ума. Я потребовала рассказать, что происходит, но Джордж увиливал от ответа. Впрочем, он намекнул, что тайна связана с его работой в правительстве. Каким образом - он не говорил, но у меня сложилось впечатление, что вокруг законопроекта, который он должен был провести через парламент и который занимал его внимание и время, сложился заговор. Джордж просил меня не беспокоиться и обещал, что придет день и он расскажет мне всю правду. Пока же мне придется мириться с его периодическими отлучками из дома и долгими часами работы в министерстве. Он просил у меня поддержки и понимания.
     - И вы вняли его просьбам?
     - Конечно.
     - Отлучки еще случались?
     - Время от времени.
     - А работа в министерстве?
     - Полагаю, шла великолепно. Вы, должно быть, не знаете о теперешней репутации Джорджа. Он слишком молод для своего поста. Таинственное поведение, связанное с продвижением законопроекта, показывало, что речь идет о его дальнейшей политической карьере. И все-таки, - я заглянула в глаза доктора Элиота, ярко сверкавшие на его бледном лице, - и все-таки... я боюсь...
     - Что ж, - резко сказал доктор Элиот, - это неудивительно. Напомните мне еще раз, сейчас он отсутствует больше недели?
     - Неделю и один день.
     - Это необычно?
     - Да. До этого он никогда не пропадал больше, чем на четыре дня кряду.
     - Поэтому вы пошли наперекор его просьбам и приехали ко мне искать помощи?
     - Есть и другие причины.
     - Да?
     - Буду откровенной, доктор Элиот. Я боюсь худшего и в то же время опасаюсь за себя. Надеюсь, вы не сочтете меня сумасшедшей...
     - Ну что вы! - запротестовал он. - Если вас это утешит, леди Моуберли, то вы показались мне исключительно здравомыслящей женщиной.
     - Очень любезно с вашей стороны, - ответила я, - хотя последнее время бывают моменты, когда я сама в этом сомневаюсь. Вот что случилось со мной прошлой ночью. Я поздно легла спать. Служанка раздела меня, я отпустила ее и некоторое время сидела, раздумывая, где сейчас Джордж, а потом встала и подошла к окну. За окном была скверная ночь, и я смотрела на сочащийся дождем горизонт Лондона, словно отыскивая ключ, который может привести меня к Джорджу. До меня донеслись чьи-то приглушенные шаги по булыжнику. Я всмотрелась. В свете газового фонаря внизу стояли две фигуры - мужская и женская. Я увидела, что под плащом на джентльмене надет фрак. Лицо его было необычного цвета, заросшее черной густой бородой, и я догадалась, что он иностранец. Лица леди не было видно, она стояла спиной ко мне, в развевающемся черном плаще с капюшоном. Потом она повернулась, взяла мужчину под руку, и они пошли дальше. уходя, дама обернулась и посмотрела вверх, как будто отыскивая взглядом меня. Я не могла разглядеть ее лица, поскольку оно оставалось в тени капюшона, но на секунду свет фонаря попал ей на кожу, и она засветилась! Доктор Элиот, клянусь, кожа ее засветилась! Затем дама отвернулась, и они ушли, а я осталась, объятая непонятным ужасом. Я не могу этого объяснить. Но все было, было на самом деле. И я чувствовала, что увидела нечто ужасное.
     - Что именно показалось вам ужасным? Эта женщина?
     - Я знаю, это звучит смешно...
     - Да, - медленно произнес он, - но и интригующе тоже.
     - Вы не считаете меня сумасшедшей?
     - Наоборот... Вы можете рассказать что-нибудь еще? Итак, вы все-таки легли спать...
     - Да, я приняла лекарство.
     - Ага. От нервов?
     - Да.
     - И что это было за лекарство?
     - Настойка на опии.
     Доктор Элиот медленно кивнул:
     - Простите, леди Моуберли. Вы легли спать...
     - Да. И спала хорошо. Я всегда хорошо сплю. Но в четыре часа ночи меня разбудил бой церковных часов. Я снова погрузилась в сон, однако на этот раз мне спалось плохо. И вдруг я вновь проснулась, открыла глаза, и... кровь застыла у меня в жилах. Эта женщина... Я сразу узнала ее, ту самую, с улицы... Она наблюдала за мной, находилась у меня в комнате! На ней был надет тот же плащ, но капюшон был откинут, и на меня смотрело лицо, самое прекрасное из лиц, которые я когда-либо видела. В то же время это было самое ужасное лицо!
     - В чем именно заключался его ужас?
     - Не могу сказать. Но вид этого лица наполнил меня страхом. И, глядя на него, я была абсолютно парализована.
     - Вы заговорили с ней?
     - Пыталась, но не смогла. Не могу объяснить этого, доктор Элиот. Боюсь, вы сочтете меня слабоумной.
     Элиот вскинул голову:
     - Опишите незнакомку.
     - Она была... трудно сказать, каков ее возраст... может, молодая, но... нет. - Мой голос почти замер. - Мне показалось, что она - вне времени, любого возраста... У женщины были темные длинные волосы - почему-то я так сочла, хотя об этом трудно было судить, ибо локоны ее скрывались под плащом. Лицо ее было очень бледное и будто освещалось каким-то пламенем изнутри. Губы были ярко-алыми, а глаза - темными и блестящими.
     - Темными и блестящими одновременно?
     - Да.
     - И что же делала эта замечательная женщина?
     - Ничего. Просто стояла и смотрела на меня. А потом вдруг улыбнулась, повернулась и вышла из моей комнаты. Через открытую дверь я увидела, как она словно плывет к лестнице.
     - Вы двинулись за ней?
     - Вначале нет. Говорю вам, меня парализовало. Но наконец я собрала всю свою решимость, встала с постели, подошла к двери и вышла на площадку лестницы, спускающейся в холл. Женщина стояла внизу, у подножия лестницы, накидывая капюшон. Затем отворилась дверь кабинета моего мужа, и оттуда появился этот джентльмен-иностранец. Под мышкой у него была пачка бумаг.
     - Иностранец - опишите его.
     - Крупный, чернобородый, как я говорила, смуглый...
     - И что он сделал? Подошел к женщине?
     - Да. Она вроде заговорила с ним, хотя я не расслышала ее слов. А потом они оба повернулись и посмотрели на меня. Лица их были какие-то пустые, а глаза горели ужасным огнем.
     Доктор Элиот нахмурился еще больше:
     - И что же дальше?
     - Женщина взяла его под руку. Другой рукой он держал бумаги. Парочка повернулась и прошла через холл. Я бросилась вниз по лестнице и увидела, что они выходят через открытую парадную дверь. Я выбежала на улицу, взглянула в обе стороны, но их и след простыл. Они будто растворились в свете раннего утра. Я вернулась в дом и разбудила прислугу. Мы тщательно осмотрели все комнаты, но следов взлома нигде не нашли. Даже в кабинете моего мужа ни один ящик, ни один шкаф не были взломаны.
     - Вы сказали об открытой парадной двери. Ее взломали?
     - Нет, насколько я заметила.
     - А окна?
     - Вряд ли. Хотя точно не знаю.
     - Тогда как же они вошли, леди Моуберли?
     - Признаюсь, это и озадачивает меня. В первые часы после случившегося я думала, что стала жертвой какой-то галлюцинации, возникшей в моем отягощенном волнениями мозгу. "Может, я схожу с ума?" - спрашивала я себя. А потом принесли утреннюю почту. Среди писем было одно без марки. И боюсь, доктор Элиот, что я совсем не сумасшедшая.
     Письмо было у меня с собой. Я вынула его и передала доктору Элиоту. Он прочел его, и лицо доктора потемнело. Да, Люси, это была та самая написанная заглавными буквами записка, о которой я уже упоминала: "Я - СВИДЕТЕЛЬ, КАК БЫЛ УБИТ ДЖ.".
     Доктор Элиот изучил записку, встал и подошел к лампе на своей конторке.
     - Так я и думал, - сказал он, поворачиваясь спиной ко мне, - эту записку явно послала женщина.
     - С чего вы это взяли? - спросила я, вставая.
     Он указал на какие-то мазки на задней стороне конверта:
     - Это пудра, записку писали на туалетном столике, на который, бывает, просыпается косметика. Видите, вот тут следы отчетливее всего. Я бы сказал, что писавшая часто и помногу пудрит свое лицо.
     Он повернул конверт к свету.
     - Да, - показал он на отметину ближе к краю. - Видите, как лоснится? Это след краски для лица. Доказательство неоспоримо.
     Неоспоримо, дорогая Люси. Я была готова признать правоту слов доктора. Но какого рода женщину могла я заподозрить в написании этого письма? Одну я не отваживаюсь упомянуть, другая же - это вы. Люси, я в отчаянном положении и должна говорить напрямик. У меня нет знакомых актрис, кроме вас, и, конечно, я не знаю никаких актрис, которые состояли бы в интимных отношениях с Джорджем. Так это вы написали мне записку? Я понимаю, вы не испытываете ко мне дружеских чувств, но Джорджа вы любите, и от его имени я взываю к вам. Если это не вы писали мне, то я должна опасаться самого худшего - того, что Джордж мертв и что незадолго до убийства он изменял мне. Однако не могу поверить, что он был способен на такое. Не могу! Поэтому взываю к вам. Вы писали это письмо? И если да, то прошу вас, Люси, помогите доктору Элиоту!
     Ибо теперь я должна сказать вам, что он согласился заняться этим делом. Я упомянула ваше имя в связи с письмом, и он наверняка вскоре навестит вас. Не бойтесь его. Даже если это писали не вы, уверена, вы сможете оказать ему помощь. Я посвятила вас во все подробности тайны, поскольку считаю, что пришло время открыть вам правду и что вы сможете помочь распутать это дело. Не отвергайте моего призыва, дражайшая Люси, ради Джорджа и себя самой.
     Остаюсь, хотя вы и не верите этому, вашей дражайшей подругой.
     Розамунда, леди Моуберли

     P.S. Дописываю поздно вечером. Только что меня навестил доктор Элиот. Я удивилась, увидев его. Когда я была у него утром, он сказал, что ему нужно некоторое время, чтобы разобраться с делами в клинике, но оказалось, он освободился быстрее, чем предполагал.
     - Ллевелин, мой коллега по клинике, уезжал на три недели, - сказал он, когда лакей принял его шляпу. - Но он вернулся и может подменить меня на несколько дней.
     Я удивленно взглянула на него:
     - Вы думаете, пары дней будет достаточно?
     - Увидим, - пожал он плечами и оглядел холл.
     Я догадалась, что он хочет осмотреть кабинет Джорджа и показала ему, куда идти. Несколько минут он рыскал по кабинету, словно гончая, вынюхивающая добычу.
     - Что ж, - хмыкнул он наконец. - Следов проникновения через окна не видно, но вот это, - он указал на поверхность конторки, - представляет некоторый интерес.
     Я посмотрела туда, куда он, указывает, но не увидела ничего необычного.
     - Полагаю, - продолжал доктор Элиот, - с прошлой ночи вы запретили слугам входить сюда?
     - Я хотела оставить все так, как застала, - призналась я.
     - Отлично! - воскликнул он. - Чересчур добросовестная горничная может погубить жизнь сыщика. А теперь посмотрите внимательно, леди Моуберли. На конторке очень тонкий слой пыли, ровный везде, кроме этого места. Видите? Прямоугольник точно подходит вон той красной шкатулке.
     Он подошел к столу, на котором стояла одна из шкатулок с правительственными документами Джорджа.
     - Очевидно, ее вчера ночью сдвигали с места, и, следовательно, она была предметом внимания ваших непрощенных гостей. Что в этой шкатулке?
     - Бумаги Джорджа.
     - По законопроекту о границах в Индии?
     - Предположительно, да.
     - Что ж, посмотрим! - Доктор Элиот нажал защелку шкатулки. - Заперто. - Он осмотрел шкатулку. - Опять-таки никаких следов взлома.
     - Может быть, взломщика спугнула сообщница, прежде чем он успел открыть шкатулку?
     - Может быть, - нахмурился доктор Элиот. - У вас есть ключ?
     - Нет.
     - Ну, раз так, - пошарил он в кармане, - думаю, Индийский кабинет простит меня.
     В руках у него оказался кусок проволоки, который доктор вставил в замок, повернул, подергал, и после нескольких неудачных попыток замок поддался. Доктор Элиот улыбнулся.
     - В Лахоре воры клянутся этим малым инструментом, - сообщил он, пряча в карман свой "ключ" и открывая крышку шкатулки.
     Он отшатнулся, а я вскрикнула. Ибо, Люси, представьте мой ужас - шкатулка была пуста! Бумаги исчезли!
     Доктор Элиот казался, однако, удовлетворенным.
     - Этого и следовало ожидать, - проговорил он, обводя взором кабинет. - Сомневаюсь, что мы найдем тут что-нибудь более интересное, леди Моуберли. Так что теперь, с вашего разрешения, мне хотелось бы осмотреть вашу спальню.
     Все еще ошарашенная размахом только что раскрытого нами преступления, я провела доктора наверх. И снова доктор Элиот начал рыскать по комнате. У туалетного шкафчика он остановился и нахмурился, затем взял в руки склянку с лекарством.
     - Это помогает вам справиться с лондонским воздухом? - спросил он.
     Я сказала, что да.
     - Но пузырек полон, - заявил он почти обвиняюще.
     - Да, я только начала им пользоваться.
     - Когда?
     - Вчера вечером.
     - У вас остался пузырек от лекарства, которое закончилось до этого?
     - Горничная, наверное, выбросила его.
     - А можно его извлечь?
     Я вызвала звонком горничную и приказала ей принести пустой пузырек.
     - Вы подозреваете, что кто-то пытался одурманить меня? - спросила я доктора Элиота, пока мы ждали.
     - Таинственная женщина разбудила вас как раз в ту самую ночь, когда вы сменили лекарство. Подозрительно, не так ли?
     - Что вы предполагаете, доктор Элиот?
     Он оставил мой вопрос без внимания:
     - Вы ведь всегда спали крепко, кроме прошлой ночи?
     Я согласилась с этим.
     - Но зачем кому-то понадобилось одурманивать меня? - настаивала я.
     - Что-то в этом доме представляет большую ценность для наших незнакомцев, -. пожал плечами он.
     - Бумаги Джорджа?
     На его тонких губах появилась улыбка. Я поинтересовалась, приблизился ли он к раскрытию тайны.
     - Кое-какой свет, возможно, блеснул, - ответил он, - но я могу ошибаться, ведь мы только начали, леди Моуберли.
     В этот момент вошла служанка с пустым пузырьком. Элиот осторожно взял его, посмотрел на свет и попросил отдать пузырек, из которого я принимала лекарство. У меня полно этого зелья, и я охотно согласилась, спросив, что еще могу сделать.
     - Ничего, ничего, - промолвил он. - Я видел все, что хотел увидеть.
     Он повернулся, и я проводила его до двери. Уже собираясь уйти, он вдруг задержался.
     - Леди Моуберли, - сказал он, повернувшись ко мне, - должен задать вам еще один вопрос... Ваш день рождения... Он пришелся как раз на один из дней сразу после первого исчезновения Джорджа, не так ли?
     Я с удивлением взглянула на него:
     - Ну, да... Точнее на день после его возвращения. Но я не понимаю, почему...
     Он сдержал меня движением руки.
     - Я вам сообщу, как пойдет дело, - пообещал он, повернулся и, не оглядываясь, зашагал по улице, а я провожала его взглядом, пока он не исчез вдали, и думала о том, какой след ему удалось обнаружить.
     Размышляю я об этом до сих пор, смотря из окна своей спальни на улицу внизу. Она пустынна. Часы на церкви только что пробили два. Пора ложиться спать. Надеюсь, что усну. В мозгу моем сильная усталость. Мне кажется, что тайна разрослась до огромных размеров. Но, может быть, дражайшая Люси, для вас она перестанет быть тайной. Могу на это только надеяться и верю, что вскоре все обернется к лучшему. Спокойной ночи. Вспоминайте о Джордже и обо мне в ваших молитвах.
     Роза

Письмо почтенного Эдварда Весткота мисс Люси Рутвен

     Лондон,
     "Постоялый двор Грея"
     14 апреля 1888 г.
     Дражайшая Люси!
     Не могу вынести мысль о том, как вы страдаете. Я знаю, вас тревожит какая-то ужасная тайна, и все же, дорогая моя, между нами не должно быть секретов. Вы сделали меня счастливейшим человеком на Земле, хотя сами вы, наоборот, столь расстроены, что это причиняет мне боль. Леди Моуберли опять выкинула одну из своих штучек? Или же вновь восстают фантомы вашего прошлого? Вчера ночью во сне вы упоминали Артура. Но ваш брат мертв, так же, как мертвы мои мать и сестра. Нам надо смотреть вперед, любовь моя. Что было, то прошло навсегда. Перед нами будущее.
     Прежде всего, дражайшая Люси, вы не должны позволять себе отвлекаться сегодня вечером. Только подумать, первое выступление в "Лицеуме"! На одной сцене с мистером Генри Ирвингом! Немногие актрисы могут этим похвастаться! Уверен, вы станете звездой Лондона! Я буду так горд, дорогая. Удачи, удачи, удачи и еще раз удачи, дорогая Люси. Вечно любящий вас,
     Нэд

Повествование, оставленное Брэмом Стокером и датируемое началом сентября 1888 года.

     Без малейших трудностей вспоминаю я события, о которых должен здесь поведать, ибо сами по себе они были столь поразительны и примечательны своим завершением, что произведут впечатление на любого. Однако есть у меня дополнительные причины оставить о них память, ибо случилось так, что в то время я искал хороший сюжет, который можно было бы переделать в пьесу или (кто знает?) даже в художественное произведение. В начале апреля, сразу откроюсь вам, сложились весьма особые обстоятельства.
     Известный актер, у которого я управляю театром, мистер Генри Ирвинг, только что вернулся из успешного турне по Соединенным Штатам. Завоевав Америку, он теперь готовился вновь сорвать лавры в Лондоне, в великом храме искусства - театре "Лицеум". Мистер Ирвинг и я решили на открытие летнего сезона поставить "Фауста", самый впечатляющий спектакль, неувядающий фаворит лондонских зрителей. Постановка, однако, не была премьерой, как и пьесы, которые мы наметили на более позднее время в сезоне. Мистер Ирвинг сам это хорошо знал и в разговоре со мной сознался, что сожалеет об этом. Прошло много вечеров, и много вечеров еще предстояло, когда мы встречались за бифштексом и бокалом портера для обсуждения новых ролей, которые мог бы сыграть мистер Ирвинг. В эти апрельские вечера мы, впрочем, не смогли найти ничего подходящего. Наконец я предложил, что сам напишу новую пьесу. К сожалению, мистер Ирвинг лишь посмеялся над этим предложением и назвал его "ужасным", но не разохотил меня. Наоборот, с этого времени я начал носиться в поисках возможной темы. Для этого я стал фиксировать в своих записках разные необычные события и идеи, пришедшие мне на ум.
     Должен сознаться, однако, что несколько недель я занимался этим без особого вдохновения. Моя дорогая женушка приболела, добавьте к этому домашнему кризису нагрузки на любого управляющего театром перед открытием сезона, и, думаю, провал моих литературных потуг можно извинить. Сезон у нас должен был открыться 14-го, и по мере приближения этого дня часы мои все меньше и меньше мне принадлежали. Наконец, наступило 14-е число, и, как часто бывает в эпицентре бури, я с удивлением почувствовал вокруг себя внезапную тишь. Я сидел у себя в кабинете, зная, что сделал все что мог, и в то же время задаваясь вопросом, хватит ли этого. Но я мог только ждать и надеяться на лучшее. Тогда-то и передали мне визитную карточку некоего доктора Элиота.
     Я взглянул на визитку. Имя на ней мне ничего не говорило. Но я пребывал в таком расположении духа, что приветствовал любой предлог отвлечься, и потому попросил пропустить доктора Элиота. Он, видимо, ждал за дверью, ибо сразу вошел, словно по срочному делу. В облике его проступала решимость и в то же время спокойствие. Воистину, он казался абсолютно непроницаемым, что весьма примечательно в столь молодом человеке, поскольку ему было не больше тридцати, и все же я мог представить себе, какую власть он имеет над своими пациентами.
     Он присел к моему столу и взглянул мне прямо в лицо, будто стараясь проникнуть вглубь моих мыслей.
     - У вас тут есть такая актриса... мисс Люси Рутвен, - резко сказал он.
     Я признал этот факт:
     - Она должна играть в постановке "Фауста" сегодня вечером.
     - Крупную роль?
     - Нет, но и не малую. Она очень молода, доктор Элиот. И очень хорошо играет, так что заслужила эту роль.
     Он лукаво прищурился:
     - Так вы восхищены ее талантом?
     - О, да! - согласился я. - Замечательная актриса!
     Я запнулся и вдруг покраснел, подумав, что мой энтузиазм можно истолковать превратно, но доктор Элиот не заметил моего смущения.
     - Мне надо с ней поговорить, - сообщил он. - Сейчас ее в театре, видимо, нет?
     - Нет, - ответил я. - До четырех она не появится. Впрочем, если хотите оставить