ньше замечал в тебе провидческие способности, ты можешь  иногда
заглянуть в будущее, можешь. Правда, редко пользуешься своим  даром,  но
он в тебе явно наличествует, - закончил Касьянин канцелярским оборотом и
добился своего - именно это словечко "наличествует" привело Марину  чуть
ли не в бешенство.
   Касьянин проследил взглядом за порывистой, нервной  походкой  Марины,
посторонился,  подтянул  под  себя  ноги,  пропуская  жену,  когда   она
проносилась мимо с очередной тряпкой. По лицу ее он научился безошибочно
различать раздраженность, недовольство  им,  Касьяниным.  Причина  могла
быть какой угодно.
   Например, то, что он даже внешне мало соответствует ее представлениям
о хорошем муже. Ей не нравились его рубашки, его пиджаки,  его  стрижка.
Поначалу он пытался войти в тот образ, который бы ее устроил,  но  потом
оставил это, поняв, что занятие это бесполезное, в  чем-то  недостойное,
если не унизительное. Или ты принимаешь меня таким, каков я есть, или не
принимай вовсе, решил Касьянин.
   Он смотрел на нее, проносящуюся мимо, откидываясь на  спинку  кресла,
чтобы она не наткнулась на его голову, подтягивал ноги на сиденье, чтобы
не споткнулась о них, чувствовал себя лишним, громоздким, неприятным для
нее и прощался, прощался. Где-то в  самой  глубине  его  души  светилось
маленькое пятнышко, теплый  греющий  комочек  -  Марина  уезжала,  а  он
оставался. Может быть, он задержится на день, на два, может быть,  уедет
в тот же день или случится так, что он и на месяц останется в городе, но
предстоит разлука, и он был ей рад.
   До сих пор,  на  четвертом  уже  десятке,  Марина  продолжала  что-то
доказывать себе, ему, окружающим, продолжала  утверждаться  этим  трижды
проклятым паласом, этими шторами, шлепанцами, в ее  недрах  до  сих  пор
происходили  непрекращающиеся  разборки,  гремели  автоматные   очереди,
взрывались гранаты, гусеницы танков рвали на части ненавистных соседей и
подруг,  она  сжигала   огнеметами   чьи-то   успехи,   победы,   удачи,
собственными  руками  разрывала  недоступные  ей  наряды,  проклинала  и
ненавидела страны, где побывали ее знакомые,  она  изводила  эти  страны
наводнениями и землетрясениями, заваливала их снегом, устраивала  лесные
пожары, плодила террористов. И все эти страсти продолжали кипеть  в  ней
изо дня в день, хотя на поверхность проступало только  недовольство  им,
мужем, Касьяни-ным Ильей Николасвичем. И все это он понимал.
   Если попытаться определить, какое самое сильное чувство испытывал  он
в эти мгновения, то это был не ужас  перед  бандой  Евладова,  это  была
тихая, почти незаметная радость по поводу неизбежного отъезда Марины.
   Касьянин осторожно посмотрел на  настенные  часы,  и  Марина  тут  же
перехватила его взгляд.
   - Не страдай, не страдай! - бросила она, проносясь мимо,  и  Касьянин
понял, что жена знает о его состоянии.  -  Скоро,  совсем  скоро  уедем,
дорогой!
   -  Это  хорошо,  -  сказал  Касьянин.  Марина   резко   остановилась,
обернулась к мужу,  некоторое  время  смотрела  на  него  с  насмешливым
изумлением, но,  видимо,  решив,  что  сегодня  ей  не  удастся  пробить
касьянинскую невозмутимость, помчалась дальше.
   А Касьянин, передохнув после своих бензиновых забот, снова  пошел  на
балкон, разыскал за шкафом доску,  гвозди,  молоток  и  заколотил  дыру,
оставшуюся после евладовского выстрела  в  дверной  глазок.  Гвозди  ему
попались великоватые, они проходили не только сквозь доску, но и  сквозь
дверь, вылезая наружу  какими-то  злобными  шипами.  Касьянин  вышел  на
площадку и загнул гвозди,  стараясь,  чтобы  они  утонули  в  клеенчатой
обивке двери.
   Осмотрев свою работу, он остался ею доволен и, вернувшись в  комнату,
опустился в кресло.
   - Надеюсь, ты проводишь нас? - спросила Марина.
   - Да.
   - Слава богу! Хоть какая-то помощь.
   - А не пойти ли тебе высморкаться? -  спросил  Касьянин  негромко,  с
явной заботливостью в голосе.
   Марина замерла на какое-то время, вскинула  брови,  но,  увидев,  что
Касьянин и не думает поворачиваться к ней и потому не увидит ее гневного
удивления, промолчала.
   Это у Касьянина было - он мог невозмутимо  переносить  любые  выпады,
намеки, подковырки, а потом вдруг,  неожиданно  даже  для  самого  себя,
произносил  нечто  настолько  грубое  и  бесцеремонное,  что  дальнейший
разговор терял смысл. Марина знала об этой его особенности  и  понимала,
что в таких случаях лучше остановиться. Но просто проглотить  ска-занное
не смогла.
   -  Высморкаться  после  разговора  с  тобой?  -  спросила  она.  -  С
удовольствием.
   И действительно, пройдя в ванную, шумно высморкалась.
   - О господи, - прошептал Касьянин. - Когда же  наконец  наступит  это
утро...
   Утром, когда Касьянины уже собрались выходить и присели перед дорогой
на уложенные Мариной сумки, в прихожей раздался  звонок.  Его  никто  не
ожидал, и все  невольно  вздрогнули.  Марина  посмотрела  на  Касьянина,
Степан - на мать,  а  Касьянин  медленно  поднялся  и  прошел  к  двери.
Постоял, прислушиваясь к звукам на  площадке,  но,  ничего  не  услышав,
спросил, вжавшись в простенок с вешалкой:.
   - Кто там?
   - Анфилогов,  -  прозвучал  голос  бодрый,  даже  какой-то  вызывающе
веселый.
   Касьянин узнал следователя, но открыл дверь не сразу.  Поколебавшись,
оглянулся на Марину, которая стояла в комнате, прижав к себе Степана.
   - Открывайте, Илья Николасвич! На этот раз вам ничто не угрожает!
   - Ну что ж,  -  вздохнул  Касьянин.  -  Если  не  угрожает,  придется
открыть.
   И он распахнул дверь.
   На площадке действительно стоял Анфилогов и  улыбался,  показывая  не
меньше половины потрясающих своих зубов необыкновенной остроты.
   - Позвольте войти?
   - Всегда рад.
   - Приятно слышать, - Анфилогов решил продолжить  обмен  любезностями.
Он перешагнул порог и обернулся назад,  чтобы  закрыть  дверь.  И  вдруг
увидел доску, грубо, но прочно приколоченную к двери. - О! -  воскликнул
он с непонятной радостью. - У вас перемены?
   - Небольшие.
   Все так же лучезарно улыбаясь, Анфилогов прошел в  комнату  и  увидел
сидящих на сумках Марину и Степана.
   - Собрались в дорогу? - спросил он.
   - Да, если не  возражаете,  -  ответила  Марина,  которой  нужен  был
виновник всех ее ночных волнений, а следователь  для  этой  роли  вполне
подходил.
   - Я знаю обо всем, что произошло этой ночью, - упредил он  дальнейшие
дерзости Марины. - Мне доложили. Я ознакомился с протоколами,  поговорил
с ребятами, которые были у вас... Значит, все-таки уезжаете?
   - Да, - сказал Касьянин.
   - Ну что ж, решение правильное, разумное, своевременное, -  Анфилогов
внимательно осматривал комнату, словно хотел увидеть еще какие-то  следы
ночных событий. - Повреждения, я смотрю, у вас небольшие, терпимые...
   - И оснований  для  волнений  нет  никаких,  -  закончила  Марина  за
следователя.
   - Не думаю, - обернулся к ней Анфилогов.  -  Основания  для  волнений
есть, и очень серьезные. Я даже чувствую свою вину в том, что произошло.
   - Это радует, -  заметила  Марина  негромко,  но  Анфилогов  услышал,
обернулся.
   - Я вас понимаю, - сказал он. - Но что делать, что  делать...  Ребята
сказали  мне,  что  вы  узнали  нападавших?  -  повернулся  Анфилогов  к
Касьянину.
   - Да, - Касьянин помялся, не зная, стоит ли ему настаивать  на  своих
показаниях, но потом решил, что терять, собственно, нечего.  -  Это  был
Евладов со своей бандой.
   - Как я понимаю, ночка у вас была еще та...
   - Да, знаете, как-то не спалось, - заметила Марина. -  То  гости,  то
комары... А тут уж и рассвет.
   - Самолет? Поезд?
   - Поезд, - ответил Касьянин. - Через два часа. - Я вас подброшу.
   - Это было бы неплохо, - сказала Марина. - А... Вы не боитесь?
   - Кого? - Евладова.
   - Нет, не боюсь, - ответил Анфилогов с напором. - И вам не советую.
   - Спасибо, мы постараемся воспользоваться вашим советом.
   - Знаете, - Анфилогов повернулся  к  Марине  и  присел  перед  ней  в
кресло, - я еще не провинился перед вами настолько,  чтобы  вот  так  со
мной разговаривать.
   - Евладов с вами разговаривает более почтительно?
   - Да, - помедлив, ответил Анфилогов.
   - Это радует, - повторила Марина. - Вы, пожалуйста, извините меня  за
дерзости, но... Бессонная ночь дает себя  знать.  И  я  вот  еще  о  чем
подумала...
   Если мы поедем на вашей машине... Его люди увяжутся... А  мне  бы  не
хотелось, чтобы они знали, каким поездом мы поедем, куда...
   - Я постараюсь сделать так, чтобы они  этого  не  узнали,  -  заверил
Анфилогов, повернувшись к Касьянину. Тот  хмыкнул,  как-то  соболезнующе
покачал головой и отошел к окну. - Вы что-то хотели сказать?  -  спросил
Анфилогов холодно - он явно не терпел снисхождения и  ухмылок  за  своей
спиной.
   - Не хотел, но раз уж вы заговорили... Этой ночью, до того, как  сюда
выехала группа захвата, или как вы  ее  там  называете...  Из  вашей  же
конторы по сотовому телефону Евладову позвонили сюда, на нашу  площадку,
и доложили... Так, дескать, и так, пора, дорогой друг, тебе сматываться,
поскольку выехала группа крутых ребят в шапочках с  дырочками.  Вы  меня
поняли, Иван Иванович? У Евладова свои люди в вашей конторе. И,  видимо,
не на последних должностях.
   Анфилогов  помолчал,  покивал  головой,  давая  понять,  что  он  все
услышал, все понял. Поднявшись из  кресла,  постоял  у  окна,  вернулся,
снова сел.
   - Надеюсь, вы не считаете, что и я  человек  Евладова?  -  спросил  с
непривычной печалью в голосе.
   - И мы на это надеемся, - успела сказать Марина до того, как  ответил
Касьянин.
   - Понимаю, -  снова  покивал  головой  Анфилогов.  -  Я  разберусь  с
Евладовым.
   Понимаю, что это звучит легковесно и, может быть, даже смешно... Но я
его в покое не оставлю.
   Касьянин,  внимательно   наблюдавший   за   Анфи-логовым,   поразился
происшедшей с ним перемене. В кресле  сидел  не  улыбчивый  следователь,
всегда готовый показать удивительные свои зубы, нет, сидел совсем другой
человек - с жестким лицом, с совершенно пустыми, без  всякого  выражения
глазами. Прошло,  наверное,  не  меньше  минуты,  прежде  чем  Анфилогов
спохватился, вернулся откуда-то  издалека  и,  часто  поморгав  глазами,
смущенно улыбнулся, дескать, простите  за  столь  долгое  отсутствие.  И
понял Касьянин, что не знает он этого человека, совершенно не  знает,  а
то,  что  видит  перед  собой,  -  самый  верхний   слой,   маскирующий,
обманчивый.
   В этот момент из прихожей раздался звонок. Все, кто  был  в  комнате,
невольно замерли, да что там замерли  -  попросту  окаменели.  Никто  не
решился  встать  и  открыть  дверь.  Взглянув   на   побледневшие   лица
Касьяниных, Анфилогов улыбнулся.
   - Пойду посмотрю, кто к вам пожаловал.
   - Осторожнее, - сказала Марина.
   - Авось.
   Анфилогов  сразу  разобрался  в  замках,  быстро  повернул  запоры  и
решительно  распахнул  дверь.  На  пороге  стояли  трое  -   Евладов   в
расслабленной  позе,  а  за  его   спиной   два   настороженных,   будто
приготовившихся к прыжку телохранителя.
   - О! - удивился Евладов, склонив голову к плечу. - Где только тебя не
встретишь, начальник... В какую дырку не залезешь, а ты уж там! Как тебе
это удается?
   - Спать надо меньше.
   - Да, ночка была  напряженная,  бывает,  и  заспишься,  -  осклабился
Евладов, колыхнувшись большим полноватым телом.
   - Твоя работа? - спросил Анфилогов, показывая на заколоченную дыру  в
двери.
   -  Нет,  начальник...  Я   работаю   чище,   надежнее   и,   главное,
результативнее.
   - Врешь, Евладов, - жестко сказал Анфилогов. -  Ты  работаешь  грубо,
бездарно и...
   - Говори, начальник, не стесняйся!
   - И трусливо, - закончил Анфилогов. - Иначе не попадался бы  мне  так
часто на глаза. И вообще бы не попадался. А так попадаешься.
   - И где же я? - щекастое лицо Евладова побелело от оскорбленности.  -
В зоне? За колючей проволокой? В каземате твоем вонючем?
   - Но ты ведь везде уже отметился! - улыбнулся Анфилогов. - Отметился.
И в каземате моем вонючем,  и  за  колючей  проволокой,  в  зоне...  Мне
приятно, что я к этому приложил руку.
   - Все это дурь, Ванька! Все это дурь! Выбрось из своей поганой  башки
и забудь. Забудь - мой тебе  совет!  -  Евладов  лениво  поднял  руку  и
протянул ее за спину. Один из тощеватых телохранителей с землистым лицом
сунул ему в ладонь какую-то бумагу,  свернутую  в  трубочку.  Взяв  этот
небольшой рулончик, Евладов протянул его Анфилогову:
   - Ознакомься, Ванька, вчитайся и вдумайся.
   Евладов махнул тяжелой, пухловатой  рукой  и  в  сопровождении  своих
телохранителей направился к лифтовой площадке. Перед тем как свернуть за
угол, он обернулся.
   - Главное, Ванька, вдумайся!
   Анфилогов развернул бумагу, и брови его невольно полезли  вверх.  Это
был предвыборный плакат Евладова. В центре был помещен  цветной  портрет
самого кандидата, снятый, видимо, в каком-то злачном  месте,  -  Евладов
был в черном костюме, с бабочкой, тщательно причесанный и выглядел менее
мордатым, чем в жизни. "Выберем достойных!" -  было  написано  крупно  и
ярко через весь листок.  А  ниже,  под  портретом,  предвыборный  текст,
видимо, сочиненный самим Евладовым:
   "Цыгане не крадут лошадей в той деревне, где живут. И вы, граждане, в
моем городе будете спать спокойно, даже если ваши дети где-то загулялись
до утра".
   А ведь он победит, подумал Анфилогов. Победит легко  и  в  первом  же
туре.
   Потому  что  люди,  которых  нагло  обманывают  все,  от  президента,
впавшего в  больную  старческую  величавость,  до  последнего  районного
депутата,  готовы  поверить   любому   дельному   обещанию.   А   убрать
преступность с улиц или хотя бы спрятать ее - это не так уж мало.
   - Кто там был? - спросил  Касьянин,  который  так  и  не  поднялся  с
кресла.
   - Евладов.
   - И что же ему было нужно?
   - Сообщил, что намерен стать мэром вот  этого  городка,  -  Анфилогов
протянул плакат Касьянину. Тот развернул его, внимательно прочел все  от
начала до конца и поднял глаза.
   - И что вы думаете по этому поводу?
   - Он победит, - сказал следователь. - Если его не остановить.
   - Одного я уже остановил, - сказал Касьянин  и  тут  же  спохватился,
закрыл лицо плакатом, чтобы Анфилогов не увидел его  растерянности,  его
ужаса перед собственным признанием. Касьянин надеялся, что Анфилогов  не
услышал его слов или хотя бы не понял их зловещего смысла, но  тот  был,
как всегда, улыбчив и внимателен.
   - Я знаю, - Анфилогов встретился взглядом с Касьяниным, и  оба,  чуть
подзадержав взгляды, промолчали. - Вы не раздумали ехать?
   - Да вы что?! - воскликнула Марина.
   - Тогда пора, - и Анфилогов великодушно под хватил  самую  объемистую
сумку.
   - Пошли... Выходим вместе.
   Касьянин вышел на балкон - алая машина Евладова  с  откинутым  верхом
еще стояла у подъезда, но сам Евладов и его свита уже успели  рассесться
по местам.
   Неожиданно, словно  почувствовав  взгляд,  Евладов  поднял  голову  и
увидел на балконе Касьянина.  Он  ничего  не  сказал,  но  приветственно
помахал рукой - до скорой встречи, дескать, дорогой друг.
   Вещей оказалось немного, и все сумки  легко  поместились  в  багажник
анфилоговского "жигуленка". Касьянин сел рядом со  следователем,  Марина
со Степаном расположились сзади. Всю дорогу ехали молча, и,  лишь  когда
выехали  на  Садовое  кольцо,   Анфилогов,   повернув   у   Министерства
иностранных  дел  направо,  к  Курскому  вокзалу,  быстро  взглянул   на
сидевшего рядом Касьянина.
   - Адрес не спрашиваю, телефон тоже... Так вам будет спокойнее. А  то,
что бы ни случилось, у вас сразу мыслишка возникнет - а не Анфилогов  ли
это ручонки свои к нам  протягивает,  не  сговорился  ли  он  с  будущим
мэром... А? - Следователь рассмеялся.
   - Как скажете, - негромко произнес Касьянин.
   -  Но  мне  позванивайте...  Глядишь,   смогу   доложить   что-нибудь
обнадеживающее... Договорились?
   - Я остаюсь, - сказал Касьянин. - Еще на день, на два... Может  быть,
на три, но не больше... Едут только они, - он кивнул на заднее сиденье.
   - Уж если кому ехать, то вам! - удивился Анфилогов.
   -  Да,  конечно...  Но  есть  некоторые   обстоятельства...   Газета,
работа...
   Деньги опять же надо получить, материалы кому-то  передать,  телефоны
моих осведомителей... Криминальный отдел в газете не должен исчезнуть...
Но если все хорошо сложится, я уеду сегодня же, вечерним поездом.
   - Понял, - кивнул Анфилогов. - А если не сложится...  Вам,  очевидно,
не стоит возвращаться в свою квартиру...  -  Да,  я  знаю.  -  Есть  где
переночевать? А то давайте ко мне... А?
   - Спасибо... У меня с этим все в порядке, - отказался от  предложения
Касьянин. Он и себе не смог бы, наверное, объяснить - почему  не  принял
приглашения следователя, почему отказался, но слово было сказано и  идти
на попятную было неудобно.
   - Смотрите... Если надумаете, если обстоятельства переменятся...
   Предложение остается в силе. Я сейчас живу один, мой  курятник  уехал
на юг...
   Буду рад. - Спасибо, - повторил Касьянин, но на этот раз в этом слове
уже не было отказа, и Анфилогов это почувствовал.
   У Курского вокзала машина свернула  с  Садового  кольца  направо,  и,
проехав сотню метров,  Анфилогов  высмотрел  щелочку  между  машинами  и
втиснулся в свободное пространство.
   - Хотите, я схожу  за  билетами?  -  предложил  он.  -  У  меня  есть
удостоверение, которое иногда помогает, а?
   - У меня тоже неплохое удостоверение, - усмехнулся Касьянин и показал
следователю запрессованную в целлофан картонку с трехцветным  российским
флагом и крупными буквами "Пресс-центр МВД".
   - О! - восхитился Анфилогов. - Такого и у меня  нет.  Наверное,  и  к
министру можете пройти?
   - Могу.
   - А я не могу. И не жалею. Поскольку нет в этом  никакой  надобности.
Самое большое, что может сделать министр, - не мешать. Но и этого у  них
не всегда дождешься.
   - Вернусь через десять минут, - сказал Касьянин и,  бросив  за  собой
дверцу, быстро зашагал к зданию вокзала.
   Касьянин хорошо  помнил  совсем  недавние  времена,  это  было  всего
несколько лет назад, до наступления счастливых демократических  перемен,
которые ныне проклинают все, когда Курский вокзал был переполнен в любое
время года. И в  снежные  зимы,  и  в  знойные  месяцы  ехали,  неслись,
стремились старики и старушки к своим внукам и правнукам, с рюкзаками  и
гитарами отправлялись на край света студенческие отряды, ехали упитанные
командированные с раздутыми портфелями,  тощие  интеллигенты  за  южными
впечатлениями, ехали к морям, которых было  так  много,  ехали  в  горы,
которых тоже было не счесть, ехали в скалы и пустыни, ехали  к  целебным
источникам, к винным погребам, ехали просто к родне, которой было много,
так много...
   И вдруг все оборвалось.
   Ушли куда-то за горизонты моря, горы, пустыни да и родня вдруг  стала
недоступной,  иссякли  погреба  перевелась  рыба   в   речных   заводях.
Отшатнулись страны и народы. А красномордый президент с зычным голосом и
злобным оскалом, кокетливо играя спинным хребтом, все обещает  подумать,
не остаться ли ему еще на один срок, не добить ли то, что осталось...
   Касьянин прошел по пустому гулкому залу. В разных концах  его  стояли
кавказские личности и не то продавали, не то выдуривали у людей то,  что
у  них  еще  осталось.  Голодной  стайкой  прошли  венгерские   цыганки,
предлагали  куртки,  лифчики,  женские  прокладки.  Сонно  и   угрожающе
поглядывая вокруг, прошли навстречу  угрюмые  качки  с  литыми  шеями  и
вислыми животами.
   А зал, громадный гранитный зал был пуст и гулок.
   Билет Касьянин взял  без  всяких  трудностей,  поскольку  у  касс,  к
которым совсем недавно невозможно было пробиться,  он  был  единственным
покупателем.
   - Два купейных, - сказал он, наклонившись к дырке в стекле стойки.
   - Пожалуйста.
   - На сегодняшний поезд.
   - Давайте деньги.