- Если можно, на нижние полки, - совсем обнаглел Касьянин.
   - Я же вам говорю - давайте деньги.
   - Только, пожалуйста, в середине вагона, а то, знаете, по ночам двери
хлопают...
   - Да вы вообще будете ехать вдвоем на  весь  вагон!  -  не  выдержала
кассирша.
   - Занимайте хоть каждый по целому купе.
   Господи!  -  ужаснулся  Касьянин.  На  какие  только   ухищрения   не
приходилось идти, чтобы достать хотя бы плацкартный  на  верхней  полке!
Звонки из редакции, бронирование, подарки кассиршам,  специальные  кассы
для блатных, кассы в зданиях самих редакций, которые обслуживали  только
журналистов, только командированных, только своих и никого больше.
   Сунув билеты в карман пиджака, Касьянин окинул взглядом громадный зал
вокзала. Да, этого новые властители добились - билет  можно  купить  без
всяких помех в любое время, на любой поезд.  Но  куда  исчезли  желающие
отправиться в путь, куда  они  все  подевались,  почему  пропало  у  них
желание вообще ехать куда-либо? Не до того стало, не до путешествий,  не
до поездов, не до радостных  встреч  в  винных  погребах  с  друзьями  и
подругами в кабачках Ялты и Одессы, в шашлычных Пицунды  и  Лагодехи,  в
горах Дербента и Пасанаури.
   Другая жизнь пришла, другая страна получилась.
   - Все в порядке? - спросил Анфилогов, распахивая дверцу.
   - Оказывается, я вообще мог закупить целый вагон.
   - С билетами стало проще, - откликнулся Ан-филогов, не придавая своим
словам никакого значения. - Я провожу вас.
   - Стоит ли?
   -  Провожу.  Я  должен  быть  уверен,  что   отъезд   состоялся   без
приключений.
   Снова взяв  самую  большую  сумку,  Анфилогов  захлопнул  багажник  и
решительно  направился  к  вокзалу.  Касьянин  и  Марина   со   Степаном
потянулись следом. Вокзал был пыльным и разогретым на солнце,  крикливые
тетки предлагали горячие чебуреки, избитые друг дружкой бомжи  слонялись
вроде бы бесцельно,  но  на  самом  деле  зорко  высматривали,  чего  бы
стащить, у кого попросить пятерку на опохмелку, а кого просто припугнуть
непотребным своим видом.  В  Анфилогове  они  сразу  чувствовали  что-то
опасное, заставляющее их вжиматься в стены, в углы, в ниши.
   Поезд отходил с третьего пути и уже стоял  у  платформы.  На  перроне
суетились  редкие  пассажиры,  провожающие,  сидели  на   своих   тачках
разморенные жарой носильщики. Тут же в киоске Касьянин купил две бутылки
воды, большую пачку печенья и запрессованную в целлофан колбасу.
   - Остальное купите в дороге, - сказал он Марине.
   - Что ж нам, выбегать на каждой остановке?
   - На каждой не стоит, а  вот  через  одну  выбегайте  обязательно,  -
ответил Касьянин, не глядя на жену.
   - И что же нам покупать?
   - Все, что предлагают, - мутное пиво,  поддельную  водку,  пирожки  с
гнилым салом,  -  его  раздражало  постоянное  недовольство  Марины,  ее
неугасающее желание все обострить, довести до  легкого  скандала.  И  он
нашел  надежный  способ  защиты   -   поддерживал   все   ее   идиотские
предположения и сомнения. Поддерживал, подхватывал и доводил  до  полной
дурости. И заметил - действовало. Марина тут же обиженно замолкала,  как
бы убедившись в худших своих догадках.
   Поезд отошел точно по  расписанию,  и  Касьянин,  взглянув  на  часы,
облегченно перевел дух - наконец-то он может поступать  по  собственному
разумению.
   Что бы ни произошло с Касьяниным, какие бы неприятности ни  свалились
на его голову, никто не освобождал его от обязанностей в редакции.  Этим
журналистика отличается от всех прочих специальностей,  существующих  на
белом свете. Ты вроде бы свободен, можешь  и  выпить  в  рабочее  время,
можешь  даже  напиться,  начальство  не  будет  долго  гневаться,   если
прогуляешь денек-второй-третий, но наступает момент, когда ты,  невзирая
на  землетрясение,  разрушившее  твой   город,   на   женщину,   которая
разочаровалась в тебе так  неожиданно,  что  ты  готов  голову  в  петлю
сунуть, невзирая на расстрел президентом собственного  парламента...  Ты
должен к десяти ноль-ноль положить на стол двести строк,  которые  можно
тут же нести в типографию и отливать в металле. Даже если у тебя на  эти
строчки есть всего полчаса,  всего  десять  минут  или  же  нет  времени
совершенно. Тогда ты должен сам отправиться в типографию и  продиктовать
наборщику строки, которые на твоих глазах опять же отливаются в металле.
   И сегодня, в это утро,  отправив  жену  и  сына  подальше  от  убийц,
которые начали охоту  за  ним,  распрощавшись  с  зубастым  следователем
Анфилоговым, Касьянин пришел в редакцию и сел за свой стол, чтобы  через
час  сдать  подборку  криминальных  материалов.  Для  начала  он  описал
нападение на собственную квартиру, указав свою фамилию и  место  работы,
зная прекрасно, что  гласность  может  кое-кого  остановить  от  решений
отчаянных и злых. "Стреляй в глазок - попадешь в  глаз",  -  написал  он
заголовок.
   Потом  ему  сообщили  из  городского  суда,   что   какой-то   истец,
измордованный  жизнью,  безденежьем,  полной  беспросветностью,  услышав
решение судьи,  набросился  на  нее  и  свалил  двумя  ударами  дубинки,
замаскированной под зонтик. А когда его попытались оттащить, выхватил из
сумки канистру с бензином, облил лежащую  в  беспамятстве  судью,  облил
самого себя, выхватил  зажигалку  и  только  этим  заставил  отшатнуться
перетрусивших доброхотов. Что делать,  бедолагу  перехитрили  -  затеяли
долгие переговоры, пообещали изменить судебное решение, а  тем  временем
вызвали снайпера, который и снес у мужика полчерепа, когда тот уже начал
на что-то надеяться в своей жизни...
   Подумав  и  посмотрев  некоторое  время  в  окно,  Касьянин   написал
заголовок.
   "Чем так жить, лучше сразу..." Потом еще подумал и, зачеркнув  первый
заголовок, написал второй. "Пусть все горит синим пламенем!"
   В это утро Касьянину везло - ему удалось раскопать  случай,  когда  у
молодой мамаши украли ребеночка прямо из коляски, а  она,  не  выдержав,
выбросилась с двенадцатого этажа. Потом где-то поймали маньяка,  который
насиловал первоклашек в лифте. Эту  заметку  он  назвал,  как  это  было
принято в его  газете,  с  милой  такой  смешинкой:  "Настоящие  мужчины
предпочитают косички с бантиками".
   К  двенадцати  Касьянин  положил  перед   редактором   материал   для
криминального раздела. Пока Осоргин читал, Касьянин  сел  в  сторонке  в
затертое кресло, закинул ногу на ногу  и  уставился  в  залитое  солнцем
окно.
   - Кошмар! - воскликнул редактор, прочитав заметки и  отшатнувшись  на
спинку стула. - В каком мире мы живем!
   - В прекрасном и яростном мире.
   - Мне кажется, что в нем больше ярости, чем всего остального. А?
   - Ты прочитал заметку о своем сотруднике, о некоем Касьянине?
   - Да, - Осоргин помолчал. - Должен тебе  сказать...  Она  вызывает  у
меня сомнения... Ты настаиваешь на том, чтобы мы  оповестили  столицу  о
твоих ночных злоключениях?
   - Не то чтобы настаиваю,  -  вздохнул  Касьянин.  -  Мне  показалось,
что...
   Может быть, она остановит этих ребят, как ты думаешь?
   - Или озлобит еще больше?
   - Решай сам. Я высказал свои соображения. Речь не о  моем  тщеславии,
не о жажде славы, речь идет о вещах простых и суровых.
   - Подумаю, Илья. Подумаю.
   - И еще... Я линяю.
   - Не понял?
   - Мне нужно срочно сматываться из города. Сегодня  утром  я  отправил
семью в другое государство.
   - Куда? - Утренним поездом.
   - Я спрашиваю - куда?
   - Взял два купейных билета, посадил,  и  они  поехали.  И  Марина,  и
Степан.
   Завтра к утру доберутся.
   - Не хочешь говорить, куда  отправил?  -  Деньги  нужны.  Сегодняшним
вечерним поездом я уезжаю следом за ними.
   - Надолго?
   - Месяц, два, три... Как получится. Есть человек, который скажет мне,
когда можно возвращаться.
   - Хочешь уволиться?
   - Нет, я вернусь в любом случае. Невзирая ни на что.
   - Почему они охотятся за тобой?
   - Евладов считает, что я... В общем, у них погиб один  боевик,  и  он
уверен, что в этом моя вина. Я писал об этом случае,  все  произошло  на
пустыре у нашего дома...
   - На вашем пустыре было уже два трупа, правильно?
   - Если не уеду, будет третий, - сказал Касьянин.
   - Денег нет.
   - Совсем?
   - Достану к завтрашнему дню. Примерно к середине дня, не раньше.
   - Сколько?
   - Десять миллионов хватит? - Вполне.
   - Пережди где-нибудь сутки... Можешь у меня... Как я  понимаю,  домой
тебе возвращаться нельзя?
   - Нежелательно.
   - Я дам заметку о том, как стреляли в твою дверь... Может быть, это и
в самом деле его остановит. Этот Евладов... Он как мужик  -  осторожный,
хамовитый, беспределыцик?
   - Всего понемногу, - Касьянин полез  в  карман  и  вытащил  сложенный
вчетверо предвыборный плакат Евладрва. - Почитай, это все о нем. В  мэры
мужик собрался.
   Редактор осторожно, даже с опаской взял плакатик, долго вчитывался  в
текст, всматривался в портрет Евладова.
   - Значит, и до этих времен дожили... - произнес он наконец. - Знаешь,
что сказал наш всенародно-избранный? Он же  из  Японии  вернулся...  Как
пообщаюсь, говорит, с  японцами,  так  сразу  чувствую,  что  становлюсь
умнее.
   - Ему бы там подзадержаться, в Японии-то, а? -  спросил  Касьянин.  -
Глядишь, и польза была бы.
   - Видишь ли, они сейчас с ихним премьером встретились без  галстуков,
в дружеской обстановке. Осенью договорились пообщаться без  пиджаков,  а
весной уже и без штанов. Чтобы лучше друг друга чувствовать.
   - А с Клинтоном? Тоже без штанов?
   - С тем опасно, это же  половой  бандит,  по  привычке  потребует  от
нашего...
   Ну  сам,  понимаешь,  орального  секса  потребует,  он  ведь  большой
любитель орального. От всех требует. И никто не отказывал. А нашему куда
деваться? Сделает. Постарается.
   Деньги на кону, - редактор развел  руками.  -  Кстати,  о  деньгах...
Значит, завтра - это твердо?
   - Илья! - строго сказал редактор.
   - Понял. Молчу. - Касьянин встал и, покорно  склонив  голову,  прижал
ладони к груди, прося прощения за настырность и недоверчивость.
   - Надо ведь кому-то отдел передать, - Осоргин тоже встал. - Телефоны,
контакты,  связи...  Люди  приходят  и  уходят,  а  криминальный   отдел
остается.
   - Я не ухожу, - уточнил Касьянин.
   - К слову сказал! Понял?! К слову! Я и не отпускаю тебя! Какие-то  вы
все нервные, озабоченные!
   - Когда начнут в твою дверь стрелять, интересно, в какое состояние ты
впадешь?
   - С тобой посоветуюсь! - рассмеялся редактор. -  Ты  к  тому  времени
опытным будешь, прожженным, матерым!
   - И даже простреленным в некоторых  местах,  -  без  улыбки  закончил
Касьянин.
   - А  отдел...  Брыкину  передам,  пусть  возится.  И  это...  Отпуск,
заявление... Это же надо все оформить...
   - Оставь заявление секретарше, остальное сделаю сам, - Осоргин  вышел
из-за стола, пожал руку Касьянину и проникновенно посмотрел в  глаза.  -
Держись, старик. Жизнь, она... Сам знаешь, как  тельняшка...  То  черная
полоса, то белая.
   - А я по этой тельняшке вроде как вошь поганая ползу, да?  -  спросил
Касьянин и опять не нашел в себе сил улыбнуться.
   - Держись, старик, - повторил редактор, и Касьянин понял, что Осоргин
благодарен ему за то, что отказался ночевать у него, за то, что  уходит,
как больной пес, подыхать куда-то на  сторону,  не  заставляет  редакцию
волноваться и ожидать бандитского налета, после  которого  трупов  может
оказаться куда больше, чем  на  пустыре.  В  поведении  Касьянина  можно
увидеть даже великодушие - он избавляет всех от тягот.
   И лишь оказавшись на  залитой  солнцем  улице,  Касьянин  понял,  что
редактор мог бы вести себя немного лучше. Мог бы, например, оставить его
в  кабинете,  мог  запретить  покидать  редакцию,  позвонить   в   любое
милицейское  управление,  вплоть  до  министра,  и  раскрутить  всю  эту
историю, довести читателя до визга, до визга довести и Евладова...
   Но... Не сделал.
   Испугался?
   Нет.
   Дело в другом - поступи он иначе, и на  него  свалится  такая  прорва
работы,  такая  суета...  Звонки,   объяснения,   материал   в   газету,
переверстка всей первой полосы...
   Нет, Осоргин не испугался.
   Он просто поленился.
   - Как и все мы, как и все мы, - пробормотал  Касьянин,  проходя  мимо
старухи с протянутой трясущейся рукой. В другой руке у нее была картонка
от какой-то упаковки с единственным словом - "Помогите". Она не  просила
на лечение, не поминала Иисуса Христа, не жаловалась на пожар или на то,
что ей нечем кормить  внуков  или  кошек,  она  просто  просила  помочь.
Касьянин прошел мимо старухи несколько шагов и вдруг понял, что  ему  не
жалко дать ей тысячу, две, десять тысяч не жалко, ему просто лень рыться
в карманах, останавливаться, возвращаться к старухе...
   И, осознав все это,  он  остановился,  нашел  в  кармане  пятерку  и,
вернувшись,  положил  в  ее  протянутую   ладонь.   Старуха   не   стала
благодарить, не помянула бога, она лишь кивнула,  и  Касьянин  был  даже
признателен за эту  немногословную,  может  быть,  даже  снисходительную
благодарность.
   Чем дальше Касьянин уходил от редакции, тем большую растерянность  он
чувствовал - ему некуда было идти.  Погиб  Ухалов,  к  которому  он  мог
прийти и на час, и на все восемь часов, на  полный  рабочий  день  и  на
полный  год.  Он  не  мог  пойти  домой,  чтобы  там,  задернув   шторы,
отгородиться от исступленного солнца, хлопнуть стакан водки  и  включить
телевизор,  чтобы  еще  раз  убедиться  в  преимуществах   прокладок   с
крылышками. Возвращаться в редакцию тоже не было смысла - материал сдан,
деньги будут только завтра. Нет,  нельзя,  он  поставит  себя  в  глупое
положение - с ним уже попрощались.
   Остановившись  у  киоска  с  откровенным  названием  "Еда",  он  съел
сосиску, как-то неприлично всунутую  в  продолговатую  булку,  прямо  из
бутылки выпил пиво, постоял в тени, рассматривая проходящих мимо  людей.
Все торопились, таких, как он, стоящих, жующих, наблюдающих, - не  было.
Да и радости в глазах он не видел.
   Присматриваясь к молодым, старым, к девушкам, парням, Касьянин  решил
дождаться, увидеть хоть один радостный, улыбчивый взгляд. Нет,  какая-то
бесконечная  озабоченность.  И  подумалось,   подумалось   Касьянину   и
представилось - сколько поколений самых талантливых  писателей,  поэтов,
композиторов, актеров,  властителей  дум  народных  мечтали  о  свободе,
воспевали свободу, революцию, проклинали царизм во всех его проявлениях,
даже самых разумных, приучали людей думать  о  революции  как  о  высшем
счастье народном.
   И вот она свершилась, не могла не свершиться при такой  массированной
подготовке. И что же?
   Радость вселенская? Ни фига, ни фига, ребята. Горе,  кровь,  насилие,
которые продолжаются уже сто лет.
   И  опять  мечталось,  опять  поэты  и  мыслители  готовили  людей   к
свержению. Свергли.
   Наступили демократические времена, и рыкающий  дылда,  забравшись  на
танк, оповестил человечество о наступлении в России  счастливых  перемен
Да, точь-в-точь, как когда-то картавый, лысый и гунявый оповестил о  том
же с броневика.
   И что же, и что же?
   Старухи высыпали просить на пропитание, юные  скрипачки  в  подземных
переходах играют Паганини ради тысчонки, за которую  не  пустят  даже  в
туалет на Курском вокзале, а бандиты, не  успевшие  попасть  в  банкиры,
рвутся в мэры...
   Приехали, ребята.
   - С чем я вас и поздравляю, - пробормотал Касьянин и двинулся  дальше
по солнечной, знойной Москве,  какой  она  бывает  чрезвычайно  редко  и
каждый раз  именно  тогда,  когда  хочется  прохлады,  дождя  и  луж  на
асфальте...
   Касьянин и сам не заметил, как оказался у собственного дома, он зашел
во двор с дальней стороны, обойдя микрорайон  боковыми  улочками.  Здесь
его никто не знал,  и  он,  расположившись  на  кленовом  пне,  издалека
посматривал на свой дом.
   Залитый солнцем, он  казался  слепяще-белым.  Вдоль  разогретых  стен
струились потоки разогретого воздуха, и от этого линии дрожали и сам дом
казался зыбким и Даже как бы несуществующим. Впрочем, это так и  было  -
несмотря на то, что до него было рукой подать, три-четыре  минуты  ходу,
но войти в подъезд,  войти  в  свою  квартиру  для  Касьянина  было  уже
невозможно.
   И вдруг он вздрогнул,  увидев  появившееся  у  подъезда  яркое,  алое
пятно.
   Касьянин приподнялся, всмотрелся - это была открытая машина Евладова.
Стараясь не выходить на открытое пространство, он  прошел  за  железными
гаражами, мимо мусорных ящиков, некоторое  время  скрывался  в  зарослях
кленовых кустарников.
   Теперь от евладовской машины его отделяло метров сто, не больше.
   Машина была пуста. Значит, Евладов с компанией поднялись на его этаж,
и кто знает, может быть, именно в эти минуты ломятся в квартиру. Но нет,
прошло еще немного времени, и из подъезда вышел человек, сел в машину  и
тут же отъехал. Видимо, это был водитель и Евладов  послал  проверить  -
нет ли хозяина в доме.
   Постояв за гаражами, Касьянин вернулся к пню в тень кленов. Пора было
подумать о ночлеге.  Весь  день  у  него  была  шальная  мысль  все-таки
вернуться домой и переночевать в своей кровати. Вряд  ли  Евладов  после
вчерашних  событий  решится  на  следующую  же  ночь  снова  взяться  за
Касьянина. Тем более что утром он столкнулся в дверях с Анфилоговым.
   У Касьянина была еще  одна  возможность  -  вернуться  в  редакцию  и
остаться там на  ночь.  В  приемной  стоит  просторный  диван,  редакция
находится в большом здании, на всех этажах всю  ночь  дежурят  ребята  с
короткими черными автоматами, и там он был бы в полной безопасности.
   Но что-то мешало...
   Слишком уж он будет выглядеть запуганным, слишком растерянным.
   Нехорошо это, не надо бы...
   И еще Анфилогов...
   Этот тоже предлагал переночевать у него. Тут уже лучше,  удобнее.  Но
опять что-то останавливало.  Касьянин  попытался  понять  -  что  именно
мешает ему  пойти  к  следователю?  Робость?  Нет,  после  двадцати  лет
журналистики от этого чувства мало  что  остается.  Нежелание  стеснять?
Тоже нет, Анфилогов сам сказал, что он будет  дома  один,  и,  наверное,
даже обрадуется. Что же, что? И наконец до Касьянина дошло - он не верил
Анфилогову. Из опыта своей криминальной хроники он знал, как  часто  эти
две службы работают вместе, сообща, рука об руку -  бандиты  и  те,  кто
должен с ними бороться.
   Да,  вполне  возможно,  что  Анфилогов  неплохой  человек,   усердный
служака, исполнительный  и  добросовестный.  Но  в  то  же  время  есть,
допустим, у него любимая банда,  которую  он  холит  и  оберегает,  а  с
остальными борется в меру сил.
   И банда тоже оказывает ему знаки уважения,  а  с  остальными  ментами
борется в меру сил.
   Все это Касьянин хорошо себе представлял, поскольку не один  раз  все
странности этих взаимоотношений ему приходилось описывать в  коротеньких
своих заметочках, из которых  когда-нибудь  сложится  увлекательная,  но
кровавая   история   криминальной   жизни   города   в   конце   второго
тысячелетия...
   Посидев еще несколько  минут  на  пне,  Касьянин  твердо  решил,  что
ночевать будет дома. И в этом было не просто желание или вызов, нет, все
было проще и естественнее. Ему нужно было принять душ, сменить  рубашку,
собраться в дорогу, побриться, в конце концов. Нужно было  прихватить  с
собой блокноты, записи, черновики, документы - все это осталось в столе.
Возможно, пребывание на берегах Днепра затянется, и он сможет поработать
над документальной  повестью,  которую  давно  обещал  редактору  -  тот
собирался печатать ее с продолжением из номера в номер.
   - Не было бы счастья, да несчастье помогло, -  пробормотал  Касьянин,
вспомнив и об этой своей затее, из-за которой ему во что бы то ни  стало
нужно побывать в квартире. - Глядишь, благодаря всем  этим  злоключениям
удастся навалять страниц сто, а то и сто пятьдесят...
   У Касьянина уже и название было приготовлено -