етущая. Молочные  стекла
окон впускали внутрь грязновато-желтый свет, который струился на закопченные
стены и заставлял лица мерцать и подрагивать в их сомнительном просветлении.
По полу бегали тараканы;  Кошачий  Отец  больше  не  производил  впечатление
полумертвого от истощения человека, каким казался во время консультации, и с
удовольствием демонстрировал  свое  проворство,  вприпрыжку  давя  насекомых
босыми ногами. Гарем им увидеть не довелось.  На  крыше  были  разложены  на
просушку травы  и  неслышным  шагом  ходила,  расстилая  выстиранное  белье,
привлекательная берберская девушка. С крыши Бэльян смог взглянуть на  улицу,
по которой они пришли, и заметил, как некий человек,  входя  в  дом,  плюнул
через  левое  плечо;  это  казалось  не  презрительным  жестом,   а   скорее
установленным ритуалом.
   Лишь когда они вновь спустились во двор, Бэльян начал понимать,  что  там
имеется кое-что интересное.  За  углом,  близ  двора,  находилась  аптека  -
отделанная кафелем беседка с устроенными на  небольшом  расстоянии  друг  от
друга нишами в стенах. В нишах, в запечатанных  кувшинах  или  завернутая  в
листья, располагалась поразительная коллекция  кореньев,  трав  и  порошков:
белая чемерица, от которой люди умирают, захлебнувшись  собственной  рвотной
массой;  черная  чемерица,  которая  очищает  кишечник  приступами   опасных
конвульсий; мандрагора, сонное снадобье; чеснок, вызывающий меланхолию;  кат
для возбуждения нервной системы; кола, приводящая к  бессоннице;  опиум  для
сумеречного состояния; барш, душистая паста для  нанесения  на  зубы;  сорок
девять  плодов   дерева   заккум;   потогонный   кумин;   змеиный   воловик,
увеличивающий  объем  сердца;  жевательные  морские  водоросли;   бальзамин;
фенхель; длинная сыть; асафетира; серая амбра; пилюли из паутины;  илиастра;
банж и златоцветник. Кроме того - страусиные перья, зубы нарвала  и  сережки
хмеля.
   Они спустились ниже, в подвалы,  где,  как  объяснил  старик,  находились
спальни для пациентов. Спальни являли собой фантастическое зрелище. С  обеих
сторон лестничного колодца  тянулись  во  тьму  длинные  коридоры,  куда  не
проникал  свет  свечей,  державшихся  на  огромных,  в  человеческий   рост,
бронзовых подсвечниках, которые стояли в центре зала.
   Было только около полудня, но некоторые кровати все равно были заняты. За
спящими тревожным сном больными, уперевшими руки в бока или свесившими их  с
матраса, невидящим взором уставившимися в потолок или уткнувшимися  лицом  в
подушку, присматривали помощники Отца,  в  основном  молодые  люди,  которые
беззвучно переходили от кровати к кровати и,  опустившись  на  корточки  или
присев на пол, через сложенные домиком  ладони  нашептывали  что-то  на  ухо
спящим, направляя их сновидения в ту или иную сторону.  В  разгар  ночи  зал
огласится шепотом, сопением  и  храпом,  но  главным  образом  -  сплетением
шепота,  диктующего  орнамент  ночи.  По  залу  ходили   взад-вперед   дюжие
чернокожие невольники, приносившие и  уносившие  постельные  принадлежности.
Там плодились вши. С одной стороны из темноты послышались звуки лютни.
   - У вас редкое заболевание. Отец будет лечить вас бесплатно.
   - Как он будет меня лечить?
   - Не знаю. Пока я только изучаю его методы, но мне уже известно, что мозг
выделяет мысли так же, как печень -  желчь.  Возможно,  в  желудочках  мозга
произошло расстройство  выделительного  процесса,  которое  в  свою  очередь
приводит к избытку кровяного элемента в организме, а тот в свою очередь -  к
самопроизвольному кровотечению.
   Вейн говорил смущенно и не очень уверенно. Старик совещался  с  одним  из
своих учеников.
   - Во всяком  случае,  этой  ночью  вы  не  будете  спать  в  одиночестве.
Кто-нибудь подежурит у вашей постели. А утром я за вами приду.
   - Мне? Ночевать здесь?
   - Почему бы и нет? Это самое безопасное  место  в  Каире.  Ему  оказывают
покровительство некоторые из самых могущественных  эмиров.  В  караван-сарае
венецианцы могут украсть у вас деньги, а священники - душу, зато здесь вы  в
безопасности.  Если  придется  побыть  в  городе  еще  какое-то  время,  вам
понадобится покровительство такого человека, как Кошачий Отец, и  пристанище
в таком месте, как Дом Сна. В городе  небезопасно.  Каждую  ночь  происходят
убийства. Поговаривают о бунте и восстании. Но, что бы ни случилось, учителя
сна никто не тронет.
   Но вдруг он заговорит во сне? Вдруг во сне он проговорится,  что  приехал
заниматься шпионажем? Правда, это не страшно, ибо ни Отец, ни  его  ученики,
похоже, не знают ни английского, ни итальянского. И все же он  будет  лежать
без сознания, под наблюдением чужестранцев, видя, быть может, сны  на  чужом
языке, а потом проснется, беспомощно истекая кровью, в чужом подвале. К тому
же его беспокоило и еще кое-что. Но что именно?  Да,  когда  начался  сон  о
святой Катарине и Зулейке? На закате или  раньше?  В  караван-сарае  он  ему
приснился или на ипподроме? Только ли святую Катарину и Зулейку он видел  во
сне, или ему приснилось также царское обрезание, даже Каир?
   Видя, что он колеблется, Вейн взял его за руку:
   - Ради Бога, дружище, вы же убьете себя, если не  подвергнетесь  лечению.
Убьете себя или вас убьют. Я сейчас сказал, что это, возможно,  расстройство
секреторного процесса в мозгу. И, возможно, так оно и  есть,  но  почему  же
тогда болезнь поражает вас только во сне? Не  исключено,  что  это  один  из
колдовских приемов человека, который пытается вас во сне погубить. Христиан,
во всяком случае христиан с Запада, в Каире не любят, и вполне вероятно, что
кто-то употребляет против вас колдовские заклинания.
   - Я здесь не останусь. И все же благодарю вас, - Бэльян  сделал  учтивый,
как он надеялся, жест в сторону Отца, поднялся, не оглядываясь, из  подвала,
вышел на улицу, на ослепительный дневной свет, и смешался с толпой.
   Толпа была бестолковым животным,  которое  медленно  двигалось  и  громко
выражало недовольство, когда его подгоняли. Она двигалась со скоростью самых
медлительных, то есть со скоростью дряхлых стариков и больных. Поговаривали,
что большая часть каирского населения не работает,  а  живет  подаянием  или
примиряется с медленной смертью. Бэльян боролся с этой толпой, тщетно желая,
чтобы она расступилась перед ним, как Красное море  перед  Моисеем,  но  она
смотрела на него упрямым мертвенным взором и едва волочила  ноги.  Он  видел
компании стариков, взявших друг друга под  руки  и  величаво  шествующих  по
оживленным улицам  города,  преодолевая  все  препятствия  и  поднимая  пыль
костлявыми босыми ногами. Вскоре он узнал, что эти толпы тоже опасны;  порой
в одном месте сходилось несколько процессий, и тогда в давке погибали люди.
   Но зато там за ним не смогли бы следить Вейн с Отцом,  и  Бэльян  наконец
успокоился, позволив толпе  вести  себя  куда  заблагорассудится,  отдавшись
бесцельному передвижению, видя то, что приходилось видеть.
   В этом городе взгляд подмечал  больше,  нежели  в  Венеции  или  Норидже:
зеленый тюрбан хаджи, желтый халат иудея,  огромная  обоюдоострая  секира  и
чаша для подаяния  дервиша-бекташи.  Одежда  говорила  и  о  вероисповедании
человека, и о его устремлениях.
   Так, праздно бредя неведомо куда, он и повстречал Йолла.  На  углу  толпа
обступила касаса, сказителя. Он сидел на некоем подобии  деревянного  трона,
глубоко в тени, отбрасываемой выступом дома. На плече  у  касаса  сидела  на
цепи испуганная обезьянка. У подножия трона  сидел,  сгорбившись,  музыкант,
сопровождавший слова сказителя негромкой игрой на ребеке, а мальчик разносил
кофе на медном подносе. Но все взгляды были устремлены на касаса. У его  ног
сидела  с  обожанием  смотревшая  на  него  молодая   женщина   без   чадры,
поразительно красивая. Мужчины постарше встали или уселись  вокруг  него  на
корточки, вытолкнув детей за пределы круга. Круг был широкий, что порадовало
Бэльяна,  ибо  изо  рта  сказителя  летели   капли   слюны.   История   была
увлекательная; завывания ребека нарастали  и  затихали,  а  касас  энергично
рассекал  руками  воздух,  возбуждая  любопытство  слушавшей   с   отвисшими
челюстями и остекленевшими глазами публики. Сказитель был, как  ни  странно,
человек молодой, с густой копной волос и перекошенным  от  сосредоточенности
лицом. На лице его проступил пот, а к нему прилип песок. Бэльян отродясь  не
видел человека грязнее. Казалось,  он  с  головой  окунулся  в  сюжет  своей
истории, но  когда  Бэльян  подошел  к  слушателям,  касас  умолк,  явно  на
полуслове, позволив музыканту и дальше играть на ребеке. Пристально глядя на
Бэльяна, касас взволнованно показал на себя большим пальцем.
 
 
 
   3
   ОСТРОВ РОДА
 
   Что за отрадная картина!
   Сейчас, хотя и слишком поздно, я думаю о том, с должного ли места начал я
свою повесть. Проще было бы начать  с  толкования  отношений  между  Майклом
Вейном и Кошачьим Отцом или, еще лучше, с правдивого  рассказа  о  появлении
Фатимы Смертоносной. А про Обезьяну я уже говорил?  Не  помню.  По  какой-то
причине я решил,  что  лучше  всего  начать  с  приезда  сего  простодушного
молодого человека в Каир. Лично я от него не в восторге, и интересно, какого
мнения будет он обо мне. Сомневаюсь, что я когда-либо об этом узнаю. Правда,
сдается мне, он вообще не очень-то высокого мнения о людях.
   Слишком  поздно  начинать   сызнова,   тем   более   что   настала   пора
представиться...
 
 
   - Я - Йолл.- Сказитель говорил по-итальянски с сильным акцентом.  Но  еще
более странными оказались следующие его слова: - Я  рассказывал  этим  людям
вашу историю.
   - Мою историю?
   Толпа, обернувшись, принялась оценивающе разглядывать  Бэльяна,  а  потом
расступилась,  чтобы  пропустить  его  к  трону   сказителя.   Йолл   сделал
нетерпеливый жест.
   - Да, вашу историю. О том, как вы заехали  в  Каир  по  дороге  в  святой
монастырь на горе Синай. Как стали свидетелем ареста итальянского художника,
как в ночь дурного предзнаменования вас  посетили  видения,  после  чего  вы
угодили в лапы к Кошачьему Отцу и английскому алхимику.
   Он помедлил, дабы выяснить, согласен ли Бэльян с  тем,  как  он  излагает
историю, и продолжил:
   - И места, и люди всем нам знакомы. Это хорошая история. Такому человеку,
как я, который умеет ценить важную  информацию,  нетрудно  воссоздать  общую
картину с помощью сотни имеющихся в  городе  достоверных  источников.  Я  же
Йолл,  единственный  сказитель  в  Каире,  который  зарабатывает  на   жизнь
правдивыми историями. Порой люди платят мне за то, что я рассказываю о них в
общественных местах - вероятно, в надежде, что эти истории  могут  оказаться
поучительными для толпы или прославить их имена. А иногда я выбираю человека
и рассказываю его историю, причем  могу  как  воздать  ему  должное,  так  и
погубить его репутацию.- Он помедлил.- Иногда мне платят, чтобы я ничего  не
рассказывал.
   - А что будет дальше в этой истории?
   Йолл вновь помедлил, и на лице у него появилась широкая ухмылка.
   - Вы встретите сказителя по имени Йолл, и он даст вам  некий  чрезвычайно
полезный совет - если, конечно, вы соблаговолите несколько минут  подождать.
Простите, что я проявляю к вам такой интерес, но хороший  рассказчик  всегда
старается придать своим историям четкую форму, даже если они правдивые.
   Не дожидаясь ответа, Йолл вновь обратился к своим слушателям. Говорил он,
казалось, довольно долго, то и дело жестами показывая  на  Бэльяна.  Публика
взирала на Бэльяна сочувственно. Наконец речь прекратилась, и мальчик обошел
слушателей, собрав в бархатную сумку  монеты.  Йолл  спустился  с  трона,  и
мальчик его унес. Музыкант со своим ребеком уже исчез.  Солнце  скрылось  за
грядой облаков, а ветер усиливался,  поднимая  на  улице  маленькие  самумы.
Настало  время  молитвы,  совершаемой  во  второй  половине  дня.  В  городе
раздались наводящие уныние причитания муэдзинов: "Есть только один Бог..."
   Йолл улыбнулся Бэльяну.
   - Не соблаговолите  ли  воспользоваться  моим  гостеприимством?  До  дома
отсюда довольно далеко, зато...- тут он шутливо понизил голос до  шепота,  -
зато там есть вино.
   Бэльян наклонил голову, и Йолл бешено замахал руками от радости. До  дома
действительно было довольно  далеко.  Всю  дорогу  они  молчали.  Когда  они
добрались, уже близился вечер, и хотя небо было еще темно-синим,  внизу,  на
неосвещенных улицах,  почти  наступила  ночь.  Закрывались  на  ночь  крытые
базары, и целые районы города казались безлюдными, в  то  время  как  другие
были заполнены людьми, прогуливающимися  взад  и  вперед  и  с  любопытством
взирающими друг на друга.
   Дом, куда Йолл  привел  Бэльяна,  был  очень  маленький,  но  удивительно
уютный. Не было видно ни стен, ни пола, ни окон. Они расселись  в  настоящей
пещере из подушек,  ковров  и  шелковых  драпировок;  все  это  было  слегка
потерто, и у большинства вещей выпадала набивка. Йолл достал кувшин  вина  и
ухмыльнулся.
   - Для работы над моим великим творением требуется  изоляция  от  внешнего
мира. Истории, которые я рассказываю на базарной площади, попросту  помогают
сводить концы с концами. Этим я зарабатываю на жизнь,  только  и  всего.  Вы
спрашиваете, что это за великое творение? - Бэльян ни о чем не спрашивал.- Я
вам скажу. Как  вы  сейчас  услышите,  это  действительно  нечто  особенное.
Султанам и эмирам  возводят  памятники:  мечеть  султана  Хасана,  лечебница
султана Калаона, фонтан эмира Джакмака. Они  возвышаются  на  улицах  нашего
города, и в  их  тени  притесняемые  бедняки,  Божьи  дети,  должны  ходить,
испытывая благоговейный страх. Беднякам памятников не ставят.  Но  я,  Йолл,
памятник им творю.
   Речь Йолла потекла стремительным потоком. Как понял  Бэльян,  он  сочинял
произведение, точнее сборник историй, почти не связанных общим сюжетом.
   - Я назову его "Тысяча и одна ночь".
   Каждую ночь он диктовал новую  часть  своему  другу  каллиграфу.  Слушая,
Бэльян начал понимать, сколь  необычно  и  изощренно  лукавство  Йолла,  ибо
истории свои он сочинял не  только  для  того,  чтобы  развлекать  городских
бедняков,  но  и,  сознательно  написав  их  в  непритязательной,  несколько
путанной, разговорной манере, намеревался создать впечатление, будто все это
- и в самом деле творения лавочников и нищих Каира.
   Йолл был преисполнен сострадания к людям этого города. И  все  же  Бэльян
заметил,  что  к  жалости  примешиваются  оттенок   презрения   к   лишенным
воображения лавочникам и резкое осуждение их пассивности и  меркантильности,
а главное - их благонравия. В самом Йолле ни капли благонравия не было.
   - Эти бедняги не имеют права на собственное мнение. Они  не  видят  снов,
они сидят, как тряпичные куклы, возле своих товаров, но я стану  выразителем
их мнения, я сотворю для них сны.
   Йолл занимался своим делом с убежденностью маньяка. Ему,  весьма  сильной
личности, хотелось полностью раствориться в этих  историях  и  стать  только
фильтром для чувств и надежд, пусть слабых, простых людей. С  этой  целью  в
свободное от работы и диктовки время он бродил  по  знакомым  до  мельчайших
подробностей переулкам и площадям города, ничего не подмечая  осознанно,  но
каким-то  образом  воспринимая  все,  что  носилось  в  воздухе  Каира.   Он
возвращался в свой дом на  краю  армянского  квартала  и  бездумно  сидел  с
закрытыми глазами, пока на веках не начинали  плясать  образы,  а  вокруг  -
строиться  сюжет.  Истории  Йолла  возникали,  как  он  утверждал,  в  некой
сумеречной области, где-то  между  сознательным  творчеством  и  клокотанием
абсолютной бессмыслицы.
   - Возьмем, к примеру, историю о двух Гарун аль-Рашидах, которую я сочинил
несколько дней назад. В ней говорится о...
   Тут  Бэльян,  не  в   силах   больше   сдерживать   нетерпение,   прервал
стремительный поток слов:
   - Но скажите, откуда вы знаете итальянский?
   - Я долго черпал вдохновение у Боккаччо. Мы любим итальянцев.
   - Мы? А англичан вы тоже любите?
   Йолл показал в угол комнаты. Пока  они  разговаривали,  в  дом  незаметно
вошла женщина. Это была  та  самая  женщина,  которая  сидела  впереди  всех
слушателей.
   - Мария Коптская, моя сестра. Конечно, мы оба копты, но люди  зовут  меня
Грязным Йоллом.
   Она улыбнулась и села. Потом улыбка исчезла, словно ее никогда и не было.
Это была угрюмая, серьезная девушка, в которой, казалось, тлела ярость  -  а
может,  это  было  нетерпение  или  сдерживаемое  желание?   -   когда   она
вслушивалась в каждое слово Йолла. Кувшин был снова наполнен вином.
   Йолл продолжал, отвечая на заданный Бэльяном вопрос:
   - Посмотрим. Вы первый  англичанин,  которого  я  повстречал,  не  считая
Вейна.
   - Что вы можете рассказать мне о Вейне?
   - Достаточно, надеюсь, чтобы убедить вас избегать его  общества.  Хорошо,
что мы с вами сегодня встретились. Мне не  нравится,  когда  люди,  особенно
христиане, попадают в лапы к этой парочке.
   - Парочке?
   - Вейну и Кошачьему Отцу. Предупреждаю,  они  манипулируют  людьми,  а  с
людьми, которые подпали под их влияние, потом невозможно разговаривать.  Они
хранят некую общую тайну, по  крайней  мере,  похоже,  хотят  создать  такое
впечатление.
   - А давно Вейн знаком с Кошачьим Отцом?
   - Давно. Вейн уже долгое время регулярно бывает в Каире. Порой он  жил  в
городе несколько лет подряд и тогда останавливался обычно в Доме Сна. Нет, в
этой парочке и вправду есть нечто странное - в этом старом скелете и в  этом
воре-карманнике.  Да-да,  когда  Вейн  впервые  приехал  в  Каир,   он   был
всего-навсего мелким преступником. Как знать, может, он успел побывать и  на
галерах. Во всяком случае, жизнь у него была нелегкая. Он не  вел  себя  как
синьор и ученый и не рассуждал,  как  ныне,  со  знанием  дела  о  физике  и
метафизике. Нет, он был карманником  -  умным  и  честолюбивым,  но  все  же
карманником.  Он  пришел  в  Дом  Сна,  и  Кошачий  Отец,  должно  быть,  по
достоинству  оценил  его  возможности,  ибо   дал   ему   образование,   как
собственному сыну. Вейн занимался  с  ним  языками  цивилизованного  мира  -
арабским, персидским и древнееврейским. Он научился хорошим манерам,  изучил
алхимию, медицину, гематрию, натурфилософию и  толкование  снов.  Но  прежде
всего он научился служить своим хозяевам.
   - Вы хотите сказать...
   - Я сам не уверен в том, что хочу сказать... Возможно, Вейн  работает  на
султана и его чиновников - в качестве шпиона. Как, думаю, и Кошачий Отец. Из
Дома  Сна  в  Цитадель  давно  дорожка  протоптана.  Наверняка  они  торгуют
информацией. Откуда они берут эту информацию, понять нелегко. Быть может, ее
предоставляют клиенты, которые приходят за толкованием снов и  предсказанием
будущего? Постарайтесь как можно скорее уехать из  города.  Кошачий  Отец  -
человек опасный, и как друг, и как  враг.  Простите  мою  настойчивость,  но
должен сказать, что прошлое Кошачьего Отца едва ли  менее  позорно,  нежели,
как я полагаю, прошлое Вейна. Позвольте мне рассказать одну историю.
   Йолл отхлебнул изрядное количество вина и продолжил.
   - Я услышал ее из уст самого Кошачьего Отца много лет назад, еще до того,
как он стал такой важной персоной, как ныне.  Кошачий  Отец  не  всегда  был
хозяином Дома Сна. В молодости, когда он только приехал в город и здесь были
люди куда  более  искушенные  в  тайных  науках,  чем  он,  ему  приходилось
перебиваться колдовством и торговлей  снадобьями.  Специализировался  он  на
зельях, возбуждающих половое чувство, и  изображениях,  предназначенных  для
того, чтобы завлекать мужчин в постель. Заниматься этими изображениями  было
очень опасно, ибо он имел обыкновение рисовать их на телах  своих  клиенток.
Он постоянно рисковал, что мужья заметят на телах  своих  жен  эти  знаки  и
дознаются, кто их изобразил, но ремесло это приносило доход, ибо знаки  были
могущественные, они достались ему от Арбателя Магии. Однажды