е открытия совершены, какие откровения посетили
властителей дум?
   - А знаешь, - оживился Ухалов, - есть и открытия.
   - Да-а-а?! - не то восторженно, не то недоверчиво протянул  Касьянин.
- Надо же... Поделись!
   - Поделюсь, - Ухалов вынул  из  широченного  своего  кармана  бутылку
водки с трепетным названием "Завалинка" и  поставил  на  стол.  Касьянин
взял бутылку, внимательно вчитался во все  слова,  которые  ему  удалось
обнаружить на этикетке, усмехнулся.
   - Что означает это название? Она заваливает быстро и каждого? Или  же
предназначена для долгих и неторопливых бесед на завалинке? Или же в нем
есть еще какой-то тайный смысл?
   - Каждый понимает в меру своей испорченности, - Ухалов пожал большими
округлыми плечами.
   Друзья продолжали неспешно разговаривать и как бы между прочим, вроде
сами того не замечая, прошли на  кухню  и  принялись,  не  сговариваясь,
готовить стол.
   Касьянин вынул из  холодильника  вареную  колбасу,  горчицу,  большой
красный перец.
   Ухалов тем  временем  открыл  бутылку,  взял  с  полки  два  стакана,
граненых, между прочим, что по нынешним временам было большой редкостью.
   Но оба любили по старой памяти пить именно  из  граненых,  как  в  те
времена, когда прятались они  в  кустах  от  милиционеров,  когда  водку
подкрашивали чаем и опускали в  стакан  ложечки,  чтобы  сбить  с  толку
борцов за трезвый образ  жизни,  обмануть  юных  своих  жен,  пытавшихся
бороться с их пагубным пристрастием.
   - Какие все-таки откровения посещают  молодые  дарования?  -  спросил
Касьянин, и Ухалов тут же охотно откликнулся на его причудливый вопрос.
   - Представляешь, Илья, открыт способ обратить  на  себя  внимание  не
газетных борзописцев вроде тебя, не издательских рецензентов вроде  меня
- открыт способ привлечь внимание членов жюри денежных конкурсов.
   - Что же для этого требуется? - Касьянин  разрезал  перец  пополам  и
принялся делить его на дольки.
   - А ничего! - воскликнул Ухалов, коротко  взглянув  на  Касьянина.  -
Убери все абзацы, убери прямую речь, пусть текст идет,  как  в  газетной
полосе  -  сплошняком.  А  еще  лучше  -  на  несколько  страниц   одним
предложением и без знаков препинания.
   - И что же это дает мне, простому и унылому читателю?
   -  Это  дает  обалденный  поток  сознания,  интеллектуальную   прозу,
доступную далеко не каждому! Заметь, Илья, это очень важный показатель -
чтоб доступно было не каждому. И человек,  который  нашел  в  себе  силы
дочитать такую страницу до конца, чувствует  себя  избранным!  Это  тоже
важное обстоятельство - ощутить избранность.
   - Хорошо, - кивнул Касьянин, разливая водку в стаканы.  -  Но  скажи,
пожалуйста, о чем писать? Это имеет значение?
   - Имеет, и очень важное. - Ухалов сел, придвинул к себе стакан,  взял
из  тарелки  красную  полоску  перца,  поднял  глаза  на  Касьянина.   -
Содержание, Илья, должно быть неуловимым!
   - Это как?
   - А вот  так!  Содержания  вообще  не  должно  быть!  К  примеру,  ты
вспоминаешь, как в детстве ел арбуз... Ты ел когда-нибудь арбуз?
   - Было дело.
   - Так вот, ты должен вспомнить все - цвет семечек  и  их  количество,
форму и цвет арбуза, размер ножа,  которым  этот  арбуз  разрезан,  цвет
рукоятки, из какого материала она сделана, сколько  на  ней  заклепок  и
трещин, возможно, при этом ты слышал  треск  раскалывающегося  арбуза  -
одному только этому треску  можно  посвятить  десяток  страниц.  Если  в
комнате было солнце - опиши, муха гудела - это тебе  еще  пара  страниц,
если кто-то тебе в это время позвонил - глава, не меньше.  Арбузный  сок
на столе, посверкивающая на солнце красная сердцевина,  ее  вкус,  о!  -
Ухалов закрыл глаза и  некоторое  время  в  блаженстве  раскачивался  из
стороны в сторону. - Вкус сердцевины - это еще пять страниц  текста  без
абзацев, без знаков препинания, без просветов, чтобы читатель задыхался,
понимаешь, задыхался в твоем тексте! А за  окном  крики  детей,  скрежет
трамвая на повороте, гул пролетевшего самолета...
   - У арбуза еще хвостик бывает, - подсказал Касьянин.
   - Да! - заорал Ухалов. - Хвостик заслуживает целой главы, потому  что
хвостики бывают не только у арбуза,  но  и  у  некоторых  людей  -  я  в
школьном учебнике видел, - у яблока, обезьяны, ящерицы...
   - У ящерицы отваливается.
   - Правильно, Илья! Ты вполне можешь садиться за современный роман под
названием "Арбуз".
   - Мне больше нравятся дыни, - задумчиво произнес Касьянин.
   - Не возражаю - пусть "Дыня".
   - Будем живы, -  Касьянин  поднял  стакан,  глухо  ткнулся  в  стакан
Ухалова и медленно выпил до дна.
   - Хорошо-то  как,  господи,  -  пробормотал  Ухалов  и  посмотрел  на
Касьянина повлажневшими глазами. - Жить-то как хорошо, а, Илюша?  Ты  со
мной согласен?
   - Мне тоже нравится, - кивнул Касьянин, который и к жизни, и к  себе,
и ко всему на свете относился не то чтобы сдержанно, а как-то осторожно.
   - Жизнь надо ценить, - продолжал Ухалов. - Она ведь того... Одна.
   - И прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно, -  Касьянин
был серьезен и сосредоточен  -  он  выбирал  ломтик  перца,  который  бы
отвечал его представлениям о жизни в данный момент.
   - Да, - согласился Ухалов. - Мучительно больно  -  это  плохо.  Этого
надо избегать.
   - Иногда и достается.
   Такой разговор продолжался еще  некоторое  время,  друзья  прервались
лишь на минуту, чтобы снова наполнить стаканы, произнести необязательные
слова тоста, выпить и закусить. После  этого  Ухалов  решил,  что  может
приступить к делу.
   - Я ведь, Илюша, того... Своего обещания не забыл, - с этими  словами
он вынул из внутреннего кармана  пиджака  черный  револьвер  с  коротким
стволом и массивным  барабаном.  -  Несколько  дней  назад  я  тебя  уже
познакомил с этим гражданином, - он положил револьвер на  стол.  -  Пора
знакомство продолжить.
   - А на фига он мне? - непочтительно спросил Касьянин.
   - Собак пугать.
   - Каких?
   - Разных.
   - Думаешь, испугаются? - усомнился Касьянин, беря револьвер со стола.
   - Обязаны. Живые ведь твари...  Всякая  живая  тварь  боится  громких
звуков...
   Он очень громкий, Илья. Просто потрясающе  громкий.  В  нем,  знаешь,
такая убедительная громкость.
   - Надо же, - Касьянин рассматривал  револьвер,  вертя  его  в  руках,
примериваясь к нему, взвешивая на  ладони.  Ухалов  наблюдал  за  ним  и
видел, понимал, старый плут, что револьвер нравится  его  приятелю,  что
пришелся по душе. Да и  не  мог  он  не  понравиться  человеку,  который
зарабатывал на хлеб, описывая  всевозможные  происшествия,  связанные  с
такими вот предметами первой необходимости.
   Когда Касьянин поднял глаза, Ухалов прочитал в  них  ясный  и  четкий
вопрос.
   - Дарю, - сказал он твердо, не ожидая, пока вопрос прозвучит вслух. -
А  ты  мне  тоже  что-нибудь  подаришь,  -  поспешно   добавил   Ухалов,
почувствовав, что Касьянин хочет возразить.
   - Ну что ж... Тогда наливай.
   Водки в бутылке осталось еще на один тост - стаканы были  сделаны  из
грубого толстого стекла,  и  бутылки  хватало  как  раз  на  три  вполне
достойных захода.
   - За верный глаз и твердую руку! - торжественно сказал Ухалов.
   - Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути, -  пропел
в ответ Касьянин, а услышав звук открываемой двери  в  прихожей,  быстро
положил револьвер на самый верх подвесного шкафчика.
   Вернулся Степан.
   Заглянув в кухню,  увидел  отца  распевающим  революционные  песни  и
осторожно прикрыл дверь.
   - Есть проблемы? - крикнул Касьянин.
   - Все в порядке, - ответил Степан уже из комнаты.
   - Где мать?
   - Соседка сервиз купила... Обмывают.
   - Хорошее дело, - одобрил Касьянин. - Сервиз создает в доме видимость
благополучия, видимость мира и достатка, видимость вкуса и стремления  к
достойной жизни... Вообще сервиз создает очень много разных видимостей.
   - А граненый стакан лучше, - твердо сказал Ухалов. - И  не  спорь  со
мной, - предупредил он, хотя никто и не собирался  оспаривать  очевидных
истин.
   - Совершенно с тобой согласен.
   -  Граненый  стакан  лучше,  -  повторил  Ухалов.  -  Надо   бы   нам
прогуляться.
   Солнце  село...  Почти  стемнело.  -  Ухалов  усмехнулся   неожиданно
возникшей рифме.
   Окинув беглым взглядом стол, Касьянин сунул бутылку в мусорное ведро,
хлеб убрал в целлофановый пакет,  тарелки,  на  которых  совсем  недавно
красовались колбаса и красный перец,  поставил  в  мойку.  После  этого,
поколебавшись, взял тряпку и смахнул со стола оставшиеся крошки.
   - Правильно, - одобрил порозовевший Ухалов. - Следы надо заметать.
   - Следы всегда остаются, - усмехнулся Касьянин. - Это я могу  сказать
тебе твердо. , - Не знаю, не знаю...
   - Если годик-второй попишешь  в  газету  на  мои  темы...  Тебе  тоже
кое-что откроется в жизни.
   На прогулку вышли втроем - прихватили с собой  и  Яшку.  В  последний
момент Ухалов остановился посреди  кухни,  дождался,  пока  из  прихожей
выглянет заждавшийся Касьянин, и молча показал ему на верх шкафчика.
   - Ты ничего не забыл?
   Касьянин проследил взглядом за указательным пальцем Ухалова и  только
тогда понял, о чем тот напоминает. Палец  у  Ухалова  был  коротковат  и
тверд, указывал на срез черного ствола револьвера.
   - Думаешь, стоит? - засомневался Касьянин.
   - Уверен.
   - Вообще-то, надо бы разрешение...
   - Как  ты  думаешь,  когда  бандюга  тебе  морду  бил,  у  него  было
разрешение  на  твою  морду,  которая  до  сих  пор   еще   имеет   цвет
национального флага независимой Украины.
   - Это как?
   - Морда у тебя явно желто-синего цвета.
   - Разве что так, - Касьянин  приподнялся  на  цыпочки,  дотянулся  до
ствола и, взяв револьвер, некоторое  время  стоял  в  растерянности,  не
зная, куда его сунуть.
   - За пояс, - сказал Ухалов. - А потом  купишь  специальную  упряжь  и
будешь носить под мышкой. И не забывай проверять предохранитель, Вот эта
кнопочка должна быть опущена вниз. А перед стрельбой  ее  нужно  поднять
вверх.
   - Соображу, - Касьянин сунул  тяжелый  револьвер  за  пояс,  запахнул
пиджак, застегнул его на одну пуговицу. - Ну как? Сойдет?
   - Наконец ты стал похож на настоящего мужчину.
   - Настоящий мужчина - это какой?
   - На которого бабы глаз кладут.
   - Ладно, - усмехнулся Касьянин. - Пошли.
   Выйдя  из  подъезда,  приятели  с  удивлением  обнаружили,  что   уже
наступили сумерки. Только за лесом еще можно  было  различить  розоватое
свечение  неба.  Над  тремя  недостроенными   домами   висела   какая-то
надкушенная луна. В самих домах уже началась ночная  жизнь  -  теплились
некоторые проемы окон, блики на стенах говорили о том, что там уже горят
костры, уже племя собралось на вечерний перебрех. Верхние этажи розовели
в закатном свете, но внизу была уже ночь.
   Собаки, как обычно, носились по пустырю, хозяева  или  же  бегали  за
ними, пытаясь набросить ошейники,  или  стояли  в  сторонке,  покуривая,
ожидая, пока их разношерстные,  разномастные  любимцы,  обессилев,  сами
приползут к ногам. Яшка тут же включился в  общие  игрища,  но,  видимо,
недавние события все-таки повлияли на него - время  от  времени  он  сам
подбегал к Касьянину и, ткнувшись в ноги, убедившись, что хозяин  рядом,
жив и здоров, снова убегал в темноту.
   - Пошли к  домам,  -  предложил  Ухалов  как-то  уж  очень  деловито,
устремленно.
   - А чего там?
   - Пошли-пошли... А то здесь народу многовато.
   - Для чего многовато? - не понял Касьянин.
   - Надо же нам машинку испытать. А то прижмет - не будешь знать,  чего
нажимать, чего не нажимать, - и, подхватив Касьянина под локоть,  Ухалов
потащил его к ближайшей темной громаде.
   Если ступеньки еще можно было как-то рассмотреть, то внутри  подъезда
была полная темнота. Но Ухалов  чувствовал  себя  уверенно  и  продолжал
тащить  Касьянина  за  рукав  в  глубь  дома.  Где-то   вверху,   сбоку,
раздавались невнятные звуки - то ли человеческие голоса, то ли шум ветра
в пустых окнах. Изредка  на  стенах  мелькали  отблески  огня  -  кто-то
прикуривал,  возможно,  поджигали  пустые  ящики,  остатки   деревянного
забора, доски от опалубки, оставленной строителями лет десять назад.
   Сунувшись  было  в  какую-то  квартиру  на  третьем  этаже,  приятели
вынуждены были тут же отшатнуться-в темноте раздался испуганный  женский
вскрик, мужской успокаивающий  шепот.  В  соседней  квартире  при  свете
единственной  свечи  на  тряпье  лежали  несколько  человек.  Как  успел
заметить Касьянин, девчонкам вряд  ли  было  больше  пятнадцати,  ребята
выглядели постарше.
   - Мы Яшку забыли прихватить, - сказал Касьянин.
   - Сейчас вернемся... Пусть подышит.
   На пятом этаже им удалось найти пустой  пролет,  здесь,  похоже,  все
квартиры были пусты, хотя при свете спички какие-то признаки жизни можно
бьшо заметить - пустые бутылки, ящик, застеленный  газе-,  той,  матрас,
скорее всего подобранный на свалке, диван с разодранным верхом.
   - Здесь и остановимся, - сказал Ухалов. - Давай свою игрушку, - он  в
темноте нащупал холодную рукоятку револьвера,  сунул  Касьянину  коробок
спичек. - Зажигай, сейчас все покажу.
   При слабом огоньке он еще раз показал Касьянину, где  предохранитель,
как  можно  опустить  или  поднять  его  большим  пальцем,   не   убирая
указательного с курка.
   - Может, достаточно будет одного  вида  оружия,  а?  -  с  непонятной
надеждой  спросил  Касьянин,   стараясь   избежать   этих   таинственных
испытаний.
   - А кто в темноте увидит это твое оружие?
   - Да, - вынужден был согласиться Касьянин. - Тут ты прав.
   - Повторяю... Первые два патрона -  шумовые,  запомни.  Потом  два  -
газовые.
   - Слезоточивые?
   -   Ни   фига.   Слезам    никто    не    верит.    Газ    настоящий,
нервно-паралитический.
   Бабахнешь кому-нибудь в морду - не  скоро  в  себя  придет.  Мало  не
покажется, как сейчас говорят крутые ребята.
   - А что, надо в морду?
   - Целиться надо,  конечно,  в  морду.  Чем  морда  больше,  тем  выше
вероятность попадания. С пяти метров достанет.
   - Это интересно, - озадаченно проговорил Касьянин. - Насчет морды.
   - Последние два патрона - с дробью. Это уже на крайний случай.  Убить
- не убьешь, но неприятность причинишь очень большую.
   - Не убью, даже если в морду?
   - А чем она лучше или хуже задницы?
   - Вообще-то да, - согласился Касьянин.
   В этот вечер он чаще обычного соглашался с Ухаловым.  В  голосе  того
звучало столько уверенности, столько твердости, что Касьянин был  просто
подавлен свалившимися на него новыми сведениями.
   - Если собаке с хорошей шерстью выстрелишь этой дробью в бок, то  она
и до шкуры не пробьется. Из шерсти вся осыплется на  землю.  Если  же  в
морду, то собаке будет неприятно.  Она  завизжит  и  побежит  жаловаться
хозяину.
   - Тогда уж хозяин со мной разберется...
   - А для хозяина у тебя еще один патрон, - отмел все сомнения  Ухалов.
- Бери револьвер и стреляй вон туда, в угол.
   - Ты что?!
   - Шумовым, понял?
   - Народ со всех этажей сбежится - бомжи, наркоманы, беженцы, сексуалы
всех разновидностей.
   - Триста лет ты им нужен! Никто даже не пошевелится. Ты  бы  пошел  в
темную квартиру в таком вот доме, в квартиру, где стреляют?
   - Ладно, давай,  -  Касьянин  нащупал  в  темноте  ствол,  перехватил
револьвер   поудобнее.   Его   большой   палец   сам   нащупал    кнопку
предохранителя, указательный лег на спусковой  крючок  легко  и  охотно,
будто всю жизнь этим занимался.
   - Теперь большим пальцем кнопку вверх... - продолжал давать  указания
Ухалов. - Сделал?
   - Вроде.
   - Ну, ни пуха ни пера!
   Касьянин помедлил какое-то  время,  вздохнул,  как  перед  прыжком  с
парашютом, и, направив ствол в дальний  угол  комнаты,  нажал  курок.  В
глубине души он надеялся, что выстрела не произойдет,  не  хотелось  ему
нарушать тишину.  Но  выстрел  грянул  неожиданно  и  резко,  из  ствола
вырвалось злое, стремительное пламя, револьвер в его руке дернулся и тут
же снова затих, как перед следующим прыжком.
   - Еще раз! резковато сказал Ухалов.
   Касьянин снова  нажал  курок,  и  опять  из  ствола,  одновременно  с
грохотом, вырвалось короткое рваное пламя.
   - Молоток! - сказал Ухалов.  Взяв  револьвер  из  рук  Касьянина,  он
откинул барабан и, вынув пустые патроны, на их место вставил  другие.  -
Вот, пожалуйста!
   И оцять он готов производить шум, плеваться газом, дробью и  защищать
своего хозяина.
   Когда они спускались  по  темным  лестничным  переходам,  Касьянин  с
удивлением обнаружил, что никто  их  не  окликнул,  выстрелы  никого  не
встревожили, жизнь в доме продолжалась точно так же,  как  и  пятнадцать
минут назад,  когда  они  только  поднимались  на  пятый  этаж.  Видимо,
подобные дела были здесь если и не нормой, то достаточно обычными.
   Едва Касьянин и Ухалов вышли из подъезда, над головами их громыхнуло,
раскалывающимся треском сверкнула  молния,  рядом  упали  крупные  капли
дождя и в воздухе запахло поднятой пылью.  С  радостным  лаем  подскочил
невидимый в темноте Яшка. Подъезд, в котором скрылись Ухалов и Касьянин,
он нашел, но войти в дом, полный странных звуков и запахов, не  решился.
Не дожидаясь, пока дождь наберет силу, все трое бросились  к  освещенной
трассе,  за  которой  светились  обжитые,  освещенные  дома,  снабженные
горячей и холодной водой, газовыми плитками, телевизионными антеннами  и
холодильниками, дома, в которых шла совсем другая жизнь  -  осмысленная,
размеренная, сытая.

***

   Следователя Ивана Ивановича Анфилогова нельзя было назвать слишком уж
оперативным,  вездесущим,  яростным  в  работе.  Нет,  он   скорее   был
нетороплив, обстоятелен, но не эти  качества  определяли  его  сущность.
Главным в нем была какая-то нечеловеческая неотступность, цепкость, явно
выходившая за  пределы  непосредственных  служебных  обязанностей.  Даже
когда дело было закрыто, когда потерпевший уже не имел никаких претензий
ни к милиции, ни к преступнику,  Анфилогов  продолжал  вести  свой,  уже
можно сказать, личный поиск, за который  его  наверняка  не  ожидала  ни
слава, ни награды. Похоже, он и не стремился ни к славе, ни к  наградам.
Для удовлетворения следовательского тщеславия ему вполне хватало личного
успеха, о котором частенько не  знали  ни  начальство,  ни  товарищи  по
работе.
   Та же история со зверским  избиением  журналиста.  Касьянин  открытым
текстом заявил, что ничего внятного о преступнике сказать не  может.  Не
видел он его в темноте и, если ему предъявить напавшего на него бандита,
попросту не узнает.
   Касьянин так и сказал - не  узнаю.  И  не  потому,  что  струсил  или
опасался снова столкнуться с преступником, вовсе нет,  он  действительно
ничего о нем не знал, поскольку первый же удар  из  темноты  свалил  его
наземь и он не имел возможности даже.поднять голову.
   Подобные показания освобождали Анфилогова от дальнейших поисков, и он
мог спокойно заняться  другими  делами.  Но  было  одно  обстоятельство,
которое не позволяло ему  успокоиться,  -  он  пообещал  Касьянину,  что
преступника найдет.
   И продолжал поиск.
   Спокойно, улыбчиво и неотступно.
   Оттолкнулся  Анфилогов  от  того  немногого,  что  смог  сказать  ему
Касьянин, - тот помнил слова, которыми обложил его  нападавший:  обозвал
сучьим потрохом, пидором позорным и пообещал сделать из него бифштекс  с
кровью.
   Поиск оказался недолгим и вполне успешным.
   Прежде всего Анфилогов отправился к  участковому  и  подробно  с  ним
поговорил,  интересуясь  людьми,  которые  успели  побывать   в   местах
заключения.
   Слова,  которые  запомнил  Касьянин,  действительно  несли  на   себе
неистребимое тавро лагерного жаргона. Пройти мимо этой зацепки Анфилогов
никак не мог.
   Но не все в жизни получается, как нам бы того хотелось, как вроде  бы
должно получаться. Жизнь оказывается сложнее  самых  замысловатых  наших
придумок и часто смеется над  безумными  поп