улся. - Впрочем, это  нас  не  касается  -
пусть волнуются в "Магме", если на то  пошло.  Дело  "Ахиллесова  Щита"  -
создать надежную защиту, раз уж нас для этого наняли. Что вы нам  скажете,
Чарльз?
     Матер перестал поглаживать свое колено.
     - Все очень просто, - сказал он. - На некоторое время  мы  сформируем
команду из четырех человек, которые будут  работать  вместе  с  Лайамом  -
нашим резидентом в "Магме", - две пары, сменяющие друг друга через  каждые
шесть часов. Еще нужно назначить дублера для Лайама на случай  тревоги.  У
вас есть какие-нибудь персональные пожелания, с кем бы вы хотели работать,
Лайам?
     Холлоран покачал головой.
     -  Хорошо,  -  продолжал  Плановик.  -  В   полном   соответствии   с
требованиями "Магмы", наши  люди  не  будут  контактировать  с  "мишенью",
находясь на значительном расстоянии от ее резиденции. Они постоянно  будут
патрулировать границы поместья в  Суррее;  разумеется,  мы  договоримся  с
местной полицией, чтобы она не тревожила их понапрасну.
     - Наши будут вооружены? - спросил Штур.
     Возникла пауза. Снайф предпочитал, чтобы его  агенты  были  "прилично
экипированы" на случай "тяжелого боя"; однако английские законы  запрещали
ношение оружия частным телохранителям и  сыщикам  (закон,  уже  много  лет
проклинаемый многими, особенно иностранцами, въезжающими  в  эту  страну).
Наконец, Управляющий принял решение:
     - Пусть Лайам возьмет с собой все "железо", какое сам сочтет  нужным.
Мне бы не хотелось давать санкции на  то,  что  могло  бы  испортить  наши
особые отношения с полицией и Министерством Внутренних  Дел,  поэтому  наш
патруль пока останется невооруженным. Если  они  заметят  хоть  что-нибудь
подозрительное, равно как и в случае определенных действий  против  нашего
клиента, мы пересмотрим этот вопрос. Хотя мы вынуждены целиком  полагаться
на Лайама и личных телохранителей Клина во всем, что касается  внутреннего
наблюдения, нам нужен подробный отчет о системе  безопасности  внутри  его
квартиры...
     Штур сделал очередную пометку.
     - ...и во  всем  здании  "Магмы".  Последнее  меня  особо  беспокоит.
Слишком много людей круглосуточно входят и выходят из здания. Конечно,  мы
можем поставить на дополнительные посты наших людей - например, разместить
их на первом и двенадцатом этажах.  Естественно,  заранее  предупредив  об
этом сотрудников службы безопасности  "Магмы".  Мы  можем  поставить  свою
охрану вокруг здания  для  дежурства  в  ночные  часы,  когда  Клин  будет
находиться в своей резиденции.
     - Мне тоже не внушает доверия  само  здание,  -  сказал  Холлоран,  и
взгляды всех присутствующих тотчас же устремились на него. - Это  крепость
из стекла и металла, но, к сожалению, она уязвима.
     - Будем надеяться, что никто не попытается добраться до "объекта"  до
тех пор, пока мы еще не приступили к выполнению задания, - заметил  Матер.
- Не то вот будет нам потеха!
     Снайф, однако, не увидел в этом ничего забавного. Совсем ничего.



                               9. ПРИМАНКА

     Ах, как хорошо, наконец-то он стал похож на мальчика...
     Мальчик чем-то взволнован, но держится вызывающе.  Он  очень  бледен,
этот  мальчик,  и,  кажется,  давно  не  мылся;  без  сомнения,  в   мятом
полиэтиленовом мешке, который он несет в руках, умещаются все его нехитрые
пожитки. На вид ему около шестнадцати лет. В  Англии  считается,  что  это
совсем еще юный возраст для того, чтобы остаться без  крыши  над  головой,
без семьи. Интересно, что бы сказали благоразумные  английские  обыватели,
узнай они о сиротах, поодиночке и целыми ватагами  кочующих  по  улицам  и
городским рынкам  Дамаска  в  поисках  дневного  пропитания,  промышляющих
воровством и попрошайничеством.  Часто  беспризорные  юнцы  связывались  с
отпетыми негодяями, преступниками и бандитами, потому  что  те  давали  им
огнестрельное оружие... Самоуверенные, самовлюбленные англичане ничего  не
знали об этих вещах.
     Мальчик улыбается неуверенной, нервной улыбкой. Может быть, он просто
потерялся на этом огромном вокзале,  где  толпы  незнакомых  ему  людей  с
пустыми, равнодушными глазами все спешат и спешат куда-то,  проходят  мимо
него, задевают, толкают... Так же, как потерялся бы и в самом городе, если
бы ушел отсюда, из вокзальной суеты и толкотни... А сейчас он думает,  что
наконец-то нашел себе товарища. Если только он понял... Ха, если только он
услышал...
     "Ajel", живее, Юсиф, не задерживайся на  открытом  месте,  где  сотни
проезжих и прохожих все движутся  и  движутся  сами  не  зная,  куда.  Вон
полицейский патруль - они ищут таких бродяг, как этот мальчишка.
     Сейчас он размышляет. Он колеблется. Может быть, оливковый цвет кожи,
на который подросток поглядывает с  опаской  и  недоверием,  играет  здесь
особую роль. Английское  воспитание,  как  же!  Нетерпимость,  привитая  с
раннего детства.
     Говори потише, поспокойнее, Юсиф, мой друг. Он  оглядывается,  делает
рассеянные  жесты,  бросает  беглый  взгляд  на  расписание  отходящих   и
прибывающих  поездов  -  табло,  висящее  высоко  на  стене,  на   котором
ежеминутно появляются новые названия... Всего лишь несколько  неосторожных
жестов, но Юсиф уже настороженно оглядывается: не заметил ли кто-нибудь их
с мальчиком? Нет-нет, не волнуйся, Юсиф, мой  друг,  я,  Азиль,  слежу  за
тобой. Я единственный, кто  провожает  взглядом  вас  обоих.  Кроме  того,
мужчина, разговаривающий с  заморышем,  -  не  такая  уж  редкая  сцена  в
вокзальной толчее. Окружающие не обращают  на  это  никакого  внимания.  У
каждого свои дела, своя личная жизнь.
     Успокаивающим жестом он кладет руку на плечо  маленького  бродяги,  и
мальчик не уклоняется от этого  прикосновения.  Возможно,  потому,  что  в
разговоре были упомянуты деньги. Ах, я вижу, как мальчуган кивает головой!
Должно быть, он сочетает в себе все качества глупца не от мира  сего  -  и
смелость, и наивность, и неопытность.
     Мой друг возвращается, мальчик идет следом за ним.  Они  идут  рядом,
почти бок о бок. Не слишком близко, не как любовники, - о нет,  -  но  как
соучастники общего греха. Я вижу блеск в твоих глазах - этот свет  исходит
из самых недр твоей темной души,  хотя  внешне  ты  абсолютно  спокоен.  И
развязную походку мальчишки; однако это всего  лишь  внешнее  притворство,
уловка, благодаря которой он старается выглядеть взрослее и нахальнее.
     Я должен быстро сесть в машину. Я должен приготовиться, притаившись в
темноте на заднем сидении. Мальчишка вряд ли  почувствует  укол  иглы;  он
должен обнаружить мое присутствие только тогда, когда  будет  уже  слишком
поздно.
     И потом он уснет глубоким, долгим сном.
     А когда он проснется - будет развлечение нам и пища для господина.
     Скорее, Юсиф, "ajel", поторапливайся. Мне кажется, что точно такой же
алчный блеск появился теперь и в моих глазах. Мое тело начинает ломить - я
уже давно жду, скорчившись, на заднем сиденье.



                             10. НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ

     Монк удивился. Сегодня ночью никого не ждали. По  крайней  мере,  его
никто не предупреждал заранее.
     Однако подъемник продолжал негромко гудеть, поднимаясь вверх. Похоже,
кто-то из команды сэра Виктора, решил телохранитель. Иначе  никто  не  мог
воспользоваться лифтом Феликса: код, приводящий в движение единственный  в
здании лифт, который шел без пересадок с цокольного этажа  на  самый  верх
здания, был известен только ему и Клину. Даже  эта  цыпочка,  Кора,  ждала
внизу до тех пор, пока кто-нибудь не спускался за ней.
     Монк  почувствовал,  как  у  него   застучало   сердце:   моментально
представив себе Кору обнаженной, он смутился  и  постарался  изгнать  этот
образ из своих мыслей.
     Лифт  остановился.  Он  проехал  никак  не  более   четырех   этажей.
Несомненно, кто-то из кабинета сэра Виктора. Кто бы это мог быть?
     Монк услышал, как открылась дверь.
     Но из кабины никто не выходил.
     Телохранитель отложил в сторону свой  журнал  и  поднялся  со  своего
стула в самом конце коридора. Он расстегнул кобуру на своем  плече,  но  с
места не двинулся, ожидая дальнейшего развития событий.
     Не хотелось бы  поднимать  возню  к  ночи,  подумал  он,  да,  видно,
придется. Сегодня  и  так  выдался  плохой  день.  Утром  его  подставили,
проучили, как щенка, обозвали ленивой тушей,  и  он  отнюдь  не  собирался
продолжать играть эту роль нынешней ночью. Если какой-то сопляк  перепутал
кнопки лифта, поднимаясь на двадцать третий этаж, то пусть только  высунет
нос из кабины - ему сразу же пересчитают зубы.
     Холл оставался пустым, но двери лифта почему-то никак не закрывались.
     Монк бесшумно крался по коридору,  держась  одной  рукой  за  рукоять
пистолета. Этот большой, неуклюжий человек двигался на удивление  легко  и
тихо, незаметно подбираясь к лифту. Мягкий  ковер  на  полу  заглушал  его
шаги. В коридоре царили полный  мрак  и  тишина  -  в  точности  так,  как
нравилось Феликсу, - и только далеко впереди на полу лежало бледное  пятно
света, лившегося из бокового прохода.
     Он до сих пор не слышал  тихого  звука  закрывающихся  дверей  лифта,
словно кто-то находился внутри, нажимая на кнопку, останавливающую лифт.
     Монк вытащил свой "Смит и Вессон".
     Он остановился всего в двух шагах от  прохода.  Ровный  прямоугольник
света, падающего из прохода, лежал на полу; в нем не было видно  ни  одной
тени.
     Он собрался с силами, готовясь к мгновенному броску вперед и затем  в
сторону, подняв руку с зажатым в ней револьвером. Но потом решил  изменить
тактику, подумав, что его огромное, массивное тело станет слишком  хорошей
мишенью на те несколько секунд, которые понадобятся,  чтобы  добраться  до
кабины лифта. Монк отнюдь не был дураком, готовым подставить себя под пулю
или под удар ножа...
     Он опустился на колени, а затем встал на четвереньки и пополз вперед,
держа пистолет почти возле самого носа; его локти и колени утопали в ворсе
ковра. Вряд ли кому-то  придет  в  голову,  что  человеческое  лицо  может
появиться ниже уровня его колен, думал Монк.
     Он дополз уже до самого угла и осторожно высунул свою большую  голову
за блестящее металлическое  ребро,  заглядывая  в  кабину  и  одновременно
готовясь навести зажатый  в  выдвинутой  чуть  вперед  руке  револьвер  на
незваного гостя, нарушившего ночной покой.
     В кабине никого не оказалось. Он осмотрел каждый  ее  уголок.  Кабина
была пуста. Так он думал до тех пор, пока...
     ...Чьи-то сильные пальцы  не  схватили  его  длинные  волосы,  рывком
заставив Монка  упасть  вперед,  распластавшись  на  животе.  Его  руку  с
револьвером прижимал к  ковру  чей-то  башмак.  Стальные  пальцы  все  еще
держали его за волосы, да так, что чуть не вырывали  их  пряди  с  корнем.
Что-то тяжело ударило его сзади по шее,  и  мысли  Монка  стали  путаться,
прежде чем он погрузился в сон.


     Януш Палузинский сидел за стойкой бара на кухне, намазывая  масло  на
хлеб длинным широким ножом. Возле его тарелки  стоял  высокий  стакан,  до
половины наполненный водкой.
     Он поправил ремешок своих  наручных  часов  -  из-под  широкой  ленты
виднелись цифры нанесенной на кожу татуировки - и принялся резать на куски
ростбиф с кровью - сочное мясо было красным, недожаренным ровно настолько,
чтобы показаться чуть сырым на вкус. Разрезая его, Палузинский размышлял о
том, не будет ли Феликс - "мой пан", называл он мысленно  Клина,  придавая
легкий оттенок цинизма этому обращению, - не  будет  ли  снова  его  "пан"
кричать ночью во сне. Ужасный вопль, леденящий кровь в  жилах  у  каждого,
кому приходилось его слышать. Что могло сниться этому человеку, доводя его
до жуткого, душераздирающего воя, от которого он сам просыпался в холодном
поту? Какие страхи овладевали им в ночных грезах? Как далеко он  находился
от полного умопомешательства?
     Нет. О, нет. Януш оборвал себя на  этом.  Он  не  должен  даже  плохо
"думать" о своем хозяине. Феликс мог узнать. Феликс мог "почувствовать".
     "Феликс. Феликс. Феликс."
     Даже это имя могло вызвать тупую ноющую боль в голове Палузинского.
     Поляк провел тыльной стороной руки по лбу, и нож в его  руке  блеснул
под ярким светом лампы. Обычно все огни в  квартире  -  даже  на  кухне  -
должны  были  гореть  меньше  чем  вполнакала,  регулируемые  специальными
реостатами. Но сейчас Феликс спал, и  он  не  мог  об  этом  узнать.  Хотя
иногда... Иногда он узнавал о таких вещах, о которых  по  всем  нормальным
законам он не мог знать, о которых ему невозможно было  догадаться.  Тогда
он обвинял их, и они должны были пресмыкаться перед ним,  раболепствовать,
трепеща от страха, ведь Феликс - Господин, Хозяин  и  поработитель  -  мог
заставить их страдать; иногда это были  жестокие  муки,  а  иногда  только
неприятное ощущение, проходящее через несколько часов. Палузинский  всегда
чувствовал, что именно эта характерная черта их  рабства  доставляет  двум
арабам удовольствие, чуть ли не наслаждение. А Монк был слишком туп, чтобы
ощущать что-либо подобное; его неповоротливые  мозги  еле  шевелились  под
тяжелыми костями черепа.
     Но Януш был особенным, как он сам себе это представлял. Януш знал или
догадывался о некоторых вещах... Все  остальные  были  круглыми  дураками.
Нет, пожалуй, арабы не были дураками. Они верили...
     Палузинский сделал большой глоток  неразбавленной  водки,  отвинчивая
крышку банки с горчицей. Он засунул в  банку  конец  ножа;  затем,  окунув
лезвие в горчицу почти до половины, вытащил нож обратно и стал  намазывать
нарезанное мясо. Он положил дымящееся  мясо  между  двумя  ломтями  хлеба,
щедро намазанными маслом, и давил на верхний ломоть своей широкой  ладонью
до тех пор, пока густая вязкая жидкость не потекла с обоих краев.
     Двадцать минут тому назад  гориллу  нужно  было  сменить,  думал  он,
откусывая здоровенный кусок от своего бутерброда. Монк - вполне подходящее
имя для такой обезьяны, как  эта.  Долгие  часы  неподвижно  сидеть,  тупо
уставившись в пустоту коридора должно быть самым подходящим  занятием  для
подобного идиота. Но для Януша это  было  сущим  мучением.  Пыткой.  Новым
истязанием, выдуманным для него Феликсом. Даже терзающую тело боль было бы
легче перенести, чем такую смертельную скуку.
     Что же сделало Феликса таким нервным? Этот человек  был  сумасшедшим,
вне всякого сомнения. Но в то же время он был гениален!  И  помешанный,  и
гений?.. Свихнувшийся суперэкстрасенс?.. "Дерьмо!" Да, так оно  и  есть...
Но почему вы так испуганы сейчас, "мой шеф"? Вы, все время  живущий  среди
теней, не доверяющий яркому свету, если только он не нужен вам для  особых
целей? Какие новые страхи преследуют вас по ночам?
     Палузинский чавкал, жуя мясо и хлеб, его губы блестели от  масла.  Он
дал минутку передышки своим челюстям, еще раз хлебнув  водки  из  стакана,
приправив огненной жидкостью кашицу из мяса и хлеба во рту. Его  маленькие
глазки скрывались за стеклами очков в тонкой  металлической  оправе;  веки
были прикрыты, как полуопущенные шторы в  комнате  -  шторы,  за  которыми
таятся секреты... Он смотрел куда-то перед собой - возможно, на край банки
с горчицей или чуть ближе; но его мысли блуждали так  далеко,  что  он  не
видел предметов, стоящих на столе - возможно, он еще  был  погружен  в  те
скрытые ощущения, отблеск которых случайно мог бы отразиться в его глазах,
не будь они опущены вниз. Он сидел, механически пережевывая  пищу,  словно
завороженный, погрузившись в странное оцепенение.
     Что-то потревожило его, вырвав из состояния углубленного  размышления
бог знает о чем. Что это было?
     Звук!  Движение?..  Палузинский  насторожился.  Он  необычайно  тонко
ощущал присутствие посторонних, и практически всегда мог обнаружить чужака
в любом помещении. Годы суровой  жизни,  когда  ему  приходилось  спать  в
придорожных канавах, есть сырые  овощи,  которые  он  выкапывал  прямо  из
земли, все время пугливо озираясь по  сторонам  -  не  увидел  ли  кто?  -
постоянно  бояться,  что  его  обнаружат,  и  тогда...  что  тогда  с  ним
сделают?.. - все это настроило его напряженные нервы на то, чтобы замечать
малейшее движение, чуть заметное смещение, даже самый слабый ветерок.
     Его пальцы сжали рукоять ножа.  Кто-то  находился  в  комнате  позади
него.
     Монк? Он не мог ослушаться приказа  Феликса  наблюдать  за  коридором
нижнего этажа, до тех пор пока Палузинский не сменит его  на  этом  посту.
Никак не верится, чтобы Монк мог оставить свое место. Юсиф и Азиль? Но они
не  должны  были  возвращаться  этой  ночью   из   загородного   поместья,
подготавливая его к приезду их дорогого хозяина и господина... Кто же это?
     Палузинский плавно поднялся со  своего  сиденья  и  протянул  руку  к
внутреннему карману  куртки,  висевшей  на  спинке  стула.  Рука  нащупала
толстый, круглый металлический ломик длиной приблизительно  с  лезвие  его
ножа, зажатого в кулаке другой руки. Он подкрался к  выключателю  света  и
повернул его против часовой стрелки. Кухня сразу погрузилась в полумрак.
     Со  своей  позиции  поляк  мог  осмотреть  довольно  широкий  участок
гостиной. Он выругался про себя, проклиная сумрак,  царящий  в  просторной
комнате, откуда только что ему послышался слабый шорох. Тусклое освещение,
темный цвет обоев и мебели  играли  на  руку  предполагаемому  противнику;
Палузинский никак не мог различить чью-нибудь тень в этой полутьме, как ни
напрягал свое зрение. Ему нужно было подождать, пока затаившийся чужак  не
выдаст себя каким-нибудь неосторожным движением, или рискнуть  -  войти  в
гостиную и поискать  незваного  гостя,  чтобы  потом  разделаться  с  ним.
Терпения Палузинскому было не занимать -  те  долгие  месяцы,  которые  он
провел, скрываясь и прячась в полях Англии,  обучили  его  науке  упрямого
выжидания; но ведь  у  него  еще  были  определенные  обязательства  перед
Феликсом... Он должен был показать, на что  способен!  Во  что  бы  то  ни
стало!
     Затаив дыхание, Палузинский, вооруженный ломиком  и  ножом,  двинулся
вперед, к открытому проходу.
     Опасность -  если  только  она  действительно  существовала  -  могла
подстерегать поляка повсюду. Противник мог притаиться в таком  месте,  где
Палузинский не мог заметить  его,  глядя  из  кухни,  и  затем  неожиданно
напасть сбоку или даже со спины. Откуда ждать удара? Вот дилемма. С  какой
стороны  нападет  на  него  неизвестный  враг?..  Если,  конечно,  ему  не
почудился этот шорох; если кто-то "действительно" прятался в той  комнате,
- так тихо, спокойно и пусто было в ней...
     Он пригнулся и кинулся внутрь  прохода,  рассчитывая  на  быстроту  и
внезапность - с ломиком наперевес в одной руке,  сжимая  в  кулаке  другой
свой длинный нож, направленный острием вверх, готовясь пырнуть  противника
ножом или оглушить тяжелым железным прутом. Он круто повернулся, проскочив
дверной проем, и встал, широко расставив ноги, упираясь одной ногой в  пол
позади себя, стараясь удержать равновесие и  одновременно  занять  удобную
позицию как для того, чтобы отразить возможную  атаку,  так  и  для  того,
чтобы самому стремительно броситься на врага.
     В этом вовсе не было нужды. Никто не прятался ни за косяком двери, ни
в других темных углах гостиной.
     Однако кто-то был за длинной черной тахтой, совсем рядом с ничего  не
подозревавшим телохранителем. Если Палузинский и почувствовал  присутствие
чужого человека в комнате, как он думал сам,  то  на  этот  раз  даже  его
особое чутье не помогло ему заметить - или даже "ощутить" - тень, внезапно
возникшую подле него...
     Он мог почувствовать, как чьи-то пальцы впились ему в шею,  нажав  на
болевые точки, однако позже  он  так  и  не  мог  припомнить  подробностей
схватки  -  все  произошло  слишком  неожиданно.   Определенно,   движения
незнакомца должны были быть быстрыми как мысль, чтобы  упредить  во