рес Вахель-паши прошлым этой реки... но, пожалуйста, не расспрашивайте меня больше.
     - Нет, конечно нет,- ответил я.
     Я уже привык к трусости греков. Но я вспомнил Никоса Он был храбрый. Он спасался от турецкого господина. А если этим господином был Вахель-паша? О, если это так, то я очень боялся за мальчика. Та ночь в гостинице... Меня словно озарило. Как он был неистов и прекрасен. О да, Никос заслуживал свободы.
     - А вы не знаете, что делает Вахель-паша в Янине? - небрежно бросил я.
     Атанасиус пристально посмотрел на меня. Его начало трясти.
     - Я не знаю,- прошептал он и пришпорил лошадь.
     Я подождал, пока он отъедет от меня на почтительное расстояние. Когда я присоединился к нему, никто из нас больше не упоминал о Вахель-паше.
     Мы провели день среди развалин древнего храма. Пока Хобхауз копался в камнях, делая бесчисленные записи, я присел в тени поверженной колонны, пребывая в поэтическом настроении. Красота неба и гор, печальные напоминания недолговечности окружающего,- все это глубоко трогало меня; я делал поэтические наброски, дремал и предавался своим мыслям. Когда стемнело и наступили багровые сумерки, мне стало труднее осознавать, сплю ли я или бодрствую, все вокруг меня казалось таким неестественно ярким, что я, пожалуй, впервые в жизни ощутил истинность бытия, его незримое присутствие в цветах, деревьях, траке, Даже в земле. Камни и почва казались мне созданными, как и я, из крови и плоти. Передо мной сидел заяц. Он смотрел на меня, и мне казалось, что я слышу биение его сердца в своих ушах и чувствую тепло его тела. Он побежал, и пульсирование его крови по артериям, сердцу, живому сердцу, омыло пейзаж красным и окрасило небеса. Я почувствовал сильную жажду, во рту у меня пересохло. Я встал, потирая шею, и в этот момент, наблюдая за исчезающим зайцем, я увидел Вахель-пашу.
     Он следил за зверьком, стоя на скале, затем медленно спустился и прислонился к ней, похожий на некоего хищника гор, возможно волка, притаившегося среди скал. Заяц исчез, но паша все еще продолжал сидеть в засаде, и я понял, что он охотится за чем-то более ценным, чем заяц. Он повернулся ко мне. Его мертвенно-бледное лицо дышало странным спокойствием. Его взгляд, казалось, пронизывал меня до глубины моего сердца, в нем светилось знание моего естества и моих желаний. Он повернулся, принюхиваясь к воздуху, затем улыбнулся, и черты его лица потеряли вдруг четкость, спокойствие, исказившись завистью и отчаянием, и все же в облике его сохранилось выражение глубочайшей мудрости. Я поднялся, чтобы подойти к нему, и понял, что проснулся. Когда я взглянул на гору, Вахель-паши там не было. Значит, это был всего лишь сон - но я все же продолжал чувствовать какое-то беспокойство, и, пока мы следовали назад из развалин древнего храма, воспоминание об увиденном угнетало меня, словно это был не сон.
     Атанасиус, казалось, тоже был встревожен. Солнце садилось. Оно медленно погружалось за вершины гор, и Атанасиус часто оборачивался назад, наблюдая за закатом. Я спросил его, чем тот обеспокоен. Он покачал головой и рассмеялся, при этом нервно поигрывая поводьями, словно ребенок. Когда солнце скрылось за горной грядой, мы услышали стук копыт, доносившийся с дороги позади нас. Атанасиус придержал свою лошадь, затем подался ко мне и осадил моего скакуна, в то время как кавалерийский эскадрон прогромыхал мимо нас. Всадники были татарами, одетыми так же, как и та стража у апартаментов Вахель-паши. К своей самоуверенной радости, я заметил среди них пашу.
     - Кого они преследуют? - спросил я Атанасиуса, показав на исчезающий отряд.
     - С чего вы взяли, что они кого-то преследуют? - прохрипел он.
     Я пожал плечами.
     - Ну, мне просто показалось, что они ищут что-то.
     Атанасиус приглушенно вскрикнул, и лицо его исказилось страшной судорогой. Не говоря больше ни слова, он пришпорил лошадь и помчался вперед по дороге на Янину. Хобхауз и я рады были последовать за ним, так как уже становилось темно.
     - Но паша,- прервала Ребекка Байрона,- когда вы увидели его на скале - был ли это сон? Лорд Байрон холодно посмотрел на нее.
     - Мы остановились в Янине еще дней на пять,- продолжал он, игнорируя ее вопрос.- И снова в другом конце двора стояли татарские стражники, и я предположил, что Вахель-паша несмотря на то, что рассказали нам слуги визиря, тоже остался в Янине. Тем не менее я ни разу не видел его, но взамен...- Тут он снова бросил тяжелый взгляд на Ребекку.- Он приснился мне, но не в обычном сне, ощущение реальности происходящего было таким сильным, что я не был полностью уверен, что смогу проснуться после всего этого. Паша мог безмолвно явиться ко мне мертвенно-бледным призраком, войти в мою комнату, подойти к моей кровати или иногда встретиться мне на улицах или в горах. Я бывал застигнут сном -в необычное время; казалось, будто кто-то усыпляет меня. Я пытался сопротивляться приступам дремоты, но всегда сдавался, и тогда появлялся паша, прокрадываясь в мой сон, как вор в комнату.
     Лорд Байрон замолчал, и закрыл глаза, словно пытаясь еще раз поймать образ призрака
     - Я чувствовала то же,- с волнением произнесла Ребекка.- Там, в склепе, когда вы держали меня на руках, мне казалось, что вы мне снитесь.
     Лорд Байрон удивленно поднял бровь.
     - Правда? - спросил он.
     - И паша так же являлся вам? Он пожал плечами.
     - Так вы встретились с ним в конце концов?
     В глазах вампира мелькнули завораживающие
     огоньки.
     - Мир сновидений нам недоступен,- проговорил он.- Граница между смертью и жизнью неясна
     Он печально улыбнулся и засмотрелся на мерцание пламени свечи.
     - Там был монастырь,- произнес он наконец.- Мы посетили его вечером перед отъездом. Он был построен на острове, окруженном озером.- Лорд Байрон поднял взгляд.- В мою первую ночь пребывания здесь я видел, как от этого острова отплывала лодка. Единственно по этой причине я и раньше хотел повидать монастырь. Но, по словам Атанасиуса, прежде посещение монастыря невозможно было устроить. Он рассказал, что один из монахов был найден мертвым и поэтому монастырь нужно освятить. Я спросил его, когда умер монах. В день нашего прибытия в Янину, ответил он мне. Тогда я спросил, как умер монах. Атанасиус покачал головой. Нет, этого он не знал - жизнь монахов всегда была тайной.
     - Но теперь монастырь открыт,- добавил он.
     Мы высадились на берег. Пристань была пуста, так же как и деревня вдалеке. Мы зашли в монастырь, Атанасиус крикнул, но никто не отозвался в ответ, и я заметил, что он нахмурился.
     - Сюда,- неуверенно произнес он, открывая перед нами дверь в небольшую боковую часовню.
     Хобхауз и я последовали за ним, часовня была пуста, но мы задержались, чтобы осмотреть стены.
     - "Страшный суд",- произнес он, указывая на жутковатую фреску.
     Изображение дьявола особенно поразило меня; он был и прекрасен и ужасен одновременно, совершенно белый, за исключением пятен крови у рта. Я заметил, что Атанасиус следит, как я рассматриваю фреску, но он поспешно отвернулся и снова позвал монахов. Хобхауз присоединился ко мне.
     - Он похож на того пашу,- заметил он.
     - Сюда,- быстро сказал Атанасиус, словно в ответ.- Нам нужно идти.
     Он провел нас в центральную церковь. Сначала я подумал, что она тоже пуста, но потом заметил фигуру бритоголового человека в струящихся одеждах, склонившуюся над столом у дальней стены. Человек обернулся к нам и медленно поднялся. Свет, падавший из окна, осветил его лицо. Если раньше его лицо покрывала бледность, то теперь на щеках Вахель-паши играл румянец.
     - Милорды англичане? - спросил он.
     - Я лорд,- ответил я ему.- Хобхауза вы можете не принимать в расчет. Он простолюдин.
     Паша медленно улыбнулся и приветствовал нас обоих с церемонным изяществом. Он произнес приветствие на чистейшем французском (раньше мне ни у кого не приходилось слышать такого чистого произношения), который очаровал меня, так как звук его походил на серебряный звон.
     Хобхауз спросил, где тот изучал французский. Паша рассказал, что очень давно был в Париже, еще до Революции и Наполеона. Он показал на книгу.
     - Только моя жажда к познанию привела меня в город огней. Я никогда не был в Лондоне. Вернее, был - один день. Каким великим он стал. Я помню времена, когда он был ничем.
     - Ваши воспоминания, должно быть, долговечны. Паша улыбнулся и склонил голову.
     - Мудрость, которой мы обладаем здесь, на Востоке, долговечна. Не так ли, грек?
     Он взглянул на Атанасиуса, который, запинаясь, пробормотал что-то невразумительное, трясясь в складках жира.
     - Да,- сказал паша, наблюдая за ним с безжалостной улыбкой,- мы на Востоке понимаем много такого, что никогда не будет доступно Западу. Вы должны помнить об этом, господа, если путешествуете по Греции. Просвещение не только открывает, но иногда может скрывать правду.
     - Например, ваше превосходительство? - спросил я.
     Паша поднял свою книгу.
     - Я очень долго разыскивал ее, чтобы прочесть. Ее нашли для меня монахи Метеоры и принесли сюда. В ней рассказывается о Лилит, первой жене Адама, развратной царице, которая обольщала мужчин на улицах, в полях и пила их кровь. Я знаю, что для вас это суеверие, просто вздор. Но для меня, а также для нашего греческого друга это нечто большее. Это завеса, которая одновременно скрывает и приоткрывает правду.
     Воцарилась тишина. Вдалеке я услышал колокольный звон.
     - Мне интересно знать,- сказал я,- сколько правды заключено в историях о кровопийцах, которые мы слышали?
     - Вы слышали другие истории?
     - Да. Мы остановились в деревне. Там нам рассказали о тварях, называемых вурдалаками.
     - Где это было?
     - Близ реки Ахерон.
     - Вам, вероятно, известно, что я властитель Ахерона?
     Я взглянул на Атанасиуса. Тот блестел, как кусок сала. Я повернулся к Вахель-паше и покачал головой:
     - Нет, я не знал об этом.
     Паша пристально посмотрел на меня.
     - Много историй рассказывается об Ахероне,- спокойно молвил он.- У древних греков умершие тоже пили кровь.
     Он взглянул на книгу и прижал ее к груди. Казалось, он готов был что-то сказать мне, свирепая страсть внезапно озарила его лицо, но оно тут же померкло, уступив место мертвенной маске, и только нотки холодного презрения были слышны в голосе Вахель-паши, когда он заговорил.
     - Вы не должны обращать внимание на россказни крестьян, гш1огс1. Вампир - это древнейший миф человечества. И чем же стал он, побывав в руках моих крестьян? Жалким идиотом, шатающимся пожирателем плоти. Чудовище, выдуманное чудовищами.- Он усмехнулся, сверкнув белизной зубов.- Вы не должны бояться вампира крестьян, гш1огс1
     Я вспомнил Горгиу и его сыновей, их дружелюбие. Желая защитить их, я описал наши приключения в гостинице у Ахерона. В течение моего рассказа я заметил, что Атанасиус уже весь изошел на пот.
     Паша тоже наблюдал за проводником, его ноздри подрагивали, словно он чуял страх. Когда я закончил, он усмехнулся.
     - Я рад, что за вами хорошо присматривали. Но я жесток только потому, что хочу предотвратить жестокость к себе.- Он посмотрел на Атанасиуса.- Видите ли, я в Янине не только для того, чтобы посоветоваться по поводу манускриптов. Я еще охочусь за беглецом. Я воспитывал этого раба с младенчества, заботился о нем, любил его, как родного. Не тревожьтесь, я охочусь за рабом, скорее в печали, нежели в бешенстве, и не причиню ему никакого вреда.- Он снова посмотрел на Атанасиуса.- Не причиню ровно никакого вреда.
     - Я думаю, мой господин,- зашептал проводник, дергая меня за рукав,- думаю, что нам пора идти.
     - Да, идите,- резко, почти грубо сказал паша. Он снова сел и открыл свою книгу.- Мне много еще нужно прочесть. Уходите, уходите, пожалуйста.
     Хобхауз и я поклонились с нарочитой церемонностью.
     -Увидимся ли мы снова в Янине, ваше превосходительство? - спросил я. Паша поднял голову.
     - Нет. Я почти завершил то, зачем сюда приехал.- Он взглянул на Атанасиуса.- Сегодня вечером я уезжаю.- Он повернулся ко мне.- Возможно, гш1огс1, мы увидимся снова, но в другом месте.
     Он кивнул и вернулся к своей книге, а Хобхауз и я, почти подгоняемые нашим проводником, вышли наружу, под лучи послеполуденного солнца.
     Мы свернули на узкую дорогу. Колокол все еще звонил, а из небольшой церкви, находящейся в конце нашего пути, доносились песнопения.
     - Нет, мой господин,- запротестовал Атанасиус, увидев, что мы собираемся туда зайти.
     - Почему нет? - удивился я.
     - Нет, пожалуйста, пожалуйста,- запричитал он.
     Я отстранил Атанасиуса, устав от постоянных проявлений его трусости, и последовал вслед за Хобхаузом в церковь.
     Сквозь клубы ладана я смог разглядеть гроб. Покойник, лежавший в нем, был облачен в черные одежды священника, которые привлекали внимание не своей принадлежностью к сану, а тем, что оттеняли страшную бледность лица и рук. Сделав шаг вперед, я увидел поверх голов плакальщиков, что цветы в гробу были разложены вокруг шеи монаха.
     - Когда он умер? - спросил я.
     - Сегодня,- прошептал Атанасиус.
     - Так это второй человек, умерший здесь на этой неделе?
     Атанасиус кивнул. Он осмотрелся по сторонам и зашептал мне в ухо:
     - Мой господин, монахи поговаривают, что это проделки дьявола.
     Я с недоверием посмотрел на него.
     - Атанасиус, а я думал, что дьяволы существуют только в среде турок и крестьян.
     - Да, мой господин.- Атанасиус сглотнул.- Именно так, мой господин,- сказал он, указывая на мертвеца,- они говорят, что это сделал вурдалак. Посмотрите, как он бледен, бескровен. Я думаю, мой господин, что нам лучше уйти. Прошу вас! - Он умолял чуть ли не на коленях.- Пожалуйста, мой господин.- Он держал дверь открытой.- Пожалуйста.
     Мы с Хобхаузом с улыбкой переглянулись, пожали плечами и последовали за нашим проводником на пристань. Рядом с нашей лодкой была пришвартована другая, ее я упустил из виду при нашей высадке. Я сразу же узнал эту лодку и создание, сидящее на носу, укутанное во что-то черное, с лицом идиота, бледным, как у мертвеца, бледнее, чем прежде. Я наблюдал, как уменьшалась его фигурка с удалением нашей лодки от острова. Атанасиус тоже наблюдал за ним.
     - Лодочник паши,- сказал я.
     - Да,- согласился он; его передернуло.
     Я улыбнулся. Мне доставляло удовольствие наблюдать, как при упоминании имени Вахель-паши проводника начинало трясти от страха.
     Лорд Байрон немного помолчал.
     - Мне, конечно, не хотелось быть жестоким. Но Атанасиус огорчил меня. Ученый, интеллигент, он хорошо осознавал, что освобождение Греции от турок будет зависеть только от таких людей, как он. Но его трусость, хотя мы и посмеивались над ней, иногда приводила нас в отчаяние.
     Лорд Байрон опустил подбородок на сложенные кончики пальцев и улыбнулся в задумчивости.
     - Мы расстались с ним после нашего возвращения из монастыря. На следующий день перед отъездом мы зашли к нему, но его не было дома. Печально,- кивнул рассказчик.- Да, очень печально.
     Он погрузился в размышления.
     - Итак, вы отправились в Тапалин? - прервала ею мысли Ребекка. Лорд Байрон кивнул:
     - На аудиенцию с великим и знаменитым Али-пашой.
     - Я читала это письмо,- заметила Ребекка.- Оно было адресовано вашей матери. Он взглянул на нее:
     - Правда?.
     - Да. Вы писали об албанцах в их расшитых золотом малиновых одеждах, о двухстах скакунах, чернокожих рабах, гонцах, барабанах и о муэдзинах, выкрикивающих молитвы с минаретов мечетей...- Она остановилась.- Извините,- произнесла она, видя, что он смотрит на нее.- Но меня всегда восхищало это письмо - особенно это прекрасное описание.
     - Да,- лорд Байрон внезапно рассмеялся.- Несомненно, потому что это ложь.
     - Ложь?
     - Скорее, святая ложь. Я не стал упоминать про колья. Трое из них были всажены прямо перед центральными воротами. Их вид сильно омрачил мое воспоминание о прибытии в Тапалин. Но мне нужно было быть осторожным с матерью, она не выносила грубой действительности.
     Ребекка провела рукой по волосам.
     - О, я понимаю.
     - Нет, вам этого не понять. Двое из казненных были мертвы - расползшиеся куски падали. Но, проезжая под ними, мы заметили слабое движение со стороны третьего кола. Мы присмотрелись: существо - это был уже не человек - судорожно подергивалось на колу, хотя с каждым движением дерево глубже входило в его внутренности. Страшные, звериные, душераздирающие вопли поражали слух. Бедняга видел, что я смотрю на него; он пытался что-то произнести, но тут я заметил слипшиеся черные комки у его рта и понял, что у него нет языка. С тяжелым чувством собственного бессилия я въехал в ворота. Страх овладел мной: я понял, что тоже могу разделить участь тех несчастных. Мне в голову пришла страшная мысль: ведь я тоже превращусь в прах, как и те казненные, что терпят пытки так бессмысленно и безнадежно. И я осознал свое ничтожество, понял, что мне суждено умереть так, как это предначертано мне с рождения, не по моей воле или моему выбору, и что даже если не грешить в этой жизни, то, может, все равно тебя ждет ад. О, если это правда, то лучше умереть,- и все же, той ночью в Тапалине я возненавидел свою смертность, которая непроницаемым саваном облекала меня со всех сторон.
     В ту ночь Вахель-паша вернулся в мои сны. Он был еще более бледным, чем прежде, а его глаза были печальны и строги. Он кивнул мне, я поднялся с кровати и последовал за ним. Я летел по ветру и не падал; подо мной был Тапалин, а сверху звезды; и все это время ледяная рука паши сжимала мою руку. Губы его были недвижимы, но я все же услышал его речь:
     - От звезды до ничтожного червя вся жизнь - это всего лишь движение к безмолвию смерти. Комета проносится по небу, описав дугу, и исчезает во Вселенной. Ничтожный червь ползет по падали, однако, подобно ей, живет и умирает, подвластный тому, что дает ему жизнь и смерть. Все на свете должно подчиняться правилам неумолимой необходимости.
     Он взял другую мою руку, и я обнаружил, что мы находимся в горах среди разрушенных статуй и открытых могил какого-то заброшенного древнего города, в котором властвовала тишина и светила мертвенно-бледная луна. Вахель-паша потянулся к моему горлу.
     - Все должно подчиняться, не так ли? Все должно жить и умирать?
     Я почувствовал его ногти, острые как бритва, скользящие по моему горлу. Теплая струйка крови потекла по моей шее, и я почувствовал такое легкое прикосновение языка к ней, подобное прикосновению языка котенка, вылизывающего лицо своей хозяйки. И вновь в моей голове раздался голос:
     - Бессмертие - вот в чем заключено знание. Следуй за мной.
     Он прильнул к моему горлу.
     - Следуй за мной. Следуй за мной. Слова начали затихать, затем исчезли город и звезды надо мной, даже прикосновение губ к моей коже; наконец исчезло все, и я провалился в темноту. Я попытался сбросить оковы сна.
     - Байрон, Байрон!
     Я открыл глаза. Я все еще находился в нашей комнате. Хобхауз склонился надо мной.
     - Байрон, с тобой все в порядке?
     Я кивнул. Дотронувшись до горла, я почувствовал слабую боль, но промолчал - я был слишком истощен. Я закрыл глаза и, засыпая, попытался вызвать в памяти те образы, которые бы оберегали мои сны. Никос. Наш поцелуй - слияние губ. Его хрупкая горячность. Никос. Мне снился он, и Вахель-паша больше не тревожил меня.
     На следующее утро я выглядел усталым и разбитым.
     - Боже, да ты бледен,- поразился Хобхауз.- Может, тебе лучше остаться в кровати, старина? Я отрицательно покачал головой.
     - Этим утром нам назначена аудиенция у Али-паши.
     - Ты можешь пропустить ее.
     - Ты, должно быть, шутишь. Я не хочу окончить свою жизнь с колом в заднице.
     - Да,- согласился Хобхауз,- остроумно. Кошмар, здесь нет даже выпивки. Она бы тебе сейчас не помешала. Господи, что за проклятая страна!
     - Я слышал, что в Турции бледность кожи считается признаком высокого происхождения.- В комнате не было зеркала, но я знал, что бледность была мне