ла  на  срамные  прокладки,
которые вроде бы устраняли не только влагу, но и запах, причем настолько
надежно,  что  можно  было  весь  день   задирать   ноги,   кувыркаться,
приплясывать - и ни тебе  пятен  на  одежде,  ни  вони,  ни  опрелостей!
Показывали прокладки так часто, так настойчиво и целеустремленно,  будто
человечеству грозила самая скорая погибель от пятен, вони и  опрелостей.
Но добились обратного - рекламу  попросту  перестали  замечать,  как  не
замечают пятно на стене, где оно красуется уже несколько лет, -  И  я...
Мне можно собирать вещи? - спросила Марина  с  какой-то  беспомощностью.
Она и сама не верила, что все так опасно, что все так срочно.
   - Конечно, - Касьянин пожал плечами. - Собери Степкино барахло,  мое,
свое... Не знаю, сколько мы там задержимся...
   - А сейчас... здесь... у нас есть время?
   - Думаю, сутки есть... Может быть, двое, но это в  лучшем  случае,  -
Касьянин встал из кресла и задернул штору.
   - И оттуда нам что-то угрожает?
   - Зачем мне об этом думать... Я просто задернул штору. И угроза, есть
она или нет, стала меньше. Степке ничего не говори. Едем в гости. И все.
Из дома его не отпускай. Сама тоже старайся не выходить.
   - Даже так?!
   - Да.
   - Может быть, тебе не ехать завтра в редакцию? Реши все по  телефону,
а? - Марина поправила штору, заметив узкую щель между двумя половинками.
   - Я должен сдать материал в номер. И деньги... Надо получить  деньги.
Не можем же мы ехать вот  так,  без  ничего...  И  все  не  настолько...
срочно. Я же сказал, сутки-двое у нас есть.
   Самые страшные слова, которые  Марина  когда-либо  слышала  от  мужа,
Касьянин произнес как-то отсутствующе, словно думал при  этом  о  чем-то
дру-гом, более важном и срочном,  нежели  собственное  спасение.  Скорее
всего он сам еще до конца не осознал опасность, которая вдруг сгустилась
над ними.
   Резкий звонок в дверь заставил Марину вздрогнуть.
   - Это Степан, - сказала она и бросилась к двери.
   - Посмотри в глазок! - крикнул вслед Касьянин.  Марина  остановилась,
обернулась.
   - Настолько, да, Илья? Касьянин, не отвечая, кивнул.
   - Дожили, - обронила Марина и на цыпочках пошла к двери посмотреть  в
глазок.
   Это и в самом деле был Степан.
   После гибели Яшки, похорон Ухалова Степан посуровел, повзрослел,  уже
не было в нем прежней беззаботности и готовности радоваться каждому дню.
   - Степан! - сказала Марина, не останавливаясь - она давно усвоила эту
манеру разговаривать на ходу, дескать, я так  занята,  так  занята,  что
уделить вам несколько минут у меня нет никакой возможности. - Степан!  -
повторила Марина уже из другой комнаты.
   - Ну?
   - Завтра едем на Украину. Собирай свои шмотки!
   Не  отвечая,  Степан  повернулся  к  отцу,  словно   желая   получить
подтверждение этой неожиданной новости.
   - Едем, - кивнул Касьянин.
   - Надолго?
   - Как получится.
   - Неделя, месяц, год?
   - Как получится, - повторил Касьянин.
   - Понял.
   - Что ты понял? -  успела  спросить  Марина,  проносясь  из  кухни  в
спальню. - У тебя же спрашиваю? - настаивала она уже из прихожей. - Ну?!
   - Перемены, - Степан пожал плечами и направился в  свою  комнату.  Но
через некоторое время вернулся и подошел к сидящему в кресле отцу. - Как
я понимаю, это продолжение истории с Яшкой, Ухаловым,  с  тем  бандюгой,
которого нашли на пустыре... Да?
   - Возможно, - уклончиво  ответил  Касьянин,  но  все-таки  подтвердил
догадку сына.
   Касьянин помолчал,  глядя  на  радужные  блики  экрана  -  опять  ему
предлагали женские прокладки, но уже не простые, а с  крылышками.  Потом
показали девицу, которая судорожно вертела  на  себе  юбку,  высматривая
проступившие пятна. И тут же возникла физиономия президента  -  принимая
какие-то вычурные, манерные позы, он говорил, замолкал, как бы предлагая
восхититься изяществом  собственного  мышления,  неожиданностью  извивов
своих мыслей. Потом лицо его вдруг набрякло,  и,  ощерившись,  он  начал
цедить какие-то угрозы. Оператор не поскупился, дал физиономию  во  весь
экран, и Касьянин увидел набрякшие мешки под глазами, маленькие  глазки,
в которых светилась злоба. Президент явно не шутил.
   Не  в  силах  больше  выносить   президентского   взгляда,   Касьянин
переключил программу и снова увидел прокладки - в них заливали  какую-то
гадость ядовитого цвета, и надо же, жидкость не проступала, не  было  ни
пятен, ни вони.
   - А может оказаться, что мы уедем навсегда? - спросил Степан.
   - Ты бы этого хотел?
   - Не возражал бы...
   - Видишь ли, Степан, -  Касьянин  чуть  повернулся  в  кресле,  чтобы
увидеть лицо сына. - Мудрость жизни заключается не в том, чтобы пытаться
предугадать события завтрашнего дня, собственные решения будущей недели,
распланировать на год собственную жизнь. Мудрость заключается в другом.
   -  В  чем  же  она  заключается?  -  нетерпеливо  спросил  Степан,  и
проскользнула, прозвучала насмешка в его голосе. В этот момент  он  стал
неотличимо похож на свою мать. Касьянин опустил глаза  -  это  маленькое
открытие неприятно царапнуло его.
   - Скажу, сын мой... Мудрость заключается в  том,  чтобы  каждый  день
принимать таким,  каков  он  есть.  И  не  надо  пытаться  все  изменить
по-своему, все переиначить и всех оставить с носом. Никого ты с носом не
оставишь. Тебе дан день, дана пища, живи. И выполняй ту работу,  которую
ты в этот день можешь выполнить. Не надо думать, что мудрость - это  то,
что написано в книге мудрых мыслей. Нет, -  Касьянин  убежденно  покачал
головой. - Мудрость проста, очевидна и непритязательна. Она  спокойна  и
невозмутима. Мудро растет  дерево.  Мудро  идет  дождь.  Мудро  восходит
солнце.
   - Ты говоришь о какой-то растительной жизни! - с  хохотом  выкрикнула
Марина и исчезла на кухне.
   - Я говорю о жизни, - поправил Касьянин.
   - Тебе виднее, дорогой, тебе виднее! - хохотнула Марина. Несмотря  на
свои судорожные передвижения по квартире, она  все-таки  вслушивалась  в
каждое слово мужа и находила, находила возможность ответить,  возразить,
любому его слову дать оценку правильную и окончательную.  Ей  смертельно
хотелось как-то  укусить  мужа,  снести  его,  поставить  на  место.  /1
Касьянинское спокойствие почему-то уязвляло ее.
   Когда-то Касьянин до сумасшествия влюбился в Марину,  казавшуюся  ему
беззащитной, трепетной  и  потрясающе  красивой.  А  когда  однажды  она
провела у него ночь и он увидел с близкого расстояния ее  грудь,  живот,
увидел ее голову на своей подушке, распущенные волосы, ощутил на себе ее
руки, то совсем потерял голову.
   Наверное, другой человек, более опытный, искушенный, и тогда  заметил
бы некоторую жестковатость, суховатость - Марина стремилась везде  и  во
всем  казаться  правой,  непогрешимой,  уверенной  в  себе.  Видимо,  ей
нравилось быть такой, скорее всего она такой и была. Ограниченность или,
говоря проще, глуповатость может выражаться в человеке по-разному, в ней
она выразилась вот  так.  Но  Касьянин,  влюбленный,  растревоженный,  а
потому и  беспомощный,  все  принимал  с  восторгом,  все  его  умиляло,
поскольку любое человеческое качество может быть и со знаком плюс, и  со
знаком минус. Широта  души  вдруг  оборачивается  всеядностью,  жадность
неожиданно  предстанет  заботой  о  доме,  о  любимом   человеке,   даже
обыкновенное   распутство    кто-то    вполне    простительно    назовет
жизнелюбием... Но случилось то,  что  обычно  и  случается,  -  Касьянин
наскучил Марине, поскольку  влюбленность  тоже  нередко  обретает  черты
глупости,  недалекости,  какой-то  идиотской   восторженности.   И   она
незаметно, но твердо ввела  в  их  отношения  разумность,  сдержанность,
этакую  насмешливость,  которая,  возможно,  казалась  ей  чем-то  вроде
раскованности, легкости и отношениях. И Касьянин замкнулся.
   Тем более что влюбленность испарилась, и  постепенно  из  сладостного
тумана, который в его глазах окружал  Марину,  проступили  вещи  суровые
и... И неприятные.
   Ее   нагловатая   самоуверенность   выглядела    именно    нагловатой
самоуверенностью.  И  ничем   больше.   Марина   же,   увидев   когда-то
беспомощного мужа, его зависимость,  податливость,  вызванные  опять  же
влюбленностью, решила для себя раз  и  навсегда,  что  муж  нуждается  в
окриках, замечаниях, назиданиях,  без  которых  он  наверняка  пропадет.
Касьянин не возражал, ему казалось унизительным и бесполезным доказывать
кому бы то ни было, что он другой, не такой, каким его воспринимают.
   Вы видите меня таким? Пожалуйста!
   - Знаешь, я решила взять с собой купальник, - сказала Марина.  -  Как
сказал Гоголь, чуден Днепр при жаркой погоде, а?
   - При тихой погоде, - поправил Степан. Касьянин  ничего  ответить  не
успел - из прихожей раздался длинный, бесцеремонный звонок.
   Ничего  не  изменилось  в  квартире  после  прозвучавшего  звонка   в
прихожей. Все так же сидел в кресле Касьянин, закинув ногу  на  ногу,  и
толстая баба наэкране  жаловалась  на  перхоть,  на  дыры  в  зубах,  на
непрекращающиеся запоры, а диктор вот уже который год  изо  дня  в  день
проникновенным голосом советовал ей какое-то  чудодейственное  средство.
Баба попробовала и после этого удачно сходила - во весь  экран  показали
ее счастливую физиономию,  хотя  для  убедительности  могли  показать  и
другую часть тела. Нет, ничего не изменилось в  квартире  после  звонка,
только замер Касьянин  и  перестала  покачиваться  его  нога,  обутая  в
стоптанный шлепанец.
   И Марина замерла  со  старым  купальником,  в  котором  она  блистала
когда-то на берегах Днепра и соблазняла,  успешно  соблазняла  Касьянина
легкостью телодвижений и веселым нравом.
   И Степан замер. Хотя и знал он  о  возможных  гостях  гораздо  меньше
родителей, но что-то подсказало ему - неприятный звонок.
   - Я открою, - сказал он и бросился к двери.
   - Назад! - заорал Касьянин неожиданно  громко,  неожиданно  резко.  -
Вернись.
   Иди к себе, Степан, - добавил Касьянин, извиняясь за свой крик.  -  Я
сам открою.
   Это ко мне.
   Касьянин  поднялся,   нащупал   ногой   второй   шлепанец,   постоял,
прислушиваясь.
   В  этот  момент  раздался  второй  звонок.  Была,  была  у  Касьянина
отчаянная надежда, что  кто-то,  возможно,  перепутал  двери,  а  может,
пацаны, сбегая вниз по лестнице, нажимают все кнопки подряд  и  несутся,
несутся дальше с веселым гоготом.
   Но нет, никакой ошибки не было, звонили именно сюда, в эту  квартиру,
к Касьяниным звонили.
   - Илья, - сказала Марина напряженным голосом. - Не открывай.
   - Почему?
   - Не знаю... Мне кажется, что открывать не надо.
   - Но я хотя бы посмотрю... Может, у соседей  соль  кончилась,  может,
спички понадобились, может, хлеба  на  ужин  не  оказалось,  -  Касьянин
продолжал бормотать эти бестолковые слова, а сам,  словно  кто-то  тянул
его сильно и безостановочно, приближался к прихожей.
   Поотстав на несколько шагов, Марина шла следом.
   Глазок у Касьяниных  был  самый  обыкновенный,  ширпотребовский,  без
каких бы то ни было наворо-тов вроде матового  стекла,  широкозахватного
объектива, бронированной прокладки  и  прочих  защитных  приспособлений,
которыми стало  богато  нынешнее  бандитское  время.  Единственное,  что
отличало касьянинский глазок от всех прочих, это сохранившаяся маленькая
жестяная  нашлепка,  которую  хозяева  обычно  отрывают  сразу  же   при
установке глазка. Нашлепочка эта прикрывала глазок, и снаружи невозможно
было увидеть, горит ли в прихожей свет  или  там  полная  темнота.  Этим
обстоятельством и решил  воспользоваться  Касьянин.  Выйдя  в  прихожую,
ступая как можно тише, он для  начала  выключил  свет.  И  только  когда
наступил полумрак, осторожно приблизился к двери  и  медленно  отодвинул
жестянку, прикрывающую глазок. Наблюдатель с площадки не  мог  видеть  -
рассматривают его из квартиры или  же  глазок  остается  безжизненным  и
пустым.
   - Осторожно,  Илья,  -  сказала  Марина,  и,  похоже,  эти  ее  слова
обесценили осторожность Касьяни-на. Дверь в  квартиру  с  площадки  была
обычной,  склеенной  из  деревянных  брусков,   из   отходов   какого-то
мебельного производства. И конечно же,  звукоизоляция  оставляла  желать
лучшего. В наступившей тишине уловить слова Марины было  несложно,  если
подставить ухо к щели между дверью и рамой, если затаить дыхание...
   Касьянин увидел на площадке несколько  человек  и  сразу  понял,  что
оправдались худшие его опасения. Прямо перед ним стоял мордатый детина в
спортивном костюме, за его спиной маячили  двое  тощеватых  парней,  они
смотрели вниз, и по их взглядам можно  было  догадаться,  что  у  двери,
присев на корточки, находится еще кто-то.
   Касьянин махнул за спиной  рукой,  чтоб  Марина  замолчала,  чтоб  не
говорила больше ни слова, чтоб вообще ушла из прихожей.
   И в этот момент он вдруг увидел,  что  к  самому  глазку  приблизился
темный предмет - мордатый тянул руку к глазку с этим  предметом.  Прошли
какие-то доли секунды, и Касьянин понял - это пистолет.
   И резко отшатнулся от глазка в сторону.
   Грохнул выстрел.
   Глазок вывернуло внутрь квартиры, и он осыпался  стеклянной  крошкой,
мелкими щепками. Марина успела уйти, и у пули еще  хватило  сил  пробить
дверь из прихожей в комнату.
   - Ни фига себе, - прошептал Касьянин, прижимаясь к стене, к  вешалке,
вдавливаясь в висящие на крючках куртки,  плащи,  пиджаки.  И  вдруг  он
увидел, что в образовавшуюся в двери дыру просунулся ствол  пистолета  -
черный, с круглой дырой, пульсирующий от какой-то распиравшей его злобы.
Пистолет, торчавший совсем рядом с лицом Касьянина, готов был  выплюнуть
из себя заряд огня, свинца, грохота. Но, видимо,  по  ту  сторону  двери
передумали, и ствол исчез.
   - Открывай, хозяин! - послышался крик с площадки. - Принимай  гостей,
сучий потрох! Все равно ты смертник!
   Времени на размышление у Касьянина вряд ли было больше  минуты.  Если
банда решит ворваться, это  будет  несложно,  достаточно  стрельнуть  по
замкам, и дверь сама откроется. Касьянин бросился  в  глубину  квартиры,
схватил телефонную трубку и уже успел  набрать  две  цифры  милицейского
номера, как обессиленно опустил трубку на место - гудка не было, телефон
был отключен.  Видимо,  бандюги  перерезали  провод,  скорее  всего  они
перерезали все провода площадки, поэтому и вели себя  так  спокойно,  не
опасаясь, что кто-то, услышав стрельбу, позвонит в милицию.
   - Может, с балкона покричать? - предложила Марина.
   - Покричи, - механически ответил Касьянин. -  Можно  и  покричать,  -
повторил он и вдруг снова бросился в прихожую. Он вспомнил, что там,  на
полке у зеркала, всегда стоял газовый баллончик, с которым Марина иногда
выходила из дому.
   Баллончика на месте не было.
   - Где баллончик? - шепотом заорал Касьянин.
   - Какой? - Газовый! Нервный! Паралитический! Марина  молча  рванулась
на кухню и выскочила со своей кожаной сумкой.
   - Вот!
   Схватив баллончик, Касьянин снова бросился в прихожую. Сквозь дыру  в
двери он увидел, что банда не ушла, все ребята стояли  на  площадке,  но
теперь их было  пятеро,  видимо,  поднялись  и  те,  которые  сидели  на
корточках у двери.
   - А вот и хозяин, - раздался громкий голос.
   - Открывай, пидор поганый, а то хуже будет! - добавил басовитый голос
негромко.
   - Хотя, казалось бы, куда уж хуже! - на площадке захохотали.
   - Накрывай на стол, смертник! Нам нравится бифштекс с кровью.
   "Убивать пришли", - подумал Касьянин, но нисколько не испугался  этой
мысли.  Ну  что  ж,   раз   пришли   убивать,   дело   житейское,   надо
сопротивляться, больше ничего не остается.
   Увидев, что дыра в двери снова наполнилась светом -  значит,  от  нее
отошли, Касьянин поднес к дыре баллончик и нажал кнопку.  Упругая  струя
газа ударила из маленького сопла. Газ с шипением вырывался сквозь дыру в
двери и распьшялся по площадке. Наверное, не  менее  полминуты  Касьянин
давил на кнопку, пока струя  совсем  не  обессилела.  Но  этого  времени
хватило,  чтобы   вся   площадка   наполнилась   жгучими,   невыносимыми
испарениями.
   Крики, мат, ругань донеслись снаружи - газ не  парализовал  бандитов,
не лишил их ни  злости,  ни  решимости  расправиться  с  Касьяниным,  но
находиться на площадке стало невозможно. Все спустились на этаж ниже,  и
уже оттуда слышался сдержанный говор - видимо, решали, как быть  дальше.
Касьянин знал, что его атака  не  может  быть  слишком  продолжительной.
Сейчас бандиты сообразят, что  делать,  -  откроют  окна  на  лестничных
пролетах, устроят сквозняк, и минут через десять от газа не останется  и
следа.
   Значит, у него есть минут десять,  не  больше,  за  это  время  нужно
что-то предпринять.
   Касьянин рванулся из прихожей, остановился  в  растерянности  посреди
комнаты. Квартира выходила на обе стороны дома, и на обеих сторонах были
балконы. Выйдя на балкон,  нависавший  над  подъездом,  Касьянин  увидел
внизу, в свете фонарей сверкавшую перламутром алую открытую машину.  Она
стояла прямо под балконом, и Касьянин мог даже  плюнуть  вниз  -  плевок
опустился бы как раз на роскошные  сиденья  машины.  -  Может,  все-таки
покричать с балкона? - снова предложила Марина - видимо, ничего  другого
ей в голову не приходило. Касьянин посмотрел на нее, словно не  понимая,
о чем онатоворит, и вдруг невнятная, но обнадеживающая мысль мелькнула в
его сознании.
   - Где Степан? - спросил он.
   - У себя... А что?
   - Степан!
   Мальчишка выглянул из своей комнаты.
   - Пошли, - и Касьянин первым шагнул к балкону.
   - Что ты хочешь делать? -  спросила  Марина,  но  он  не  услышал  ее
вопроса.
   Пропустив впереди себя Степана, Касьянин вышел на  балкон  и  тут  же
закрыл за собой дверь на шпингалет.
   - Значит, так, - сказал он негромко, словно самому  себе.  -  Значит,
так...
   Значит, так... Сейчас я опущу тебя вниз.
   - Что?! - Степан метнулся к двери.
   - Слушай... Если они ворвутся, то перестреляют всех... Понял? Яшку  я
опускал сотни раз. И все было отлично.
   - Но я же не Яшка!
   - Степан... У нас нет другого выхода. Через десять минут на  площадке
выветрится газ, и тогда они поднимутся, стрельнут пару раз по  замкам  и
войдут в квартиру. Ничто им не помешает.
   - Они хотят тебя убить?
   - Да.
   - За что?
   - Когда-нибудь я расскажу тебе об этом очень подробно. Но не сейчас.
   - Почему? - Потому что у меня нет на это времени. Я спущу тебя  вниз,
ты постучишь в любую дверь, войдешь  в  любую  квартиру  и  позвонишь  в
милицию. Ноль-два.
   - И что сказать?
   - Скажи, что в квартиру рвутся  убийцы.  Они  вооружены,  стреляют  в
дверь, телефонные провода перерезаны.
   - И все?
   - Сообщи наш адрес... Я спущу тебя за три минуты, а через пять  минут
ты уже сможешь позвонить.
   - А ты... Не уронишь меня?
   - Нет!
   Вынув из тумбочки  капроновый  канат,  Касьянин  обмотал  ею  сына  -
обвязал по поясу, протянул над плечами, пропустил канат между ног, чтобы
Степан во время спуска не перевернулся вниз головой,  конец  завязал  на
поясе. Теперь оставалось только зацепить стальной карабин.
   - А тросик не оборвется?
   - Этот тросик выдержит не только нас с тобой, но... Он все выдержит.
   Касьянин помог сыну перешагнуть через  перила  и  взялся  за  рукоять
блочка.
   - Я боюсь, - сказал Степан.
   - Я тоже, - Касьянин поцеловал парнишку в щеку. - Ну, Степанушка,  ни
пуха... Отпускай перила... Видишь, я держу трос, он закреплен... Видишь?
   - Вижу, - Степан решился наконец отпустить перила и, тихонько ойкнув,
повис над пропастью. Он  слегка  раскачивался,  поскуливал,  ухватившись
руками за тонкий стальной трос.
   Что-то кричала по ту  сторону  двери  Марина,  колотила  ладошками  в
стекло, но Касьянин не обращал на нее внимания. У него  просто  не  было
времени ответить ей хоть  что-нибудь.  Увидев,  что  Степан  соскользнул
вниз, за перила балкона, Марина прижала ладони к лицу и  медленно  осела
на пол. Ка