край  невысокой  платформы  в  центре  комнаты,  он  грузно
опустился на нее. Там он остался лежать, не в  силах  двинуться  с  места,
трясясь от страха.
     Размышляя, отчего он чувствует легкое покалывание в кончиках пальцев,
соприкоснувшихся с этим  странным  предметом  (или  живым  существом),  он
поднес свои руки ближе к лицу, хотя  разглядеть  хоть  что-нибудь  в  этой
абсолютной темноте было невозможно. Ему казалось, что  его  пальцы  чем-то
испачканы, или, может быть, к ним прилипла какая-то странная  тонкая,  как
паутинка, материя. Он потер пальцы друг о друга - то, что прилипло к  ним,
легко скаталось и осыпалось.
     - Кто там? - спросил он, пугаясь звука своего собственного  дрожащего
голоса.
     Молчание. Еще более страшное, чем любой ответ.
     Чье-то горячее дыхание легко коснулось его щеки.  Он  перекувыркнулся
на невысоком помосте с неожиданным  для  его  лет  проворством,  торопливо
отползая  на  противоположный  край,  прочь  от  того  неизвестного,   кто
наклонился над ним. Но вздох, раздавшийся над его ухом, заставил его столь
же поспешно кинуться назад.
     Мысли стремительно проносились в его голове. Те двое, что привели его
в эту комнату, несомненно, могли войти в нее через высокую двойную  дверь,
находившуюся как раз за его спиной. Они могли  зайти  внутрь,  как  только
погас свет,  и  неслышно  передвигаться  навстречу  Квинн-Рицу,  пока  тот
случайно не столкнулся с одним из них во тьме. Но ведь  он  не  слышал  ни
единого звука, напоминающего легкий шум открываемой или закрываемой двери,
и в кромешной тьме вокруг него не мелькнул ни единый  луч  света,  который
должен был проникнуть  через  приоткрытую  дверь.  Каким  же  образом  его
стражники могли оказаться здесь, рядом с  ним?  Он  припомнил  тот  слабый
терпкий запах, который он почувствовал, выглянув за дверь своего кабинета.
Запах был удивительно знакомым. Но где, при каких обстоятельствах  он  уже
ощущал его раньше, Квинн-Риц припомнить не мог.
     Где-то совсем близко раздался приглушенный смех. Затем  до  его  щеки
легонько дотронулась чья-то рука. Проведя по ней  пальцами,  словно  желая
приласкать, рука вновь отдернулась.
     Квинн-Риц невольно вздрогнул и отпрянул назад.  Кожа  на  коснувшейся
его лица руке показалась ему жесткой и огрубевшей, словно это были  пальцы
старика. Он чувствовал, что после прикосновения на его щеке остался липкий
след. Стирая эту клейкую грязь, оставившую длинный след на  его  лице,  он
почувствовал на своей ладони все ту же тонкую паутинку. Он  с  отвращением
счищал ее со своих пальцев.
     Он повернул голову сначала в одну, потом в другую сторону.  В  полной
темноте, непроницаемой для глаз, ему оставалось только положиться  на  все
остальные чувства. Чутко прислушиваясь и следя  за  легчайшими  переменами
тока воздуха, он трясся от страха и сильнейшего нервного напряжения.
     Ему показалось, что он различает какой-то новый, едва уловимый запах.
Он втянул воздух сквозь расширенные ноздри - запах слегка усилился. Однако
он ничуть не напоминал тот специфический легкий аромат диковинных  терпких
трав,  который  он  ощущал  раньше.  Теперь  на  него  волной  накатывался
неприятный запах  сырости  и  плесени,  словно  доносившийся  из  далекого
подземелья, где в застоявшемся, затхлом воздухе распространяется  вонь  от
заросших грязью и грибком стен.
     Резкая вспышка света вызвала  сильную  боль  в  глазах,  привыкших  к
темноте, словно  его  стегнули  тонким  хлыстом  по  незащищенной  глазной
роговице.
     Он съежился на своем ложе, закрыв лицо  руками.  Осторожно  приоткрыв
веки, он  смотрел  сквозь  раздвинутые  пальцы  на  расцвеченный  пестрыми
красками ярко светящийся прямоугольник высоко на стене. Это вспыхнул  один
из  экранов,  на  котором  была  изображена   рельефная   карта   острова.
Неправильные, кривые линии, очертившие окруженный  океаном  клочок  земли.
Новая  Гвинея.  Яркие  цвета  карты  вскоре   потускнели,   потом   резкое
изображение превратилось в нечеткое, расплывчатое цветное пятно на  стене.
Поблекший экран на несколько секунд стал абсолютно белым, затем погас.
     Через несколько секунд на стене засветилась  другая  карта.  Какая-то
властная, неодолимая сила приковала взгляд Квинн-Рица к  четкому  контуру.
Неужели?.. Да, конечно, это Бразилия.  Там  в  прошлый  раз  была  открыта
золотоносная жила. Не "Магмой", разумеется. "Рудодобывающими".
     Когда  изображение  сделалось  менее  ярким,   Квинн-Риц   обернулся,
оглядывая комнату. Света,  льющегося  с  экрана,  было  достаточно,  чтобы
разглядеть тех, кто был с ним в  этом  просторном  белом  зале.  Но  он  с
удивлением обнаружил, что, кроме него, в комнате никого нет.
     И снова тьма.
     Новая картинка появилась на стене. Он угадал, что на ней  изображено,
раньше, чем узнал искривленные пестрые линии  ландшафта.  Намибия.  Именно
там обнаружены  богатейшие  залежи  урановой  руды.  Не  "Магмой".  Другой
компанией. Он начал, наконец, понимать, что к чему.
     - Феликс? -  собравшись  с  духом,  вымолвил  он,  решив  поиграть  в
рискованную игру. На карту, очевидно, была поставлена его жизнь.
     Опять кромешная тьма. И никакого ответа.
     - Феликс, вы совершаете ошибку. Это девушка, вы же сами сказали...
     Его слова канули в пустоту. Феликса Клина в комнате не было.
     Квинн-Риц медленно спустил ноги с невысокого помоста. И тут же  замер
на месте, услышав тихий смех где-то совсем рядом.
     В ту же секунду стены опять засветились, но теперь уже на них было не
три рельефные карты -  на  каждом  экране  помещалось  четкое  изображение
какой-нибудь   местности.   Цвета   смешивались   между   собой,   границы
расплывались. Голубые, коричневые, зеленые пятна мелькали то тут, то  там,
непрерывно  перемещаясь  по  комнате  с  возрастающей  скоростью,   словно
влекомые мощным потоком. И вот уже  все  это  фантастическое  зрелище  уже
напоминала калейдоскоп красок, ежесекундно порождающий новые причудливые и
пестрые  узоры;  картинки  сменяли  одна   другую,   сливались   в   общем
стремительном движении, темп которого все  убыстрялся,  так  что  в  конце
концов стало совершенно невозможно  различить  там  какие-нибудь  формы  и
неправильные очертания гор, рек и озер;  все  слилось  в  одну  бесцветную
светлую ленту, кружащуюся по комнате с невообразимой быстротой...
     И на залитых белым светом стенах комнаты  стали  появляться  странные
существа. Это были пресмыкающиеся. Они были похожи на огромных  тараканов.
Черные, блестящие, покрытые тонким глянцевитым панцирем. Их конечности, по
три с каждой  стороны  продолговатого,  защищенного  панцирем  тела,  были
удивительно похожи на человеческие. Только темные, и покрытые  чешуйчатыми
пластинками.
     Они вылезали из стен - извиваясь, проникали через твердый материал, с
такой легкостью, словно пробирались  сквозь  полужидкую  субстанцию,  -  и
падали на пол в темных углах, в тени,  где  лишь  редкие  скользящие  лучи
отражались на блестящей поверхности их спинок. Затем поползли  к  помосту,
где сидел Квинн-Риц.
     Вице-президент корпорации передвинулся на самую  середину  платформы.
Он пытался убедить себя, в том, что это нереальное, фантастическое зрелище
- всего лишь ночной кошмар, порожденный напряжением  нервов.  И  удивленно
оглядывался вокруг, не понимая, почему он никак не может проснуться...
     Мутный свет, льющийся со стен, поблек и исчез.
     Опять наступила полная тьма.
     Но он слышал, как эти ужасные создания со всех сторон подползают  все
ближе и ближе к нему.
     - "Феликс, пожалуйста!" - взмолился Квинн-Риц; он знал, что  все  это
подстроено Клином, что Клин решил таким  образом  расплатиться  с  ним  за
предательство. Впившись зубами в свою нижнюю губу, он почувствовал  острую
боль, и это внезапно отрезвило его, заставив со всей ясностью понять,  что
такие ощущения слишком реальны для того, чтобы быть страшным сном.  Он  не
представлял себе, каким образом  "это"  могло  произойти,  но,  охваченный
ужасом, тоненько, пронзительно визжал:
     - "Пожалуйста!"
     И снова тихий смех послышался откуда-то из-за его спины.
     И совсем рядом - шуршание лап одного  из  этих  безобразных  существ,
которое первым добралось до помоста.


     Через некоторое время дверь в комнату отворилась, и  внутрь  бесшумно
вошли Кайед и Даад. Они направились прямо к невысокому  помосту  в  центре
просторного помещения, где лежало одинокое  бездыханное  тело,  и,  подняв
его, вынесли прочь.
     Когда двери за ними закрылись,  комната  погрузилась  в  непроглядную
темноту.




                               КАЙЕД И ДААД

                         ПЕРЕМЕЩЕННЫЕ И НАЙДЕННЫЕ

     Они не были коренными жителями Иордании. Азиль Кайед и Юсиф Даад были
сыновьями переселенцев. Их родители покинули Палестину в  мае  1948  года,
когда образовалось Независимое Государство Израиль. Их семьи  принадлежали
к одному  клану  и  происходили  из  одной  деревни,  располагавшейся  под
Иерусалимом. Попав под влияние антисионистской пропаганды, они  безотчетно
поверили тем политикам, которые,  преследуя  личные  интересы  под  маской
патриотического пыла, кричали, что сионистские силы вторгнутся в  арабские
селения, разрушат дома мирных жителей,  разорят  их  тощие  поля,  вырежут
скот, прямо на улице, среди бела  дня  будут  убивать  стариков  и  детей,
насиловать женщин, мучить и калечить мужчин, и что бегство за реку  Иордан
- единственное спасение для арабов, оказавшихся в руках враждебных сил.
     Они попали в лагерь для эмигрантов в местечке Ин-эс-Султан;  это  был
один  из  крохотных  поселков  на  Западном   Берегу,   ютившихся   вокруг
центрального города Иерихон. Двое парнишек-арабов были ровесниками  -  они
появились на свет с разницей  в  несколько  недель  в  грязном  палаточном
городке, где не было даже самых элементарных удобств  -  электричества,  и
водопровода, не говоря уже о  канализации.  Многие  сотни  арабов-беженцев
ютились в этом обширном лагере уже на протяжении долгих  месяцев,  питаясь
только тем, что от случая к случаю привозили грузовые машины из Дамаска  и
Аммана,    и    подолгу    изнывая    от    жажды,    когда    запаздывали
автофургоны-цистерны, снабжавшие городок питьевой водой. Палатки из тонкой
холстины, которыми снабдил их Международный  Красный  Крест,  имели  очень
мало общего с теплыми и уютными, надежно защищающими от дождей и  песчаных
бурь шатрами бедуинов, древних кочевников пустыни, сшитыми из кож  и  шкур
животных - тонкая ткань промокала под проливными дождями, а сильный  ветер
валил шаткие матерчатые  домики  на  землю.  Мальчики  росли  в  условиях,
которые вполне можно назвать дикими и нечеловеческими - постель им заменял
тонкий матрац, лежащий на голой земле. В перенаселенном,  тесном  городке,
посреди людской толчеи и суеты, не было подходящего уголка, где можно было
бы поиграть маленьким детям. Везде громоздились кучи гниющих отбросов.  Из
открытых сточных канав в воздух поднимался удушливый смрад. Мухи и москиты
миллионами слетались на горы нечистот, разлагающихся под  жарким  солнцем.
Тяжелейшие формы дизентерии были самым обычным явлением  среди  несчастных
жителей этого  гетто,  лишенных  самой  элементарной  медицинской  помощи.
Холера и брюшной тиф уносили тысячи жизней. После сильных ливней наступала
нестерпимая жара - то близкая  пустыня  веяла  на  городок  своим  палящим
дыханием. Ветер, дующий из пустыни, не приносил облегчения - наоборот,  он
высасывал из сухого, горячего воздуха последние остатки влаги. Эти  резкие
перемены погоды изматывали и ослабляли людей, живущих почти  под  открытым
небом.
     Вокруг "муктара" той  деревни,  откуда  многие  из  них  были  родом,
собралось несколько кланов, как в прежние времена. Но старик ничем не  мог
облегчить их участь. Его сердце было  разбито  стыдом  за  свое  трусливое
бегство из родных мест и зрелищем людских страданий, которые он  ежедневно
видел перед собой. Ненавидьте всей душой своею, только и  мог  сказать  он
слушавшим его и верящим  ему  людям,  презирайте  тех  сионистских  собак,
которые  выгнали  вас  из  ваших  домов  и   довели   до   столь   жалкого
существования. Завещайте эту ненависть детям вашим, которые должны  сполна
отомстить евреям за все ваши беды.
     От брюшного тифа умерли отец Юсифа, два его старших брата  и  сестра.
То, что маленький мальчик с матерью остались жить, отнюдь  не  было  чудом
или внезапным поворотом судьбы  -  смерть  обычно  вслепую  выбирает  свои
жертвы. Вдова с сыном теперь перешли под покровительство отца Азиля. Между
двумя женщинами, живущими под одной крышей, быстро возникло  согласие;  ни
одна из них не ревновала и не завидовала  другой.  Воспитанные  в  строгих
магометанских традициях, они знали, что  Коран,  столь  сурово  порицающий
внебрачные  связи  и  нарушение  супружеской  верности,  призывает   божью
благодать на головы тех, кто заботится о калеках, душевнобольных,  слепцах
и вдовах. Мальчики, Азиль и  Юсиф,  росли  в  мире  и  дружбе,  еще  более
сближавшей их, чем кровное родство.
     Хотя вскоре грубые кирпичные хижины, облепленные речной глиной, стали
заменять  тонкие  парусиновые  палатки,  и  вдоль  берега  Иордана  начали
воздвигаться целые деревни из неуклюжих, сделанных на скорую  руку  лачуг,
закон "каифа" - пассивная покорность судьбе, которая вполне могла бы  быть
названа  ленью  и  нежеланием  трудиться  -  был  основной  нормой   жизни
палестинских   беженцев.   Процветал   кое-какой   мелкий    бизнес,    но
организованное производство  так  и  не  было  налажено.  Для  подростков,
разделивших со взрослыми тяжесть изгнания, не было устроено  ни  школ,  ни
яслей, куда молодые матери могли бы отвести  своих  малолетних  ребятишек.
Деморализованные палестинцы  полагались  на  милосердие  окружающих,  живя
скудным подаянием  Международного  Красного  Креста  и  нескольких  других
благотворительных организаций; казалось,  в  их  душах,  душах  фанатиков,
ненависть к оставшимся на другом берегу великой реки евреям  и  злость  на
предательство местных властей той страны, куда они прибыли,  занимали  всю
необходимую для созидательной деятельности  энергию.  Накаленные  бытовыми
неурядицами страсти отводились в эти два  громоотвода,  и  жизнь  в  гетто
протекала так же, как  она  шла  в  самом  начале  переселения  арабов  из
Израиля. Переселенцы купались в своем бессильном гневе, принимая  подаяние
от цивилизованных стран как нечто само собой разумеющееся. А Мусульманское
Братство вовсю раздувало шум вокруг преследуемых  и  гонимых  палестинских
беженцев, в то же время подкладывая  свежее  топливо  в  огонь  ненависти,
направленной  против  этих  нечестивых  "оккупантов",  в   то   же   время
пропагандируя идеи великого дела арабской репатриации.
     Азиль и Юсиф были детьми гетто, кое-как  существовавшими  на  скудное
подаяние чужой страны, смолоду в изобилии хлебнувших горечи  и  жестокости
жизни, которыми судьба щедро снабжала  переселенцев,  лишившихся  крова  и
обеспеченного куска хлеба. После того как отец Азиля  был  убит  во  время
восстания против  Арабского  Легиона  короля  Иордании  Абдуллы  (который,
выступая заодно с лидерами  некоторых  арабских  стран,  преследовал  свои
политические выгоды в том, чтобы не принимать палестинскую нацию на  своей
земле, как братьев по  вере,  а  держать  их  в  изгнании  на  нейтральной
территории - таким образом  он  хотел  устранить  израильскую  угрозу  его
собственному могуществу  на  Среднем  Востоке)  мальчикам  пришлось  самим
содержать свои семьи.  К  тому  времени  ООН  приняла  на  себя  заботу  о
палестинских беженцах, и в лагерях стали происходить хоть и небольшие,  но
все-таки перемены к лучшему. В Ин-эс-Султане появились мечеть,  ритуальная
скотобойня,  склады,  большие  магазины  и  центры  раздачи  пищи.   Двоим
мальчикам повезло - они стали работать разносчиками кофе. Бойкие  парнишки
сновали в толпе со своими лотками, предлагая кофе и липкие сладости, сотни
раз на дню пробегая привычный путь от магазина до киоска, часто  отходя  к
огромным грузовикам, ожидающим таможенной очистки на мосту Алленби.
     Они любили бродить вокруг кафе, прислушиваясь  к  неторопливым  речам
взрослых, вспоминающих о минувших днях и об их родных деревнях, оставшихся
на другом берегу Иордана.  Рыночная  площадь  всегда  была  полна  острых,
пьянящих запахов - ароматных приправ и специй, кардамона в  кофе,  ладана,
смешанных с резким запахом помета животных - верблюдов, ослов, овец и коз.
Взрослые вздыхали, тоскуя о прошедших  временах,  когда  на  праздники  им
подавали экзотические блюда, и мальчики  смеялись  и  подшучивали  над  их
воспоминаниями.
     Разговоры взрослых постепенно  переходили  на  другие  темы.  Они  со
вздохами вспоминали свои брошенные дома, в которых  они  жили,  когда  еще
живы были их деды и отцы - домики из кирпичей, слепленных из речного ила и
навоза животных, побеленные снаружи известкой, домики с широкими  плоскими
крышами, специально приспособленными для того,  чтобы  собрать  как  можно
больше дождевой влаги во время вешних ливней. Они вспоминали о деревенских
торговцах  и  искусных  мастерах  -  гончарах,   плотниках,   башмачниках,
седельщиках, ткачах. И всякий раз, когда  щемящая  грусть  переполняла  их
сердца при мыслях о том, чего они  навсегда  лишились,  на  глазах  у  них
блестели слезы. Они вспоминали о том, как жизнь  кипела  в  былые  времена
вокруг центральной деревенской площади, где был вырыт глубокий  колодец  и
стояли печи, в которых подрумянивались душистые лепешки, где были лавка  и
кафе, в котором целый день играла радиомузыка. Они вспоминали о том, как в
былые дни они наблюдали с открытой площадки кафе за суетой  пестрой  толпы
на этой площади - за медленным  движением  верблюдов,  на  которых  сидели
важные погонщики, за скрипящими повозками бродячих торговцев, запряженными
длинноухими серыми осликами, за суетливыми точильщиками и за закутанными в
покрывала женщинами, спешащими по своим ежедневным хозяйственным делам.
     В конце концов, ностальгию прогоняли воспоминания о славных войнах во
имя Аллаха; мужчины, воодушевленные новой  темой,  хвастались  друг  перед
другом своими подвигами и храбростью в сражениях, своей военной хитростью,
с помощью которой им неоднократно удавалось одолеть врага. Недавнюю победу
евреев над арабами они считали недоразумением - это слуги  сатаны  обманом
заставили правоверных покинуть свои края и переселиться на чужбину.  Враги
были воплощением сил зла -  джиннами,  -  принявшими  человеческий  облик.
Евреи - союзники темных сил, а отнюдь не достойные противники, с  которыми
можно биться в открытом и честном  бою.  Пророк  Мухаммед  возвестил,  что
евреи стоят вне законов Аллаха, и  потому  да  испепелит  нечестивых  гнев
господень, да падет кара Аллаха на их преступные головы.
     Так говорили старшие; Азиль и Юсиф внимательно  прислушивались  к  их
речам. Их томило неясное  чувство  тоски  по  родной  земле,  которой  они
никогда не видели,  но  о  которой  так  часто  слыхали  от  взрослых,  их
переполняла горечь утраты той  вольготной,  прекрасной  жизни,  о  которой
вспоминали люди под крышей кафе. И  ненависть  к  тем,  кто  называл  себя
израильтянами, закипала в их душах.
     Мальчики росли, и сама жизнь учила их науке  выживания.  Школа,  даже
организованная под  покровительством  агентства  ООН  по  оказанию  помощи
беженцам,  была  практической  подготовкой  к  вооруженной  борьбе  против
"израильских оккупантов". Арабские  воспитатели  и  наставники  объединяли
своих  учеников  в  небольшие  группы,  каждая  из  которых   имела   свое
воинственное название и девиз, подстрекающий к борьбе  против  израильтян.
Физическая подготовка в этой школе включала начальные навыки  обращения  с
холодным  огнестрельным  оружием,  рукопашный  бой,   умение   выслеживать
п