  оно  так,  -  Анфилогов  улыбнулся.  -  Но,  судя  по
характеру Яшкиных повреждений, досталось ему этак  пару  суток  назад...
Примерно в то же время, когда кто-то всадил заряд дроби в морду  большой
черной собаке... И точно такой же заряд достался  ее  хозяину...  Собаке
повезло, выжила, а вот с хозяином хуже... Истек кровью. Перебита  сонная
артерия. Да что там перебита, вся шея в месиво превращена.
   - Наверное, хороший человек был? - соболезнующе произнес Касьянин.
   - Человек он был не очень хороший, - заметил Анфилогов. - Но в данном
случае это ведь не имеет большого значения, верно?
   - Пожалуй, - согласился Касьянин.
   - По  моим  сведениям,  после  смерти  Пахомова  банду  принял  некий
Евладов.
   Тоже  ваш  сосед.  Своего  предшественника  он  превосходит  по  всем
показателям.
   - Краше его? Умнее? Воспитаннее?
   - Он туп, злобен и никогда, ни в чем, ни с кем не испытывает  никаких
сомнений, - Анфилогов впервые заговорил жестко и холодно.
   - У него  тоже  есть  собака?  -  спросил  Касьянин,  пытаясь  как-то
смягчить слова следователя.
   - Полдюжины верных и таких же тупых, злобных псов. И все вооружены.
   - Понял, - кивнул Касьянин.
   - Не надо бы вам с ними встречаться.
   - Постараюсь.
   - До скорой встречи! - Анфилогов махнул рукой уже от двери. И,  опять
улыбнувшись на прощание, сверкнув замечательными зубами, закрыл за собой
дверь.
   - Дела, - протянул Касьянин.
   Опустив  лицо  в  ладони,  сохранившие   одеколонный   дух   от   рук
следователя, он надолго замер. И только одна, если не  спасительная,  то
хотя бы утешительная мысль  пришла  ему  в  голову:  "Надо  заглянуть  к
Ухалову и хорошо выпить".

***

   Труп Ухалова лежал на пустыре лицом  вниз.  Руки  были  разбросаны  в
стороны, на правой ладони был намотан поводок, а сам  Яшка  с  перебитым
хребтом лежал тут же, тихо поскуливая, но по всему было  видно,  что  он
уже не жилец на этом свете.
   Только начало светать, летом светает рано, в половине  третьего  утра
небо на востоке уже сереет,  а  через  полчаса  пространство  над  лесом
наливается розовым, дрожащим от скрытого напора светом.
   Касьянин тихо охнул, увидев на земле распростертого Ухалова, подошел,
присел. Даже в свете раннего  утра  можно  было  увидеть  запекшуюся  на
затылке  кровь.  Лицо  было  изуродовано  выходным  отверстием,  значит,
стреляли в затылок.
   Не поднимаясь, Касьянин оглянулся - вокруг не было ни души.
   Обычно оживленная в это время дорога тоже была еще пуста.
   И  три  темные  громады  недостроенных   домов   казались   какими-то
вымершими. Ни в одном окне  не  полыхали  отблески  костра,  не  маячила
человеческая фигура, хотя Касьянин допускал, что за  ним  наблюдали,  не
могли не наблюдать. Если  здесь,  на  пустыре,  прогремел  выстрел,  это
наверняка заставило кого-то подойти к окну.
   Засидевшийся у Касьяниных Ухалов вызвался прогуляться с Яшкой.
   - Ну, прогуляйся, - сказал Касьянин.
   Это было часа полтора назад.
   Друзья  сидели  на  кухне  и,  закрыв  поплотнее  дверь,   вполголоса
обсуждали положение в мире, в стране, в их собственной жизни. Между ними
стояла початая бутылка водки, но пилось обоим в этот вечер плохо.  Время
от времени на кухню  врывалась  Марина,  передвигала  что-то  на  плите,
хлопала дверцами шкафчиков и снова уносилась  в  комнату.  В  каждом  ее
движении,  взгляде,  даже  в  складках  халата  чувствовалось   нервное,
издерганное недовольство. Было уже около часа, но телевизор  работал,  и
Марина вынуждена была одна смотреть ночные передачи.
   - Мужики! - кричала она из комнаты. - Голую бабу показывают! И  какую
бабу!
   Неужели даже это вас уже не интересует?!
   - Почему же, очень даже  интересует,  -  Ухалов  поднялся,  прошел  в
комнату, некоторое время с интересом смотрел, как  в  розовых  простынях
ворочается розовая полноватая девица. Призывно глядя  с  экрана,  девица
гладила себя по бедрам, дотягивалась до разных своих  трепетных  мест  и
опять  смотрела  Ухалову  в  глаза,  не  просто  приглашая,   а   требуя
присоединиться к ней  в  этом  бесконечном,  замедленном  барахтанье  на
громадной низкой кровати.
   - Ну что, Миша?! - допытывалась Марина с каким-то нервным смешком.
   - А что, ничего... - мямлил Ухалов.
   - Неужели ничто в тебе не вздрагивает при виде этой красотки?
   - Почему же... Вздрагивает.
   - Господи! Да скажи ты мне,  наконец,  что  там  у  тебя  вздрогнуло,
поделись тайной великой! - Марина почему-то злилась, щеки ее  горели,  и
вела она себя как-то взвинченно.
   - Да у меня все внутри дрожит мелкой дрожью...
   - Не может быть!
   - Я вот думаю, Илья на кухне остался,  а  водки  там  всего  на  один
тост...
   - И при виде такого тела ты не можешь потерять самообладание?
   - Понимаешь, Марина, я вот думаю, как бы  там,  на  кухне,  Илюша  не
потерял самообладание...
   - Потеряет... И что?
   - Возьмет да и выпьет все без остатка!
   - Бедная я, бедная, - запричитала Марина, раскачиваясь из  стороны  в
сторону. - За что же мне такое, за какие грехи?!
   Она из последних сил пыталась сделать вид, что шутит,  куражится,  но
видел Ухалов, чувствовал и понимал  -  на  грани  истерики  Марина,  что
вот-вот сорвется, и кто знает, кто знает,  чем  закончится  этот  вечер.
Розовотелая  девица  на  экране,  хватающая  себя  за   срамные   места,
будоражила ее, вынуждая время от  времени  негромко  вскрикивать.  Видел
Ухалов и тяжелое дыхание Марины, и рдеющие ее  щечки,  видел  и  злость.
Марина злилась оттого, что никто не  присоединяется  к  ней  в  этих  ее
ночных переживаниях.
   Тихонько пятясь, Ухалов ушел из комнаты,  присел  на  кухне  рядом  с
Касьяниным и молча разлил остатки водки.
   - Что там? - тихо спросил Касьянин.
   - Эротика.
   - Крутая?
   - Баба схватила себя за сиську и держит, не отпуская.
   - А Марина?
   - Подражает.
   -  Бедная,  -  проговорил  Касьянин  и,  подняв  стопку,  чокнулся  с
Ухаловым. - Будем!
   Друзья выпили, осторожно поставили стопки на стол, опасаясь,  как  бы
не звякнуть ненароком. Отломив по корочке хлеба, занюхали выпитое.
   - Хорошо-то как, господи! - простонал Ухалов. - Знаешь, Илья,  иногда
вот так присмотришься к себе, призадумаешься...
   - И что?
   - Такое вдруг откроется, такое разверзнется в тебе...
   - Чем же тебя сейчас озарило?
   - Знаешь, ощутил себя счастливым...
   - Это хорошо, - кивнул Касьянин.
   - Вот мы тихонько разлили по глоточку, в полном согласии  и  единении
выпили, поставили на стол граненые стопки,  друг  на  друга  посмотрели,
хлебушком  занюхали,  а  потом  этот  же  хлебушек  и  в   рот   сунули,
разжевали... И нисколько, нисколько  меня  не  волнует,  что  рядом,  за
стенкой, на экране голая баба ворочается, призывно в глаза мне смотрит и
собственную письку тискает.
   - Дотискается, - усмехнулся Касьянин.
   - Может, и уже, - пробормотал Ухалов и  смутился  от  тайного  смысла
своих же слов. - Пойдем, Илюша, прогуляемся, а? Там сейчас такой воздух,
такие запахи из леса накатили... Яшку с собой возьмем, а? Пошли!
   - Марина мне этого не простит.
   - Да? - огорчился Ухалов, которому  нестерпимо  захотелось  продлить,
усилить, закрепить в себе  то  счастливое  состояние,  которое,  похоже,
посещало его не слишком часто. - Жаль... А я подумал было грешным делом,
что мы  с  тобой  в  киоске  еще  бутылочку  возьмем,  еще  по  глоточку
пригубим... А?
   - Не получится.
   - Тогда я один пойду. Яшка, пойдешь со мной?
   Услышав  свое  имя,  распознав   знакомые   слова,   которые   всегда
предшествовали прогулке, Яшка тут же с  визгом  бросился  к  Ухалову,  к
Касьянину, унесся в  комнату,  обежал  вокруг  Марины  в  кресле  и,  не
дожидаясь никого, рванулся в прихожую и заскребся, заскребся в дверь.
   - Вы что, гулять собрались? - появилась в дверях Марина.
   - Да вот Миша решил пройтись, воздухом подышать...
   - А, Миша... Пусть. Яшку заодно  сводит  погадить...  А  ты,  значит,
остаешься? - она недоверчиво посмотрела на мужа.
   - А я остаюся с тобой, - пропел Касьянин. - Родная  навеки  страна...
Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна, -  закончил  он  уже
без напева.
   - У тебя слух как у...
   - Ну-ну? - поощрительно спросил Касьянин. - Как у кого?
   - Как у старого козла.
   - Как у старого вонючего козла?
   - Да, можно и так сказать, - согласилась Марина.
   - Спасибо.
   Сравнение было и неожиданным, и достаточно  оскорбительным.  Касьянин
это осознал раньше Марины и решил довести эту оскорбительность до конца,
до предела, вставив еще и слово "вонючий". Марина охотно подхватила  его
и лишь после  этого,  через  доли  секунды  поняла,  что  перешла  грань
допустимого.
   - Сам же сказал, тебе виднее,  -  рассмеялась  она  и,  чтобы  замять
неловкость, обратилась к Ухалову:
   - Значит, так, Миша... Тридцать минут, да?
   Через тридцать минут вы с Яшкой звоните в дверь. Договорились?
   - Заметано,  -  кивнул  Ухалов  и  поторопился  выйти  в  прихожую  -
атмосфера на кухне явно сгущалась, и ему не терпелось покинуть квартиру,
пока не громыхнул гром, пока не сверкнула молния.
   Касьянин вышел его проводить, открыл дверь, подмигнул на прощание.
   Вернувшись в квартиру, он увидел, что  девица  с  шаловливыми  своими
ручонками все еще ворочалась в простынях в полном одиночестве,  но  это,
похоже, нисколько ее не огорчало, ей себя вполне хватало.
   - Садись, - сказала Марина напряженным голосом. - Посиди хоть минутку
со своей родной бабой!
   - Минутку можно, - Касьянин тяжело опустился на диван.
   Некоторое время он наблюдал за девицей, удивляясь причудливым  позам,
которые  она  умудрялась  принимать,  но   потом   заметил,   что   позы
повторяются, и его интерес угас. Касьянин не заметил даже, как задремал,
откинувшись на спинку дивана. Что-то говорила Марина, он что-то невнятно
отвечал, и каждый вопрос как бы возвращал его из глубокого  сна.  Потом,
видимо, с девицей что-то произошло, Марина на некоторое время  замолкла,
и Касьянин заснул.
   Спал он недолго, минут пять, десять, не больше, но, проснувшись,  тут
же посмотрел на часы - Ухалова не было уже около часа. Марина  сидела  в
кресле и, вцепившись пальцами в подлокотник, смотрела на экран - по лицу
ее проносились разноцветные блики жизни  чужой  и  порочной.  Девица  на
экране уже дождалась кого-то, и  теперь  там,  в  простынях,  ворочались
двое, если не больше.
   Присмотревшись, Касьянин с некоторой оторопью увидел,  что  все  трое
женщины. От телевизора шли сдавленные стоны, покряхтывание и  даже,  как
ему показалось, попукивание.
   - Ухалов пришел? - спросил он.
   - Гуляет, - Марина не отрывалась от экрана.
   - Он же уходил на полчаса...
   - Ему не помешает немного протрезветь.
   - Он не был пьян.
   - Отстань!
   Касьянин помолчал, потом прошел на кухню, выпил из чайника, прямо  из
носика, тепловатой воды, постоял у окна. Ухалов не появлялся.  Выйдя  на
балкон, Касьянин долго всматривался в темноту. И не увидел на пустыре ни
огонька, ни  человеческой  фигуры,  не  увидел  и  собак.  Вернувшись  в
комнату, посмотрел на часы - шел второй час ночи.
   - Пойду поищу, - сказал он уже из прихожей.
   - Сиди, - отозвалась Марина. - Нечего тебе там шататься. Придет  твой
собутыльник, придет ненаглядный.
   - Пойду, - повторил Касьянин.
   - Слушай, - с веселой злостью спросила Марина, - неужели  тебе  такие
передачи совершенно безразличны?
   - Можно и так сказать.
   - И ничто в тебе не происходит? Никакие искры из-за ушей не сыпятся?
   Никакие соки не бегут по жилам?
   - У меня кровь по жилам течет.
   - Врешь! Вода! Да и та разбавленная!
   - Чем? - усмехнулся Касьянин.
   - Водкой!
   Не отвечая, он открыл дверь и вышел на площадку. Прислушался - может,
лифт загудит, может, с лестницы Яшкин лай послышится,  сипловатый  голос
Ухалова... Но нет, дом замер, приникнув к  экрану  телевизора,  где  так
соблазнительно  и  недоступно  принимали  позы  три  девицы,  освещенные
розовыми прожекторами.
   Двор был пуст, ни одного человека не увидел Касьянин. И тогда,  сунув
руки в карманы штанов, он зашагал в сторону пустыря. Он волновался,  еще
не зная причины. Ухалов уходил на  тридцать  минут,  уже  прошло  больше
часа. Не думая, не колеблясь, Касьянин пересек шоссе и быстро зашагал  в
глубину пустыря. Сколько он ни вглядывался в  темноту,  вокруг  не  было
видно ни единого живого существа.
   Он несколько раз позвал Яшку, посвистел,  как  делал  это  обычно,  и
Яшка, бывало, несся к нему, преодолевая ямы и выбоины.
   Но нет, сейчас никто не откликнулся.
   Неясное светлое пятно Касьянин заметил издали и направился туда.  Чем
ближе подходил, тем яснее пятно приобретало человеческие очертания,  тем
больше он уверялся в том, что случилось что-то ужасное.
   Присев перед распластанным человеком, еще не прикоснувшись к нем