и принялся за яства. Старая прислужница наполняла наши с пашой бокалы вином, хотя, как мне показалось, вкус напитка не доставлял ему особого удовольствия. Он спросил, не удивлен ли я, видя его пьющим вино, а когда я признался, что так оно и есть, он, смеясь, сказал, что никакие божьи заповеди для него не указ.
     - А вы,- глаза его засверкали,- чем бы вы пожертвовали ради удовольствия? Я пожал плечами.
     - Ну, какие еще есть удовольствия,- спросил я,- кроме как пить вино и есть свинину? Я приверженец весьма разумной религии, которая позволяет мне наслаждаться и тем и другим.- Я поднял свой бокал и осушил его.- Поэтому мне нечего опасаться проклятия.
     Паша мягко улыбнулся.
     - Но вы так молоды, милорд, и к тому же красивы.- Он наклонился над столом и взял меня за руку.- Неужели вы хотите убедить меня в том, что, кроме поглощения свинины, вас ничего не интересует?
     Я мельком взглянул на руку паши, а затем снова встретился с ним глазами.
     - Возможно, я и молод, ваше превосходительство, но уже успел познать на собственном примере, что за каждое удовольствие нужно платить сторицей.
     - Что ж, думаю, вы правы,- сказал паша спокойным голосом.
     Глаза его, казалось, подернулись пленкой безразличия.
     - Вынужден признаться,- продолжил он после небольшой паузы,- что я уже и не помню, что такое наслаждение. За все эти годы я столько всего перепробовал, что мои чувства совсем притупились.
     Я ошеломленно взглянул на него.
     - Но позвольте, ваше превосходительство,- воскликнул я.- Разве вы были большим сластолюбцем?
     - А что, не похоже? - спросил он.
     Он выпустил мою руку. Поначалу мне показалось, что я разозлил его, но, посмотрев на его лицо, я узрел лишь ужасающую меланхолию, страсть, застывшую, подобно волнам замерзшего пруда.
     - В мире есть такие удовольствия,- медленно произнес он,- о которых вы, милорд, даже и не мечтали. Я говорю о разуме и о крови.
     Он посмотрел на меня, и взгляд его сверкнул черной бездной.
     - Ведь именно их вы ищете здесь, милорд? Именно такого рода удовольствия?
     Его взгляд гипнотизировал меня.
     - Должен признать,- сказал я, не в силах оторвать от него глаз,- что я, хотя и знаю вас совсем мало, но совершенно уверен в том, что вы - человек самый неординарный из тех, с кем меня когда-либо сводила судьба. Вы будете смеяться, ваше превосходительство, но в Тапалине вы мне снились. Мне приснилось, что вы показывали мне странные вещи и намекали на какую-то скрытую истину.- Меня внезапно одолел приступ смеха.- Что же вы можете подумать обо мне, узнав, что я приехал сюда, движимый какими-то сновидениями? Вам, должно быть, обидно это слышать.
     - Отнюдь нет, милорд. Я вовсе не обижен.- Паша встал, взял мою руку и обнял меня.- Вы устали с дороги и заслужили крепкий сон без сновидений - сон святого.
     Он поцеловал меня, и губы его обожгли холодом. Это показалось мне странным, так как снаружи, при лунном свете, я ощутил их тепло.
     - Утро вечера мудренее, милорд,- нежно прошептал паша.
     Он хлопнул в ладони, и рабыня в парандже выплыла из-за занавесок. Паша повернулся к ней:
     - Гайдэ, проводи моего гостя в опочивальню. Удивление, должно быть, слишком явно проступило на моем лице.
     - Да,- сказал паша, наблюдая за мной.- Это та самая, которую я привез из Тапалина, моя прекрасная беглянка. Гайдэ,- он взмахнул рукой,- сними паранджу.
     Девушка с изяществом повиновалась, и ее длинные волосы рассыпались по плечам. Она была даже прекраснее, чем я помнил ее, и мысль о том, что она наложница Вахель-паши, внезапно вызвала во мне отвращение. Я взглянул на уставившегося на свою рабыню пашу и узрел в его взгляде такое голодное желание, что чуть было не содрогнулся: рот его был раскрыт, а ноздри раздувались, как будто он впитывал в себя запах девушки, но его похоть, казалось, граничит с невыносимым отчаянием. Он повернулся и увидел, что я наблюдаю за ним, и по его лицу опять скользнуло голодное выражение, а затем оно опять стало безучастным, как прежде.
     - Поспите,- сказал он наконец и махнул рукой.- Вам нужен отдых, вам еще многое предстоит в эти дни. А теперь, спокойной ночи, милорд.
     Я поклонился, поблагодарил его и последовал за Гайдэ. Мы пошли к лестнице, и, когда мы поднялись на самый верх, она вдруг обернулась и поцеловала меня крепко и страстно, и я, не заставив себя упрашивать, обхватил ее и впился в ее губы изо всех сил.
     - Вы пришли за мной, мой дорогой, милый лорд Байрон.- Она снова поцеловала меня.- Вы пришли за мной!
     Затем она высвободилась из моих объятий и взяла меня за руку.
     - Сюда,- сказала она, ведя меня к следующему пролету лестницы.
     Теперь она совсем не была похожа на рабыню; напротив, она вся светилась страстью и возбуждением; красивая как никогда, она излучала неистовую радость, которая обдавала жаром мое тело, отчею у меня захватило дух. Мы добрались до комнаты, которая, к моему удивлению, напомнила мне мою старую добрую спальню в Ньюстеде - широкие колонны и массивные арки, венецианские свечи и прочий готический хлам. Я как будто снова оказался в Англии - и, конечно, Гайдэ являла собой полную противоположность духу этой комнаты, настолько она была естественной, страстной - истинной гречанкой. Я обнял ее, она снова прильнула ко мне губами, и поцелуй ее на этот раз был таким же горячим, как тот, первый, в гостинице, когда она еще смела надеяться на свободу.
     Но теперь-то она рабыня, вспомнил вдруг я и медленно оторвался от нее.
     - Почему паша позволил нам остаться наедине? - спросил я.
     Гайдэ посмотрела на меня широко открытыми глазами.
     - Потому что он ждет, что вы лишите меня девственности,- сказала она просто.
     - Лишу девственности? - Я потерял дар речи.- Ждет?
     - Ну да.- Она вдруг нахмурила брови.- Видите, меня даже "отперли" сегодня,
     - Откуда отперли?
     - Ниоткуда.
     Гайдэ рассмеялась. Она целомудренно скрестила руки перед собой.
     - Вот это,- сказала она,- это все принадлежит моему хозяину, а не мне. Он делает все то, что ему угодно.
     Она взметнула руки, затем подняла свои юбки - на ее кистях и голенях я увидел небольшие стальные кольца оков, которые я сперва принял за браслеты.
     - Между ног у меня тоже запирают.
     - Понимаю,- произнес я не сразу.
     Она посмотрела на меня широко раскрытыми немигающими глазами, а потом с силой прижала меня к себе.
     - Ничего вы не понимаете,- сказала она, лаская мои волосы,- я не могу и не буду рабой, мой господин, его рабой, нет, только не его.- Она нежно поцеловала меня.- Байрон, дорогой, спасите меня, прошу вас, помогите мне.- В глазах ее внезапно вспыхнула ярость и униженная гордость.- Я должна быть свободной,- прошептала она на одном дыхании,- я должна.
     - Знаю,- я прижал ее к себе.- Я знаю.
     - Вы клянетесь? - Я чувствовал, как дрожит ее тело.- Вы клянетесь помочь мне?
     Я кивнул. Эта страсть тигрицы вкупе с красотой богини - мог ли я остаться равнодушным? Мог ли? Я посмотрел на кровать. Все же что-то не давало мне покоя - почему нам позволили остаться одним? Паша не был похож на человека, который бы с такой легкостью предоставил гостю на ночь свою любимую наложницу. А я здесь, высоко в горах, в чужой стране, был совершенно одинок и беззащитен.
     Мне вспомнились слова Гайдэ, сказанные раньше.
     - Паша,- медленно проговорил я,- он и в самом деле никогда не занимался с тобой любовью? Она взглянула на меня и сразу отвернулась.
     - Нет, никогда.- В ее голосе прозвучало отвращение, но еще я безошибочно распознал в нем страх.- Он никогда не использовал меня в... этих целях.
     - Тогда в каких же?
     Она нежно покачала головой и закрыла глаза.
     Я повернул ее лицо к себе.
     - Но почему, Гайдэ? Я не могу никак понять, зачем он отпер твои оковы и оставил тебя со мной?
     - Вы что же, и впрямь не видите? - В ее глазах внезапно появилось сомнение.- Это ясно как божий день! Рабам нельзя любить. Рабыни - шлюхи, мой Байрон. И вы хотите, чтобы и я была вашей шлюхой, мой Байрон, мой милый лорд Байрон, неужели это то, чего вы от меня хотите?
     Господи, я подумал, что она вот-вот заплачет, а я уже было довел ее до ложа, но нет, у нее оказались сила и гнев горного смерча, и я не мог сделать этого. Была бы она потаскушкой, какой-нибудь лондонской шлюхой, меня бы не остановили ее слезы - обычный прием женщины, я бы настоял на своем. Но Гайдэ, она обладала всей прелестью своей страны, и, кроме этого, в ней было нечто большее - что-то от духа Древней Греции, с которым я так долго жаждал соприкоснуться. В этой юной рабыне я нашел лучи того света, что влек за собой аргонавтов и вдохновлял ее предков в Фермопилах. Столь прекрасно, столь дико было это создание гор, гибнущее в своей клетке...
     - Да,- прошептал я в ее ухо,- ты будешь свободна, я обещаю,- дыхание мое замерло в груди,- и я не стану принуждать тебя к любви, если ты сама не захочешь этого.
     Она подвела меня к балкону.
     - Так, значит, мы договорились? - спросила она.- Мы бежим вместе из этого места?
     Я кивнул.
     Гайдэ улыбнулась счастливой улыбкой и указала на небо.
     - Еще не время,- сказала она,- мы не можем бежать при полной луне.
     Я с удивлением взглянул на нее.
     - Отчего же нет, черт возьми!
     - Это небезопасно.
     - Да? Ну и что!
     Ее палец оказался на моих губах.
     - Доверься мне, Байрон.- Несмотря на жару, она дрожала.- Я знаю, что делать.
     Она снова вздрогнула и оглянулась через плечо.
     Я посмотрел в ту же сторону и увидел зубчатую башню, выделяющуюся в свете луны. На самом верху башни горел красный свет. Я подошел к краю балкона и увидел, что башня поднимается почти отвесно от конца мыса. Далеко внизу протекал Ахерон, неся свои густые, не отражающие лунный свет воды. Я перегнулся через перила и заметил, что наша стена спускается в бездну столь же отвесно, как и остальные. Гайдэ обняла меня и снова указала на башню.
     - Мне пора,- сказала она.
     В этот момент в дверь постучали. Гайдэ встала на колени, чтобы развязать мне сапоги.
     - Да,- крикнул я.
     Дверь отворилась, и в комнату вошло существо. Я называю его так потому, что, хотя оно и имело облик мужчины, лицо его не отражало и тени интеллекта, а глаза были мертвы, как у лунатика. Его кожа казалась жесткой и была покрыта клочьями шерсти, нос у него прогнил, а кончики пальцев завивались длинными, как когти, ногтями. Тут я вспомнил, что мне уже приходилось с ним встречаться, это было то самое существо, что грохотало веслами в лодке паши. И одето оно было все в те же засаленные черные одежды, но в руках у него теперь был чан с водой.
     - Вода, хозяин,- сказала Гайдэ, не поднимая головы,- умойтесь.
     - Но где же мой слуга?
     - О нем позаботятся, хозяин.
     Гайдэ обернулась к существу и жестом велела ему поставить умывальницу. Я успел заметить выражение ужаса и отвращения, промелькнувшее на ее лице. Она склонилась над моими сапогами, сняла их и встала, не поднимая головы.
     - Я могу идти, хозяин? - спросила она.
     Я кивнул. Гайдэ снова бросила взгляд отвращения на существо, прошла по комнате, и существо двинулось вслед, а затем, перегнав ее, поскакало вниз по ступенькам. Гайдэ задержалась на мгновение.
     - Сходите к моему отцу,- прошептала она,- скажите ему, что я жива.
     Ее палец коснулся моей руки, и вот ее уже нет, и я стою один.
     Я пребывал в страшном волнении, а желание и сомнение привели мой дух в состояние такого смятения, что о том, чтобы заснуть в эту ночь, нечего было и думать, как мне казалось. Но я, должно быть, был столь утомлен путешествием, что стоило мне только прилечь, как тяжелая дрема овладела мной. Ни кошмары, ни какие-либо другие видения не тревожили меня; напротив, я спал беспробудно и встал лишь тогда, когда солнце было высоко в небе. Я вышел на балкон: где-то в самом низу протекал извечно черный Ахерон, но все Другие цвета, оттенки земли и неба, наполняли все вокруг такой райской красотой, что я невольно подумал, как это несправедливо, что эта страна богов теперь отдана власти человека-тирана. Я взглянул на башню, которая и в эти утренние часы сохраняла свои рваные очертания, как ночью при луне, и, сравнивая ее с прелестью пейзажа, уподобил эту башню демону, повергшему ангельское войско и водрузившему свой трон на небе, чтобы править им как адом. И все-таки, думал я, все-таки, что же в Вахель-паше внушило мне такой страх, что я уже сравниваю его с дьяволом, и для меня это отнюдь не метафора? Мне казалось, что ответ заключался в страхе людей перед ним, в сплетнях, которые мне довелось слышать о нем, в самом его образе жизни, отшельническом и покрытом тайной. Кроме того, ко всему этому примешивались зверские методы, которыми он поддерживал свое господство. Но, в конце концов, ведь общепринято считать, что дьявол - аристократ!
     Я боялся и в то же время предвкушал встречу с ним. Тем не менее, когда я спустился в комнату с куполом, где был вчера, я обнаружил там лишь ждавшую меня прислужницу. Она протянула мне записку, в которой говорилось: "Мой дорогой лорд Байрон, вы должны простить меня, но сегодня я не смогу составить вам компанию. Прошу вас, примите мои искренние извинения, неотложные дела требуют моего вмешательства. Мой замок - в вашем распоряжении. Надеюсь увидеться с вами вечером". Подписана записка была на арабском.
     Я поинтересовался у служанки, куда отправился паша, но она задрожала так сильно, что, должно быть, потеряла дар речи. Тогда я спросил о Гайдэ, а потом о Флетчере и Висцилии, однако она была столь напугана, что даже не поняла меня, так что все мои расспросы оказались тщетными. Чтобы не мучить ее, я махнул рукой и послал ее накрывать на стол, а когда позавтракал, то и вовсе отпустил ее, оставшись в одиночестве.
     Я подумал о том, чем бы мне заняться или, скорее, чем мне здесь позволено заниматься. Меня все больше и больше беспокоило исчезновение моих спутников, отсутствие же Гайдэ порождало во мне еще более мрачные мысли. Я решил обследовать замок, который показался мне столь огромным прошлой ночью, думая, что, может быть, мне удастся обнаружить какие-либо следы. Я покинул купольный зал и вступил в длинный сводчатый коридор. То там, то тут на всем его протяжении все новые арки открывали все новые коридоры по разные стороны, и в конце концов этих ответвлений стало столько, что, казалось, конца им не будет и выбраться мне из этого лабиринта уже не удастся. Многочисленные жаровни, стоявшие вдоль стен, освещали проходы длинными языками пламени, которое, впрочем, совсем не давало тепла, а лишь излучало тусклый свет. Воображение мое разыгралось, я думал о колоссальной тяжести перекрытий, нависших надо мной, а мерцающий полумрак самого лабиринта внушал мне мысли, что я навеки замурован в каком-то громадном склепе. Я крикнул, эхо моего голоса затерялось в отдающем плесенью воздухе. Я кричал снова и снова, поскольку, хотя я и был единственным узником этой тюрьмы, меня не покидало чувство, что со всех сторон за мной следят немигающие глаза. Столпы некоторых арок были выполнены в виде статуй, очень древних, в их формах хотя и узнавалась греческая традиция, лица их, те, что сохранились, внушали необычайный ужас. Я остановился у одной из скульптур, пытаясь разобраться, чем было вызвано это ощущение страха, ведь в ликах статуй не было ничего особенного - ни гротеска, ни оскала чудовища,- но тем не менее, рассматривая их, я чувствовал, что меня тошнит от отвращения. Внезапно я понял, что дело было в безликости и в то же время в безнадежном вожделении, в выражениях столь мастерски сделанных лиц, и сразу же я подумал о слуге паши, о существе в черном, который приходил в мои покои этой ночью. Я оглянулся вокруг. В темных углах мне начали мерещиться другие такие же твари, которые наблюдали за мной мертвыми глазами. В какой-то момент я даже ощутил их присутствие и закричал, и мне показалось, что я увидел, как некое существо проскользнуло в глубь коридора, но, когда я попробовал пойти следом за ним через арку, я ничего не обнаружил, кроме факелов и каменных стен.
     Свет становился все ярче, и, по мере того как я продвигался по проходам, каменная кладка начала мерцать будто позолоченная. Я осмотрел стены и увидел, что они покрыты византийской мозаикой, хотя и облупившейся от старости. Глаза святых были выбиты, так что взгляд их был так же мертв, как и у статуй. Обнаженная Мадонна, вцепившаяся в Христа,- улыбка младенца излучала коварство и злобу, а лик Девы был настолько соблазнителен, что мне стоило большого труда уверить себя, что это всего лишь изображение на стене. Я отвернулся, но что-то заставило меня снова посмотреть туда, на эту улыбку шлюхи, на это выражение в глазах Мадонны. Я снова отвернулся, собрав все силы, чтобы не смотреть на мозаику, и поспешил к следующей арке. Свет сделался еще ярче, приобретя глубокий красный оттенок. Впереди на моем пути висели парчовые занавеси. Я раздвинул их и остановился, чтобы осмотреться вокруг.
     Я оказался в просторном зале, он был совершенно пуст, увенчанный куполом, а дальний конец его был скрыт мраком. Громадные колонны вдоль стен выступали словно титаны, арочные проемы выглядели такими же, что и в лабиринте; за ними, казалось, начиналась ночь. Но сам зал был освещен все теми же жаровнями с холодным пирамидальным пламенем, поднимающимся к бельведеру купола. В самом центре под куполом я увидел небольшой алтарь, сделанный из черного камня. Я подошел к нему и понял, что это единственный предмет во всем помещении. И стук моих каблуков был единственным звуком, тревожившим давящую пустоту высоких сводов зала.
     При ближайшем рассмотрении алтарь оказался намного больше, чем мне показалось издалека. Да и не алтарь это был вовсе, а беседка - из тех, что можно встретить в мечетях. Я не мог прочитать арабскую надпись на двери в беседку, но узнал те же слова, что видел вчера вечером: "И сотворил Аллах человека из запекшейся крови". Если эту беседку действительно построили магометане (а никакой другой причины ее нахождения здесь я не видел), то изображения на ее стенах оставили меня в недоумении. Несмотря на то что Коран запрещает изображать человеческое тело, здесь в камне были выгравированы фигуры демонов и древних богов. Прямо над входом было красивое женское лицо, такое же развратное и жестокое, как лицо Мадонны. Я смотрел на него и ощущал все то же смешанное чувство отвращения и вожделения, как тогда, когда созерцал мозаику. Я был не в силах оторвать взгляд от лица девушки, и мне стоило громадных усилий, чтобы заставить себя отвернуться и ступить в темноту беседки.
     Мне почудилось какое-то движение. Я вперил взгляд во тьму, но ничего не увидел. Передо мной были ступеньки, спускавшиеся во мрак; я сделал шаг вперед и опять услышал, как что-то шевельнулось.
     - Кто здесь? - позвал я.
     Ответа не последовало. Я сделал еще один шаг. Чувство неимоверного страха начало овладевать мной, более сильного, чем мне приходилось доселе испытывать; оно, подобно ладану, сочилось из темноты и растекалось по моим нервам. Но я заставил себя подойти к ступенькам. Я шагнул вниз. Внезапно за моей спиной раздались звуки шагов, и чьи-то пальцы вцепились в мою руку.
     Я резко развернулся, замахиваясь тростью. Омерзительнейшая тварь с пустыми глазами и отвисшей челюстью предстала передо мной. Я попытался вырвать свою руку, но хватка была железной. Его дыхание, смердевшее мертвечиной, обдало мое лицо. В отчаянии я ударил чудовище по руке тростью, но оно, казалось, и не заметило этого и швырнуло меня так, что я, споткнувшись, упал на каменный пол зала снаружи беседки. Будучи взбешен, я вскочил на ноги и набросился на монстра, он же отскочил назад, но, когда я двинулся к ступеням, он оскалил зубы, такие же острые, как зубья горной гряды. Он страшно зашипел, то ли предупреждая меня, то ли угрожая мне, и в тот же миг новое облако ужаса, рожденное во тьме подземелья, сковало мое тело. До этого момента я подавлял в себе страх, но тут я понял, глядя в темноту лестницы и на ее ужасного стража, что иногда даже самый смелый из всех людей