о  капюшона.  Бэльян  был  слишком
потрясен, чтобы ответить.
   - На сей раз он заговорил бы себя до смерти, - продолжал Корню, -  и  вас
обратил бы в то же рабство, но у меня для всех вас  есть  работа.  Время  не
ждет. "И потому берегись, ибо неведомо тебе,  когда  хозяин  дома  придет  -
ввечеру или в полночь, с криком петуха или поутру".
   - У вас есть для меня работа?
   Злобный взгляд обращен был на Бэльяна.
   - В некотором  смысле.  Я  хочу,  чтобы  вы  пошли  к  Кошачьему  Отцу  и
согласились у него лечиться.
   - Не хочется мне туда возвращаться.
   - Едва ли у вас есть выбор. Рано или поздно либо Отец схватит  вас,  либо
Вейн. Охота началась. Можете сообщить Кошачьему Отцу, что мы осмотрели вас и
отпустили. Это, возможно, даст ему пищу для размышлений.
   Монах укладывал Йолла на стол. Бульбуль продолжал писать. Из тьмы подвала
Бэльян поднялся в сумерки. Была уже глубокая ночь, когда провожатые  привели
его к Дому Сна. Так громко, как только мог, он постучался в дверь,  оцарапав
костяшки пальцев, и, поскольку на стук никто не отозвался, у  самого  порога
погрузился в сон. Провожатые удалились, оставив его там лежать.
 
 
 
   19
   СОКРОВИЩА КАИРА
 
   По-моему, задушив меня, Прокаженный Рыцарь  не  подумал  о  последствиях.
Согласно  афоризму,  бытующему  среди   касасиунов,   мертвец   историй   не
рассказывает, и, к несчастью,  смерть  рассказчика  в  разгар  его  рассказа
действительно   порождает   кое-какие   специфические   проблемы.   Решение,
вынесенное касасиунами по этому вопросу, сомнению еще  никто  не  подвергал.
Смерть лишает человека права состоять членом Гильдии.
   Возвращаясь к тому, что я говорил в начале всей  этой  истории  (а  я  не
предполагал,  что  она  окажется  историей  моей  смерти),  напомню,  что  в
последнее время, когда я рано ложился, дабы  почитать  перед  сном,  мне  не
давали уснуть необъяснимые страхи. Необъяснимые, но не неописуемые - да и не
такие уж, при ретроспективном рассмотрении,  необъяснимые.  Сейчас  я  опишу
фантазию, из-за которой всю ночь лежал без сна и с воспаленными глазами. Она
такова.
   Веки тяжелеют, запрокидывается голова, скучная  книга  выпадает  из  рук,
глаза закрываются. Глубокое дыхание замедляет ритм - а  затем,  по-видимому,
останавливается. Утром, когда я не встаю в привычный час (обычно меня  будит
крик рассветного муэдзина), кто нибудь из встревоженных друзей - Бульбуль, к
примеру, а скорее всего моя сестра Мария - входит  и  трясет  меня,  пытаясь
разбудить, и, обнаружив, что я никак не  реагирую,  слушает  мое  сердце,  а
потом дыхание. И то, и другое,  кажется,  остановилось.  Испускается  первый
крик, и мое лицо увлажняется чьими-то слезами. Потом -  скорбные  завывания,
ритуалы похорон, кучка людей, смотрящих на мою запеленутую в  саван  фигуру.
На тело мое швыряют  пригоршни  земли,  а  потом  и  полные  лопаты.  Солнце
исчезает.
   И лишь теперь я просыпаюсь и ощущаю тяжесть давящей на меня сырой  земли.
Да. Заживо погребен! Крики мои  в  столь  ограниченном  пространстве  звучат
глухо. Окровавленные руки выпутываются  из  многослойной  ткани  и  царапают
ногтями землю. О, кто  тот  человек,  который,  вообразив  все  это,  сумеет
безмятежно  погрузиться  в  сон?  И  где  тот   человек,   который   надежно
гарантирован от подобного пробуждения?
   Кто, в самом деле, может поручиться, что он вообще проснется? Эта  пустая
фраза: "Он легко  скончался  во  сне"...  Если  вдуматься,  что  может  быть
ужаснее, чем умереть от сна, умереть, того не сознавая. Но все  это  вопросы
непростые.  Я  лишь  хотел  сказать,  что  эта  возникшая  в  моем   пылком,
болезненном воображении картина вынуждала меня бороться со сном.  Порой  эти
фантазии не оставляли меня всю ночь, и тогда я вставал и еще  до  того,  как
первый крик муэдзина прорезал рассвет,  выходил  из  дома  и  направлялся  к
воротам Зувейла, где угощался вместе с персами их первым завтраком.
   Более того, именно в бессонной тьме  перед  рассветом  рождались  у  меня
планы дальнейшего просвещения моих слушателей: предупреждения об  опасностях
"влажных снов"; дискуссии о том, что лучше - страдать Арабским Кошмаром и не
знать об этом или, с другой стороны, быть мертвым и об этом знать; посещения
уникального и революционизирующего птицеводство каирского птичьего  двора  и
демонстрации  Великого  Пробного  Камня  Иолла,   -   возможности   казались
безграничными. Все кончено. Кто мог предвидеть, что сбудется самая  бредовая
и жуткая из моих фантазий? Только не я. Меня одолевали страхи, но страхам  я
не верил. Почти все сбылось. Некоторое утешение я нахожу в  том,  что  моему
пути к могиле предшествовало удушение - не сон.
   Однако  я  отвлекся.  Несомненно,  я  несколько   расстроен   собственной
кончиной. История, однако, еще не окончена. Терпение.  Терпение  исходит  от
Бога, поспешность - от Иблиса,  дьявола.  Кто  поспешит,  тому  не  отыскать
сокровищ, коих в Каире немало...
 
 
   В ту ночь Кошачий Отец направился на огромное открытое пространство перед
воротами Зувейла. Там он час за часом  ждал.  Незадолго  до  рассвета  резко
похолодало, и артисты, покинув свои будки, собрались вокруг  общего  костра.
На лютом холоде пар, ими выдыхаемый, казался душами  усопших.  На  Кошачьего
Отца они взирали с  безразличием,  граничившим  с  враждебностью.  Фокусники
ничего, кроме недоверия, к чародею испытывать не могут.  Пытаясь  согреться,
Кошачий Отец кружил на месте, топая ногами.
   Наконец появился чернокожий. Хабаш уже не бежал, а понуро ковылял к своей
клетке. Когда же он приблизился,  Отец  заметил  у  него  на  голове  темное
кровавое пятно. Заметил он и то, что, хотя
   Хабаш сбит с толку и смущен, сны ему уже не снятся.  А  главное  -  он  с
удовольствием увидел в руке у Хабаша книгу. Он ласково улыбнулся.
   - Я вижу, ты возвратился побитый, но с победой.- Он осекся.
   Хабаш, пропустив поздравления мимо ушей, протиснулся в клетку и плюхнулся
на солому. Дезориентированный и обессиленный,  он,  казалось,  счастлив  был
вновь оказаться в клетке. Обеспокоенный, Отец вошел следом.
   - Что случилось? Кто на тебя напал? Где ты нашел книгу?
   - Точно не знаю. Мне трудно вспомнить. Я бегал по городу в поисках  вашей
книги. Меня остановила какая-то старуха и пообещала книгу,  если  я  сделаю,
как она велит. Она привела меня в сад. Там сидела дама, которая сказала, что
я должен с ней переспать, а обезьяна...
   - Нет, только не это, довольно обезьян и дам в  саду!  Но  книгу  ты,  по
крайней мере, получил...
   Кошачий Отец выхватил из  цепких  пальцев  Хабаша  прочно  сброшюрованный
манускрипт. Нечто странное  в  книге  привлекло  его  внимание.  Недоверчиво
прочел Отец посвящение  на  обороте:  "Сей  трактат  его  превосходительство
давадар смиренно предлагает вниманию султана султанов, Кайтбея,  в  надежде,
что тот, кто правит землями египетскими и сирийскими,  а  также  сердцами  и
глазами подданных своих, при серебристых волосах и неувядаемой красоте  его,
будет..." Кошачий Отец перевернул книгу и прочел на обложке название:  "Ключ
к пригожести и путь к украшению для рабов султана и воителей веры".
   - Идиот! Это не та книга!
   - Откуда мне это знать? Я читать не умею.
   - Случилось нечто ужасное. Что же случилось? Мы должны это  выяснить.  Ты
должен выпить еще и снова уснуть.
   Хабаш с сомнением уставился на чашку.
   - Не бойся. На сей раз я буду только задавать вопросы.
   Хабаш выпил и  откинулся  на  солому.  Тем  временем  Отец  в  наигранном
отчаянии воздел кверху руки и, как бы намереваясь произвести впечатление  на
незримые силы, с пафосом произнес:
   - Кто-то расстроил мои планы, но книгу я все равно отыщу!
   Хабаш уснул, и вскоре сон его стал глубоким, а дыхание - хриплым.  Пришла
пора задавать вопросы.
   - Присутствует ли здесь дух Алям аль-Миталя, готовый говорить и  отвечать
на мои вопросы устами сего несчастного,  пребывающего  во  мраке  невежества
раба моего?
   - Да.- Голос был таким слабым, что Отцу пришлось приникнуть ухом почти  к
самым губам Хабаша.
   - Скажи мне тогда, кто взял мою книгу?
   - Если бы сны желали, чтобы их  помнили,  их  бы  помнили.  Если  бы  сны
желали, чтобы их  понимали,  их  бы  понимали.  Книгу  вновь  поглотил  Алям
аль-Миталь. Она перестала быть книгой о сне и сделалась сном о книге. Таковы
парадоксы сна.
   - Но книгу написал я!
   - Она была продиктована тебе во время  спиритических  сеансов.  Послушной
рукой, бессознательно, записывал ты нашептыванья Алям аль-Миталя. Мы изучаем
тех, кто изучает нас, и забираем себе то, что принадлежит нам по праву.
   - Моя книга! Труд всей моей жизни! -  Отец  в  отчаянии  принялся  ломать
руки.
   - Проходимец! Обманщик! Твои тайные замыслы простираются намного дальше.
   Отец перестал ломать руки, а голос продолжал:
   - В конце концов будет вновь поглощена и китайская коробочка. Ты похож на
своих кошек. Они любят зарывать свои экскременты. Ты прячешь и  копишь  свои
сокровища в Доме Сна, но все уязвимо. Мало того, именно в этот самый  миг  в
Дом Сна уже  прокрались  воры.  Советую  тебе  оставить  вопрос  о  книге  и
поспешить домой, дабы спасти то, что сумеешь.
   - Спасибо, но можно спросить, кого мне благодарить за этот совет?
   - Почему бы тебе не проникнуть в Алям аль-Миталь и не выяснить самому?
   Хриплое  дыхание  прекратилось,  и  Хабаш  погрузился  в  более   мирный,
естественный сон. Отец отвернулся и поспешил прочь.
   Поперек входа в Дом Сна лежала спящая фигура в  лохмотьях.  Кошачий  Отец
ногой  отодвинул  тело  от  двери  и   торопливо   вошел,   полный   смутных
предчувствий.
 
 
   Ранее, в ту же ночь, Барфи и Ладу пробрались по крышам в Дом Сна.  Вид  у
них был довольно странный, поскольку,  прежде  чем  двинуться  в  путь,  они
намазались жиром, а потом нанесли на открытые места слой пыли.  Несмотря  на
столь поздний час, жизнь в доме не замирала: звучали гонги, с этажа на  этаж
ходили невольники с факелами, во внутреннем дворе дрались две кошки. Барфи и
Ладу взирали на все это сверху с некоторой тревогой. И все же ночью у них по
крайней мере была возможность спрятаться в каком-нибудь темном углу, куда не
мог проникнуть свет факелов. Добравшись до края крыши, они свесились с нее и
спрыгнули на верхнюю галерею.
   Внезапно все стихло. Истошными воплями кончилась кошачья  драка,  замерло
сотрясение гонгов, а невольники скрылись в  подвале.  Нет,  стихло  не  все.
Звучал еще стрекот сверчков, и оба, Барфи и Ладу, задавали себе  вопрос,  не
биение ли сердца напарника слышится им в тишине. Луна не  светила,  появился
лишь слабый проблеск зари. Взявшись за руки, они  пробирались  сквозь  тьму.
География дома была таинственной. Барфи с трудом отодвинул щеколду и  открыл
первую из дверей. На миг ему показалось, что их авантюра закончилась. Что-то
ударило его в лицо, дверь громко захлопнулась, а  в  углу  что-то  принялось
яростно скрестись. Но лишь на миг. Они потревожили запертую в комнате птицу.
Барфи повернул назад и вновь закрыл на щеколду дверь в остальном  совершенно
пустой комнаты. Еще некоторое время слышалось трепетание крыльев, а вскоре и
этот слабый шум резко затих. Та первая комната оказалась самой  скверной.  В
одной из следующих спал завернутый в ковер человек. В остальном комнаты были
пусты, если не считать коробок со всякой всячиной да редких  куч  постельных
принадлежностей. Необходимо было расширить сферу исследований.
   Ладу  придерживался  того  кардинального  принципа,  что  сокровища   они
обнаружат тогда, когда меньше всего будут этого ожидать. Поэтому он серьезно
пытался выбросить всяческие ожидания из  головы  и,  пока  ощупью  крался  в
темноте в поисках сокровищ, о сокровищах старался не  думать.  Требовавшаяся
для этого умственная гимнастика в какой-то степени отвлекала его  от  мыслей
об ужасах дома. И все же его пробирала дрожь,  хотя  временами  он  выполнял
свой план неведения столь успешно,  что,  роясь  в  сундуке,  останавливался
вдруг в нерешительности и силился вспомнить, зачем, по его мнению,  все  это
делает.
   Образ мыслей Барфи был  аналогичным,  хотя  и  транспонированным  в  иную
тональность.  Если  обнаружение  сокровищ  поставлено   в   зависимость   от
беспорядочных поисков, то спрятанные сокровища  может  найти  каждый  дурак.
Барфи  замечал,  однако,  что  в  общественных  местах  города  полным-полно
голодных дураков. Следовательно, мыслить необходимо.  Так  вот,  в  наименее
подходящем месте дома сокровища спрятаны быть не  могут,  ибо,  как  осознал
Барфи, наименее  подходящее  место  является  в  некотором  смысле  наиболее
подходящим. Значит, такие ушлые искатели сокровищ, как они, отбросив мысли о
наименее  подходящем  месте,  обратили  бы  внимание  на   второе   наименее
подходящее. Значит, такой ушлый тип, как Кошачий Отец, не воспользовался  бы
и этим столь очевидным  местом.  По  тем  же  причинам  и  третьим  наименее
подходящим местом он  пользоваться  бы  не  стал.  Опасаясь  людей  ушлых  и
проницательных, каковыми, безусловно,  являются  он  и  Ладу,  Кошачий  Отец
постепенно вынужден был бы перепрятать свои сокровища в  наиболее  очевидное
из всех мест - то есть в некотором смысле наименее очевидное.  Так  ли  это?
Короче, Барфи, который обшаривал комнаты  вместе  с  Ладу,  одолевали  мысли
столь же плодотворные.
   Время от времени они шепотом совещались - шепотом столь тихим,  что  едва
могли расслышать друг друга. Изредка  это  делалось  ради  обмена  разумными
предложениями, а чаще -  дабы  сделать  ярче  некий  новый  мысленный  образ
страха, возникший у одного из них в голове. Ладу искал то,  о  чем  не  имел
понятия, а Барфи шарил в местах, которые считал и не очень подходящими, и не
очень неподходящими. Варфи думал, что, открыв следующий большой сундук,  они
обнаружат  в  нем  Кошачьего  Отца  -  сгорбившегося,  устремившего  на  них
укоризненный взгляд. Ладу до потери сознания пугала мысль  о  том,  что  ему
того и гляди случайно попадется в руки одна из кошек, коими,  как  он  знал,
кишел дом. И все же поиски продолжались. Такова сила сна о деньгах.
   В следующую комнату: на полу  стоял  разбитый  ящик  и  валялись  пыльные
тряпки. Барфи и Ладу с надеждой воззрились на этот мусор. Всему  Каиру  было
известно, что Вейн - искусный и удачливый кладбищенский вор.
   - Саркофаг времен египтян-идолопоклонников...  смотри-ка,  -  показав  на
сморщенную человеческую фигуру, частично скрытую деревом, - труп!
   - В этом трупе находятся наши денежки. Он пропитан пеком.- Они  осторожно
пощупали труп.- Из таких мумий и делают порошок. Мы сможем ее продать.
   - Ты хочешь сказать, что за эти мерзкие останки дадут много денег?
   - Да, аптекари высоко ценят подобные вещи. Пек высушивает тело снаружи, а
внутри его лак сохраняет жизнетворные жидкости. Те,  кому  это  по  карману,
едят порошок, дабы продлить себе жизнь и вообще укрепить здоровье.
   - Давай съедим немного сейчас, а остальное заберем с собой.
   Они взволнованно закивали, потом замерли в нерешительности. Наконец Барфи
отломал палец и принялся сосредоточенно жевать. Ладу последовал его примеру.
Барфи и предположить не мог, что бывает нечто столь противное на вкус. Палец
был сухой и горький, а крошки  прилипали  к  внутренней  стороне  зубов.  Он
вспомнил, чем все это некогда было, дважды потужился, а  затем  и  палец,  и
многое помимо него изверглось наружу рвотной массой. Такой же приступ  напал
на Ладу. Они кашляли и плакали.
   - Когда желудок смеется, тело блюет.
   В двери, возвышаясь над ними, стоял Кошачий Отец.
   Они бросились к его ногам в собственную блевотину.
   - Слишком крепкое снадобье для коротышек. Встать! Кто вы такие?
   - Барфи и Ладу, - ответили они.
   - Да я же вас знаю.  Вы  торгуете  сладостями  возле  ворот  Зувейла.-  К
величайшему их удивлению,  мрачный  старик  принялся  хихикать,  а  потом  и
приплясывать в дверях.- Вы, значит, ели мумиё? Не слишком-то оно  вкусное  в
таком виде, верно? Но если растворить его в спирте, оно будет вкуснее. А что
вы здесь делали?
   Барфи и Ладу заерзали, стоя на коленях.
   - Говорите же. Я не сержусь.
   И действительно, им казалось, что он добродушно улыбается.
   - Искали сокровища.
   - Искали сокровища! Да откуда им здесь быть? Но я дам вам сокровища, если
вы их заработаете.
   Ладу подумал, что сокровища - никакие не сокровища,  если  их  приходится
зарабатывать, но мысль эту он не высказал.
   - Мы сделаем все, что прикажете.
   - Во-первых, я хочу, чтобы вы  попытались  кое-что  вспомнить.  Вы  много
болтали. Слухи уже разнеслись  по  всему  Каиру.  Несколько  месяцев  назад,
ночью, к вашему лотку подошел  человек  и  втянул  вас  в  беседу.  Человек,
несомненно, незнакомый, и почти наверняка вел  он  себя  очень  странно.  Он
сказал вам, что страдает Арабским Кошмаром. Я хочу, чтобы вы описали его мне
как можно подробнее.
   -  Поздней  ночью  у  нас  множество  покупателей.  Наши  сладости  очень
популярны. Особенно высоко ценится наша халва. Покупать нашу халву  приходят
люди из других кварталов. Хотя почти такой  же  популярностью  пользуется  и
фадж...
   Вмешался Ладу:
   - Бывают, правда, и странные покупатели - люди,  страдающие  бессонницей,
которые приходят не только купить сладостей, но и поболтать. Нам  приходится
разговаривать с ними ради сбыта товаров, но мы  не  помним,  чтобы  подобная
болтовня когда-нибудь приносила нам выгоду.
   Кошачий Отец нетерпеливо топнул ногой.
   - Но, разумеется, - продолжал Ладу, - мы все-таки помним, как один  чудак
сказал нам, будто страдает Арабским Кошмаром. Правда?
   - Да, но я не помню, как он выглядел.
   - Я тоже.
   Это Кошачий Отец воспринял довольно спокойно.
   - Неважно. Память можно вернуть. Сейчас я отведу вас  вниз  и  усыплю.  Я
всего лишь хочу, чтобы, проснувшись, вы рассказали мне о том, что видели  во
сне, а подле кровати вас будет дожидаться куча денег.
   Они спустились в подвал. Кошачий Отец схватил Барфи  за  ухо  и,  нещадно
дернув, уложил на одну из кроватей. Ладу стоял и смотрел.
   - Откинься на подушку, - сказал Барфи Кошачий Отец, - и думай о том,  как
засыпают пальцы ног, потом ступни и лодыжки, теперь ноги  тяжелеют  от  сна,
грудь... веки слишком тяжелые, чтобы держать открытыми глаза.  Ты  лежишь  в
темноте, и тебе мерещатся разные вещи. Ты находишься близ  ворот  Зувейла  и
сейчас встретишься с неким человеком.
   Он продолжал шептать.
   Хаос формы и цвета обернулся должным порядком. Барфи находился близ ворот
Зувейла. Было уже поздно, и акробаты с эквилибристами убирали свои скамейки.
Немногочисленная оставшаяся публика обступила  говорящую  обезьяну,  которая
рассказывала историю о двух кахинах. Барфи полагал, что его брат Ладу где-то
рядом, но увидеть его не мог.
   За левым его плечом раздался голос:
   - Вы Барфи, верно? Прошу вас, помогите мне.  По-моему,  у  меня  Арабский
Кошмар.
   Барфи обернулся и недоверчиво уставился на говорившего. Это  был  Кошачий
Отец, изможденный от боли. Голова Отца покачивалась из стороны в сторону без
всякой видимой причины. Слабым голосом Отец продолжал:
   - Мне нужна ваша помощь. Слава Богу, что вы здесь, но кто вас прислал?
   - Вы.
   Казалось, боль мешает старику сосредоточиться.
   - Я? Но я - всего лишь сон, как и вы. Где я был, когда посылал вас сюда?
   Барфи долго размышлял, прежде чем ответить.
   - Снаружи, с наружной стороны всего, за пределами всего  этого.  В  вашем
доме, в Доме Сна. Вы послали меня  сюда  найти  человека,  который  страдает
Арабским Кошмаром.
   Отец казался растерянным и удрученным. Он что-то бормотал себе под нос  и
лишь постепенно заговорил внятно.
   - Но каким образом я вижу сон, если никогда не сплю?.. Ну что ж, в  таком
случае от вас мало проку. Наяву я бы этого просто не перенес. Нет, это  было
бы ужасно. Нет, нет, нет, нет. Я ничего не должен  знать,  а  вы  ничего  не
должны рассказывать. Вы должны мне покляст