"Эти милые  бандитские
разборки...". Но с некоторых пор ему нравилось и другое  -  "Бифштекс  с
кровью".
   Была в нем и невинность названия блюда, которое можно найти  в  любом
приличном ресторане, была  и  ирония,  поскольку  блюдо,  вынесенное  на
обложку, уже вызывает улыбку, была  и  скрытая  крова-вость  содержания,
вполне соответствующая нынещнему времени, его криминальным  особенностям
и ночным разборкам.
   Единственное, чего не хватало Касьянину, чтобы засесть за эту  работу
плотно и решительно, это личных впечатлений, участия  хотя  бы  в  малом
происшествии. Теперь и это он получил сполна - смерть авторитета, гибель
Ухалова, неожиданная, глупая и потому особенно досадная, его собственные
злоключения, которые, похоже, только начинались.
   Наступил момент, когда двор на какое-то время опустел.  Ни  служащие,
ни рабочие еще не хлынули  с  автобусов,  а  бабули  и  домохозяйки  уже
скрылись в квартирах - им пора было  готовить  ужин  для  кормильцев.  И
Касьянин, неожиданно для самого  себя,  поднялся  с  пня  и  быстро,  не
оглядываясь по сторонам, прошел  между  гаражами,  мимо  машин,  пышущих
жаром от солнца, и оказался на открытом пространстве.
   До своего подъезда ему оставалось пройти метров пятьдесят.
   И он отшагал эти пятьдесят метров с таким чувством, будто  следом  за
ним где-то в окне, в какой-то Щели,  из  какой-то  машины  передвигались
сразу  несколько  стволов  с  оптическими  прицелами.  Но  выстрела   не
прозвучало, и самый громкий звук, который раздался,  когда  он  вошел  в
подъезд, это хлопок входной двери - он бросил ее за собой, сорвавшись на
последних секундах, последних шагах.
   На площадке первого этажа ему никто не встретился, и лифт подошел тут
же - он был где-то рядом на третьем или четвертом этаже. На  двенадцатый
этаж Касьянин поднялся в пустой кабине, в полном одиночестве.  Выйдя  на
своем этаже, невольно оглянулся, осмотрел площадку, выходящую на балкон.
Нигде не было ни единого человека. Решительно пройдя к  своей  квартире,
он вставил ключ, повернул, вошел в прихожую  и,  не  теряя  ни  секунды,
захлопнул за собой дверь, изуродованную вчерашним выстрелом. И  тут  же,
скорее по привычке, чем с какой-то надеждой, задвинул щеколду -  клееная
дверь вряд ли смогла бы выдержать удар мощного евладовского плеча.
   И только затем, обессиленно  припав  спиной  к  захлопнутой  двери  и
немного  отдышавшись,   Касьянин   почувствовал   беспокойство,   пришло
ощущение, что он совершил какой-то промах. Чувство  досады  и  сожаления
усиливалось еще и оттого, что  он  не  знал  причины.  И  вдруг  догадка
пронзила его, он вспомнил, что, открывая дверь, увидел, все-таки увидел,
но не осознал -  был  какой-то  знак,  какая-то  отметина.  И,  входя  в
квартиру, он, не придав значения, нарушил его.
   Убедившись, что на площадке  никого  нет,  Касьянин  открыл  дверь  и
выглянул наружу. На полу, возле самой двери, он увидел маленький  клочок
газеты. Он поднял его, осмотрел.  Видимо,  это  был  сигнальный  флажок,
прикрепленный к двери.
   Теперь сразу можно установить -  дверь  открывали.  Где  торчал  этот
уголок, как был закреплен, Касьянин не помнил. Был  ли  он  выше  ручки,
ниже или вставлен как раз напротив...
   - Ну и ладно, - проговорил он вслух. - Пусть так... Дверь  открывали.
Но это вовсе не значит, что и поныне в квартире кто-то есть.
   Успокоить-то он себя успокоил, однако тревога осталась. Он понял, что
за квартирой наблюдают.  Возможно,  тот  человек,  который  приезжал  на
красной евладовской машине, и оставил  этот  флажок.  Следовательно,  он
придет опять.
   Убедившись, что флажка нет, ударит в колокола.
   Вот тогда и можно будет ждать  гостей.  Прикинув  все  это,  Касьянин
решил на ночь не оставаться. Слишком опасно.  Значит,  нужно  взять  все
необходимое и рвать отсюда, линять, бежать как можно быстрее.  Посмотрев
на часы, он дал себе час времени. Через час нужно покинуть квартиру.
   Сначала Касьянин прошел на кухню, заглянул  в  холодильник  -  так  и
есть, початая бутылка водки стояла  на  месте.  Марина  впопыхах  то  ли
забыла о ней, то ли не заметила среди  бутылок  с  кетчупом  и  уксусом.
Касьянин налил в стакан граммов сто  пятьдесят,  наскоро  выпил  и  лишь
тогда спохватился - надо было чем-то закусить. В холодильнике ничего  не
нашлось, и он, нащупав в пакете хлеб, отломил корочку,  выдавил  на  нее
струю острого  кетчупа,  сунул  в  рот.  Закуска  получилась  неожиданно
хорошей. Он отломил еще кусок хлеба, смазал его кетчупом и дожевывал уже
в комнате, сидя в кресле. Солнце слепяще  било  прямо  в  глаза,  и  он,
поднявшись, задернул штору.
   Бумаги, записи, черновики уже были сложены  в  одной  толстой  папке.
Потом он собрал документы мало ли что  потребуют  хохлы  на  границе.  В
шкафу взял наугад несколько рубашек и, не глядя,  свернув  их  в  рулон,
сунул в сумку. Пройдя в ванную, бриться не  стал,  но  помазок,  бритву,
мыльный крем, одеколон ссыпал в один пакет и тоже  бросил  в  сумку,  на
рубашки.  На  сборы  ушло,  наверное,  полчаса,  за  это  время   солнце
сдвинулось в сторону и уже не било в глаза.
   Касьянин подошел к окну, хотел было отдернуть штору,  но  что-то  его
остановило. Он вспомнил, как задергивал ее полчаса назад,  теперь  готов
снова отбросить в сторону...
   Это была ошибка.
   Бумажка в двери - ладно, это можно бьшо объяснить тем, что он заходил
в  квартиру,  потом  снова  ушел.  Но  штора...  Штора  оповестила  всех
желающих, что хозяин находится в квартире. - Ни фига себе, - пробормотал
Касьянин. Он не стал отодвигать  штору,  но  почувствовал,  как  взмокли
ладони. Написать столько  криминальных  заметок,  столько  смеяться  над
незадачливыми  грабителями,  насильниками,  угонщиками,  которые  всегда
подзалетали на мелочах, на глупости, на собственной дури, а после  этого
самому так опростоволоситься!
   Ему-то уж непростительно. На все дальнейшие сборы у Касьянина ушло не
больше пяти минут. Он взял сумку,  задернул  молнию,  подошел  с  ней  к
двери, прислушался. Уже собираясь выйти, решил еще раз проверить себя  -
прошел через всю квартиру на балкон, чуть приоткрыв дверь, протиснулся и
выглянул на улицу, стараясь смотреть сквозь прутья ограждения. И  увидел
то, что ожидал, - внизу стояла красная открытая машина. В ней никого  не
бьшо, значит, ее пассажиры в этот момент неслись на лифте вверх.
   Медленно, даже с какой-то обреченностью Касьянин вернулся в квартиру,
прошел на площадку, прислушался. Грохот лифта оборвался как раз напротив
его  двери.  И  через  несколько  секунд  прямо  над  головой  прозвенел
оглушающе резкий звонок. - Приехали... -  пробормотал  Касьянин.  Звонок
грохотал,  не  звенел,  а  именно  грохотал,  не  переставая.   Касьянин
бесцельно  прошелся  по  квартире,  снова  уперся  в  балконную   дверь.
Протиснулся наружу, глянул вниз. Земля была недостижимо далека. И  никто
не спустит его на тросике, никто не спасет.
   Вернувшись в квартиру, поднял трубку телефона - нет, еще не починили.
   Ладно, пусть так. Касьянин снова вышел на балкон, здесь  хотя  бы  не
так громко и раздражающе звенел звонок. Он оглянулся в  поисках  ломика,
какой-нибудь фомки, и тут взгляд его упал на гвоздодер. Ну что  ж,  хотя
бы одного гостя он успеет уложить, но не больше, да и то, если очень  уж
повезет. Подняв с пола гвоздодер, Касьянин взвесил его на руке, повертел
из стороны в сторону...
   Нет, это было не оружие.
   Заглянув в шкафчик,  он  вдруг  увидел  электрическую  трехсотваттную
лампу, которую сам совсем недавно так старательно наполнил бензином. Как
это он тогда все расписал Марине... Придут бандиты, а он откроет  дверь,
и бензин им под ноги, и тут же спичка, огонь, ужас, бегство  злодеев  по
лестнице вниз...
   Касьянин только усмехнулся своей наивности. Опять  глянул  вниз,  где
прямо под ним стояла сверкающая на солнце потрясающая машина с откинутым
верхом. Сама она  была  красная,  сиденья  были  из  желтой  кожи,  руль
поблескивал слоновой костью.
   И в машине никого не было.
   И стояла она как раз  под  касьянинским  балконом.  Эта  машина  была
словно вызов двору с его пыльными, вытоптанными газонами, с торчащими из
земли бетонными плитами, брошенными строителями еще несколько лет назад,
с песочницами, загаженными собаками. А в руках у Касьянина было  полтора
литра очень хорошего бензина.
   А в дверь уже колотили ногами.
   - Так, - сказал Касьянин совсем негромко, почти  шепотом.  -  Так,  -
повторил он и взвесил на руке колбу из тонкого стекла.  Пошарив  глазами
по балкону, он увидел спички, увидел сигареты. Сам он не курил, но здесь
частенько покуривала Марина, балкон был ее личной курилкой. - А  что,  -
пробормотал Касьянин, - в этом что-то есть...
   Он окинул взглядом двор. Только у дальних подъездов сидели  старушки,
катались на трехколесных велосипедах детишки, оттуда  слышались  голоса,
там шла мирная жизнь, ему уже недоступная.
   И Касьянин решился.
   Высунувшись насколько можно за пределы балкона,  он  вытянул  руку  с
лампой и, поколебавшись несколько секунд, разжал пальцы.
   Бесшумно и тяжело лампа,  наполненная  бензином,  скользнула  вниз  и
понеслась, понеслась к роскошной машине, посверкивающей в  лучах  солнца
лаком, хромом, никелем, полированной пластмассой и прочими  достижениями
человеческой цивилизации. На  всем  протяжении  ее  полета  Касьянин  не
спускал с нее глаз,  подталкивая,  поправляя,  чтобы  восходящие  потоки
горячего воздуха не увели ее в сторону. Но погода стояла  тихая,  воздух
был неподвижен, словно вся природа находилась в каком-то оцепенении.
   Касьянину  повезло  -  лампа  упала  на  переднее  сиденье,  рядом  с
водительским.
   Но  стекло  было  столь  тонким,  что  она  раскололась,   распалась.
Обостренный    смертельной    опасностью,    Касьянин    услышал    звук
раскалывающегося стекла.
   Дальнейшее он уже представлял себе - хоть и на мягкое  сиденье  упала
лампа, но бензин  наверняка  расплескался  на  водительское  кресло,  на
приборную панель, на пол.
   Что делать дальше, Касьянин уже знал - что-то  подобное  он  когда-то
слышал, может быть, даже сам писал об этом, или же он все  это  придумал
вот в эти секунды ужаса перед предстоящей смертью, которая уже  ломилась
в дверь его квартиры. В том, что ломится смерть, торжествующая и наглая,
с мордатой ухмылкой Евладова, он не сомневался.
   Стараясь все делать четче,  осторожнее,  но  в  то  же  время  и  без
промедления, Касьянин вынул из пачки  сигарету,  осторожно  прикурил  от
спички.  Вдохнув  несколько  раз  дым,  он   закашлялся,   но   сигарета
разгорелась. Касьянин поступил с ней точно так же, как  минуту  назад  с
колбой, - вытянув руку над пропастью, разжал пальцы, и сигарета полетела
вниз.
   И он  видел  сверху,  с  ужасом  и  беспомощностью  видел,  как  она,
подчиняясь невидимым потокам воздуха, струящегося вдоль дома, уходила  и
уходила в сторону от машины.
   И, наконец, упала на асфальт.
   Не сдержавшись, Касьянин простонал - он  не  в  силах  был  взглядом,
волей, всеми своими флюидами, если таковые  и  были  в  нем,  пересилить
поток воздуха  и  заставить,  вынудить  сигаретку  изменить  направление
полета. Заглянув в несколько ящичков,  распахнув  нижнюю  дверцу  шкафа,
Касьянин не увидел ничего, ну совершенно ничего, что могло бы ему помочь
в эту секунду. Молоток, плоскогубцы, клещи, разводной ключ, которым  ему
приходилось подтягивать гайки, устранять течь, менять смеситель на кухне
и в ванной...
   Он в сердцах бросил дверцу, и в этот момент взгляд его  упал  на  пол
балкона, где у самой стенки лежал, давно уже ржавел и ждал этого вот дня
небольшой, сантиметров шесть-семь, гвоздик. Дрожащими  руками,  стараясь
не слышать грохота из  прихожей,  Касьянин  взял  гвоздик,  более  всего
опасаясь уронить его, потерять, лишиться сокровища, которое  должно  ему
помочь, а там кто знает, может быть, и спасти.
   - Спокойно, дорогой друг, спокойно... - сказал Касьянин себе.
   Он вынул из пачки вторую сигарету и осторожно раскурил ее,  стараясь,
чтобы и огонек спички не погас, чтобы сигарета  не  выпала  из  дрожащих
пальцев, не свалилась вниз. При этом помнил, не мог не  помнить  о  том,
как быстро на такой жаре испаряется  бензин  в  машине,  как  быстро  он
просыхает, что он наверняка нашел какую-нибудь щель в полу  и  вытекает,
вытекает на горячий асфальт, испаряется быстро и навсегда.
   Когда  сигарета  была  раскурена,  Касьянин  осторожно,  со   стороны
фильтра, воткнул в нее найденный гвоздик. Он вошел легко,  даже  охотно,
словно сам ждал этого момента. Теперь сигарета весила  в  несколько  раз
больше, потоки восходящего воздуха уже не  должны  сбить  ее  с  нужного
направления. Вытянув руку как можно дальше за пределы балкона,  Касьянин
отпустил сигарету, доверив ей самой найти цель.
   И она ее нашла.
   Сигарета в точности  повторила  полет  лампы  и  упала  на  то  самое
сиденье, где  всего  две-три  минуты  назад  приземлилась  электрическая
трехсотваттная лампа, наполненная бензином.
   Огонь вспыхнул сразу и  сразу  охватил  оба  передних  сиденья,  пол,
приборную панель. Даже отсюда, с  высоты  двенадцатого  этажа,  Касьянин
слышал деловитый гул огня, который с жадностью набросился  на  роскошную
обивку, на  прекрасную  пластмассу,  на  все  эти  приборчики,  которыми
снабдили машину лучшие немецкие  автомастера.  Касьянин  смотрел  сверху
вниз, и вот уже  из  почти  невидимого  в  солнечном  свете  огня  начал
пробиваться и набирать силу черный  дым  -  это  был  уже  цвет  горящей
резины, горящей пластмассы и прочего дерьма,  которым  была  набита  эта
потрясающая машина.
   Во дворе послышались крики, краем глаза  Касьянин  увидел  бегущих  к
машине людей, из окон высовывались встревоженные жильцы.  Шум  во  дворе
уже достиг того уровня, который должен был привлечь внимание евладовских
ребят. Тем более что, как  надеялся  Касьянин,  один  из  них  наверняка
выглядывал в окно - должен же кто-то стоять  на  стреме,  на  атасе,  на
шухере!
   И действительно, грохот на  площадке  затих,  звонок  тоже  замолчал.
Касьянин  осторожно  протиснулся  в  квартиру,  запер  дверь,  не  забыв
прихватить с собой спички и  сигареты,  чтобы  не  осталось  на  балконе
ничего, ну совершенно ничего, связанного с огнем. К балконной  двери  он
придвинул кресло, подперев его журнальным столиком,  чтобы  никому  и  в
голову не пришло, что балконом  кто-то  мог  воспользоваться  для  своих
подлых целей.
   Судя по тому, как набирающие  силу  клубы  черного  дыма  при  полном
безветрии поднимались и проплывали вверх мимо касьянинских окон,  машина
продолжала  пылать  и,  кажется,  даже  разгоралась   еще   больше.   Не
удержавшись, Касьянин подошел к окну, чуть приоткрыл штору и, прижавшись
лицом к стеклу, глянул вниз. Так и  есть  -  открытый  "Мерседес"  пылал
ярким пламенем, а Евладов со своими бандю-гами стояли вокруг в  каком-то
оцепенении, даже не пытаясь что-то сделать и спасти то,  что  еще  можно
было спасти. Вряд ли  им  могло  прийти  в  голову,  что  пожар  устроил
Касьянин. Несколько раз Евладов посмотрел вверх, но, похоже, его  просто
интересовало, как высоко поднимаются клубы дыма.
   Через некоторое  время  раздалась  сирена  пожарной  машины,  видимо,
потрясенные жильцы уже  успели  оповестить  о  пожаре,  потом  примчался
милицейский  "газик",  и   евладовские   ребята,   потоптавшись,   ушли,
растворившись в толпе.
   Сейчас, когда собралось столько народу, когда подъехали и пожарные, и
милиция, им было явно не до  Касьянина,  независимо  от  того,  дома  он
отсиживался или успел скрыться.
   Солнце  зашло  за  ближайшую  башню,  и  во  дворе  сразу   наступили
предвечерние сумерки. Сероватое небо над головой еще дышало зноем, но на
дне колодца из многоэтажных башен стало прохладнее и сумрачнее.
   Еще раз обойдя квартиру и собрав все, что  не  успел  днем,  Касьянин
решил уходить. Он понял,  что  оставаться  на  ночь  ему  здесь  нельзя,
слишком опасно.
   Теперь, когда Евладов потерял такую роскошную машину, он ни перед чем
не остановится. Сама ли вспыхнула машина, поджег ли кто, сделал  ли  это
Касьянин или кто другой - уже не имело значения.
   Касьянин  обшарил  карманы  пиджаков,  брюк,   выгреб   все   деньги,
телефонные жетоны, все, что могло пригодиться в его дальнейшей жизни,  о
которой он сейчас не имел ни малейшего представления. Единственное,  что
он знал наверняка, - надо продержаться до завтрашнего  дня,  получить  в
редакции деньги и уехать первым попавшимся поездом независимо  от  того,
куда он направляется.
   Перед тем как выйти, Касьянин отодвинул от балконной двери  кресло  и
выглянул во двор. Вокруг сгоревшей машины все еще толпился народ, соседи
обсуждали случившееся, от  самой  машины  поднимался  легкий  прозрачный
дымок. В стороне стояла пожарная машина, а  рядом  человек  в  форменной
фуражке что-то записывал, видимо, заполнял бланк протокола. Ни Евладова,
ни его ребят Касьянин не заметил, но все же выйти из дома не решился.
   А вышел, когда уже совсем стемнело и  двор  опустел.  Он  видел,  как
черные останки евладовской машины погрузили на грузовик и увезли. Теперь
на этом месте было лишь темное пятно на асфальте.  Осмотрев  двор  через
приоткрытую дверь, Касьянин быстро вышел и тут же свернул  за  ближайший
угол.
   Он уже знал, куда ему  надо  идти,  знал  самое  безопасное  место  в
городе. И ему не нужно было через весь город  добираться  к  Анфилогову,
вламываться в квартиру главного редактора или маяться  на  вокзале,  где
его будут будить каждые полчаса, проверять документы, требовать билет  и
допытываться, кто он, откуда, куда...
   Оказавшись в тени дома, Касьянин выглянул на  освещенную  дорогу.  Он
стал осторожным и даже сам удивлялся той опасливости, которая  появилась
в нем, - на каждом шагу ждал подвоха, засады, чуть ли  не  облавы  и,  в
общем-то, был прав.
   Все события последних дней доказывали, что до сих пор он жил  слишком
уж безрассудно и легкомысленно.
   Из-за поворота показался автобус.  Он  был  ярко  освещен  изнутри  и
пронесся  с  немногими  своими  пассажирами   каким-то   праздничным   и
торопящимся. Потом показались две легковушки, Касьянин  переждал  и  их.
Уже хотел было шагнуть на  освещенное  пространство,  но  тут  появилась
компания парней. Их было человек пять-шесть, шли  они  быстро,  молча  и
явно с какой-то целью. С такими лучше не встречаться, тем более что  это
могли быть и евладовские ребята.
   Стоя в тени дома с сумкой, набитой случайными вещами, Касьянин  вдруг
неожиданно сильно почувствовал собственную обреченность. Как  бы  хорошо
ни работал следователь Анфилогов, как бы осторожно  и  предусмотрительно
ни вел себя он сам, ему никогда  не  уйти  от  Евладова.  Написав  сотни
заметок о всевозможных преступлениях, о том, как кто скрывался и как кто
находил нужного человека, Касьянин понимал, что даже в Африке, в  горных
районах Перу или в джунглях Амазонки его найдут, если захотят, тем более
что ни на Амазонку, ни в Перу, ни в Африку он не собирался. Он поедет  в
большой город Днепропетровск, и потребуется совсем немного усилий, чтобы
установить, где он. Для этого достаточно поднять  любые  его  документы,
справки, заявления, которых он в своей жизни разбросал в разных конторах
бесконечное множество. И в половине этих бумаг сказано, что родился  он,
Касьянин Илья  Николасвич,  все  в  том  же  городе  Днепропетровске.  И
следовательно, там у него остались  друзья,  родственники,  однокашники,
любимые девушки, превратившиеся в скучных и усталых  старух,  измотанных
бытом, детьми, мужьями...
   Так вот, первые свои  тридцать  лет  жизни  Касьянин  провел  в  этом
городе, и ему просто некуда  больше  деваться,  как  ехать  в  город  на
Днепре. Что он, собственно, и намерен сделать  завтра  в  середине  дня,
сразу, как только скуповатый редактор достанет наконец для  него  денег.
Хотя мог бы