,  гости
степенные, важные; часто являлись  с  ними  суровые  норманны  из  далекой
Скандинавии, а с ними неразлучно и разные люди  приходили:  видал  Киев  и
живых, вечно веселых франков, с восторгом рассказывавших про свою Лютецию,
и огромных рыжеволосых бриттов, и степенных, невозмутимых  германцев.  Все
они являлись сюда с самыми разнообразными товарами,  находя  Киев  удобным
местом для мены, дававшим им возможность не пускаться в  опасное  плавание
по бурному Черному морю.
     Были в Киеве гости и из таинственной далекой  Биармии.  Являлись  они
туда с великолепными мехами и другими пушными товарами, да такими, что их,
кроме как от них, здесь, в Киеве, и достать нигде возможности не было...
     Но более всего понабралось хитрых, пронырливых  византийцев,  которые
чувствовали, что тут им всегда нажива будет, что есть возможность  выбрать
многое из навезенных со всего света товаров. С ними приходили и  сухощавые
итальянцы, и персы, и люди из только что нарождавшегося  тогда  армянского
царства. Изредка являлись здесь с виду похожие на евреев (евреи,  уж  само
собой разумеется, не оставили  без  своего  благосклонного  внимания  этот
благодатный край и явились сюда чуть ли не одними из  первых),  но  черные
люди, с запасами слоновой кости, золотом и  драгоценными  камнями.  Страну
свою они называли Эфиопией и говорили, что их владыки происходят от самого
мудрого царя израильского Соломона.
     Весь этот сборный люд  всегда  был  покоен  и  за  себя,  и  за  свое
имущество. Никогда и никому не дали бы их в обиду князья киевские  Аскольд
с Диром.
     Переменились они с того времени, как храбрые, беспечные они вместе  с
Рюриком  делали  набеги  то  на  франков,  то  на  бриттов,  то  на  земли
приильменские. Так же отважны и храбры они  были,  как  и  прежде,  только
молодость ушла от них; не манили их уже шум битв, но  чудный  край  своими
красотами заставил растаять лед вокруг скандинавских сердец, они увлеклись
покоем, отдались ему и жили для счастья тех людей, которые  вверили  в  их
руки свою судьбу.
     - Ласковей князей наших искать не найдешь! - говорили в Киеве.
     - Что солнце на небе!
     - Вон, на Ильмене не так! Из  их  же  роду  князь,  а,  рассказывают,
совсем другой, забрал ильменцев в ежовые рукавицы и дохнуть не дает.
     - Так то на Ильмене... Там так и нужно...
     - Особенно с новгородцами...
     - Верно! Таких буянов поискать еще...
     - Мы - не то: коли хорошо, так и живем мирно...
     Так говорили на Днепре.
     Но нет полного счастья на земле. Как ни счастливы были князья Аскольд
и Дир, а нет-нет - да и защемит тоской их сердце. Вспоминалась им  прежняя
жизнь. В немой тишине слышался отдаленный шум битв, звук  воинских  рогов,
звон мечей, стук щитов, и среди всего этого чудился старческий, но крепкий
голос певший с восторгом:

                       С войною слава неразлучна,
                       Нет в мире лучше дел войны.
                       Кто не был ранен - прожил скучно,
                       Как осень, дни его темны...

     И в этом таинственном голосе они  узнавали  голос  старого  берсекера
Рулава, умершего под эту песнь на их же глазах.
     Да, в светлой Валгалле охотится теперь  старый  берсеркер  за  чудным
вепрем. Устав  от  охоты,  пирует  он  в  чертоге  Одина,  дивной  красоты
валькирии ласкают его там, а на земле скальды своими вдохновенными  сагами
хранят в памяти потомства его славное имя...
     А их имена никто не вспоминает. Скальд не сложит в честь их саги,  ни
одна  мать  не  назовет  их  именем  своих  сыновей,  они  забыты,  забыты
навсегда...
     Они - берсекеры старого Белы... Валгалла не ждет их: они сами забыли,
что каждый норманн рожден для войны...
     И грустно, и скучно становилось витязям, когда такие мысли  приходили
к ним. Скандинавская кровь давала себя чувствовать.
     - Что нам делать? - спрашивали они друг друга.
     - И дружина скучает... Столько молодцев без дела...
     - Идти в поход...
     - Куда?
     В самом деле, куда? Не на Ильмень же! Там свои, там - Рюрик и Олег  с
отборной дружиной. В Биармию? А где она? Найти ее трудно...
     И все чаще и чаще в такие минуты тоски по  прежней  привольной  жизни
обоим витязям приходила на память Византия...



                            5. ПЕРВЫЕ ИСКОРКИ

     Но не одни князья подумывали о ней.
     Было  в  княжеской  дружине  много  горячих  голов,  помнивших   свою
Скандинавию и считавших, что "нет в мире лучше дел войны". Они не  роптали
на Аскольда и Дира за их бездействие открыто, но между собой в  разговорах
только и вели речь о так близкой к ним Византии...
     Всем в Киеве от наезжих гостей  было  известно,  что  в  этом  городе
скопились богатства целого мира, что народ  там  труслив  и  изнежен,  что
власть слаба, а потому и манила к  себе,  как  запретный  плод,  княжескую
дружину эта столица...
     - Не узнать совсем наших конунгов! - говорили старые варяги.  -  Куда
делась их прежняя храбрость?
     - Засиделись на одном месте...
     - Так других послали бы... есть народ.
     - Еще бы! Вот Всеслав, даром, что не норманн, а  славянин  -  храбрее
льва...
     - Уйти бы от них самим...
     - Нельзя!..
     - Отчего?
     - Мало нас!.. Что мы одни-то поделаем?..
     - И славяне пойдут за нами...
     - Ну, те без князей и шагу не сделают...
     - Пожалуй, что так.
     - А следовало бы мечи зазубрить, тетивы у луков развились...
     - Поговорить бы с Аскольдом, а нет - с Диром.
     - Так они и будут слушать!
     - А что же? Хотя они и ярлы, а без нас ничего не значат.
     - Да, вот, пир будет, так тогда...
     Так и решено было среди варягов завести с князьями речь о  набеге  на
Византию во время ближайшего пира...
     А он не заставил себя ждать. Оба витязя любили  попировать  время  от
времени  среди  своей  дружины,  именитых  киевлян  и  наиболее   почетных
"гостей".  Созывались  они  в  княжеские  гридницы,  уставленные  столами,
усаживались за них, и начинался после этого пир на весь мир.
     Подавали на столы целых  жареных  кабанов,  рыбу  всякую,  птиц,  что
поставляли к княжескому двору опытные звероловы и птицеловы  из  окрестных
лесов, а крепкий мед и вино фряжское рекой лилось.
     А во время пира выходил сперва скандинавский скальд с  лютней,  а  за
ним киевский баян вещий с гуслями, начинали они  петь  своими  старческими
голосами каждый про свою старину, и, слушая  скальда,  забывали  князья  и
тоску свою, и горе, переносились душой в родимую свою страну, в ее фиорды,
и тоска как будто отходила от них, чтобы потом явиться с новой силой,  как
только в княжьем тереме замолкал шум веселого пира.
     Не забывали при этом князья и своего  народа.  Пока  они  пировали  в
гридницах, на теремном дворе тоже шел пир. Выкатывались людишкам  киевским
бочки меда; те мед, вино похваливали да славословили князей своих любимых.
     Вот и теперь  на  этот  пир,  по  обычаю,  созваны  были  норманнские
дружинники, знатные киевляне и почетные гости.
     В эту пору из последних в Киеве были одни только гости  византийские.
Они явились на княжеское пиршество.  Пятеро  их  было:  Лаврентий  Валлос,
Анания из Милета, Флорид Сибин и природные византийцы: Алциад и Ульпиан.
     Каждый их них уже по нескольку раз бывал на княжеских  пирах,  и  они
всегда старались попасть на них, дабы первыми узнать все, что  делается  в
княжеских гридницах.
     Так и теперь они первыми из приглашенных  на  пир  явились  в  княжий
терем.
     Там уже все было готово к званому пиру. Кроме византийских гостей, по
гриднице  расхаживало  несколько  норманнских   дружинников   в   ожидании
появления князей.
     - Ну, что, как? - отозвав в  дальний  угол,  спросил  сурового  Руара
закаленный и поседевший в боях товарищ Инголет. - Решаемся ли мы напомнить
конунгам, что не дело воинов сидеть по целым годам сложив руки?
     - Да, я уже поговорил тут кое с  кем,  и  ты  увидишь,  как  это  все
выйдет, - ответил Руар.
     - Самое важное начать... напомнить...
     - Это принял на себя Зигфрид...
     - Наш скальд?
     - Да, он... Уж он сумеет... Зигфрид также скучает...  Охоты  да  пиры
притупили его вдохновение. Как он может воспевать  героев,  когда  они  по
годам ничего не делают?..
     - Так, так!.. Ингвар, ты слышал?
     - Слышал, - подошел к ним третий дружинник. - На Византию?
     - На Византию, на Византию... - раздались со всех сторон голоса.
     Все сразу воодушевились. Разговоры стали  шумными.  Лица  загорелись,
глаза заискрились.
     Византийские гости, сбившиеся в одну кучку, тревожно переглянулись.
     - Это что же? - шепнул Валлосу Алциад.
     - Что? Покричат да и перестанут, - пожал тот плечами.
     - А если нет?
     - Без князей они не пойдут, а те вряд ли решатся  напасть  на  нашего
величественного порфирогенета.
     - Кто их знает!.. Вдруг придет в голову что-нибудь такое этим  грубым
людям...
     - Говорю, что без Аскольда или Дира они не осмелятся тронуться,  а  в
случае, если и эти с ума сойдут, то, ведь, мы здесь недаром...
     Громкие крики прервали этот  разговор.  Из  внутренних  покоев  палат
показалось торжественное княжеское шествие.
     Впереди шли,  по  скандинавскому  обычаю,  пажи,  расстилавшие  перед
князьями богатый  ковер,  за  ними,  окруженные  самыми  близкими  людьми,
следовали князья Аскольд и Дир, красавцы собой, мужественные,  со  смелыми
открытыми лицами и ясным соколиным взглядом.
     Почти что рядом с ними шел высокий человек совсем  не  скандинавского
типа.
     Все варяги,  пришедшие  с  князьями  на  Днепр,  были  без  бород,  с
длинными, спускавшимися на грудь усами  и  пучком  волос,  закрученным  на
затылке. Этот же  человек,  напротив,  имел  черную  окладистую  бороду  и
длинные, падавшие на плечи волосы.
     Это был славянин Всеслав - любимец Аскольда и Дира.



                                6. СКАЛЬД

     Князья заняли после поясного поклона присутствующим главное "высокое"
место за столом. Рядом с ними, с одной стороны, уселись Всеслав,  Любомир,
Премысл -  старейшины  киевские,  с  другой  -  Руар,  Инголет,  Ингвар  -
начальники норманнов.
     Аскольд, как старший, жестом руки повелел присутствующим начать пир.
     "Заходили чарочки по столикам". Сперва все молчали, уписывая  вкусные
яства и поливая их крепким медом. Первый голод  скоро  был  утолен.  Руар,
Инголет и Ингвар, отставив от себя блюда, переглянулись между собой; потом
все трое взглянули на князей.
     И Аскольд, и Дир сидели понурившись. Видно, их не  влек  к  себе  шум
пиршества, тень смертной тоски легла на их лица. Они даже не говорили друг
с другом и угрюмо молчали.
     - Конунги, скучно вам! - вдруг громко воскликнул Руар. - А  вместе  с
вами и нам... Далеко мы от нашей родины, так хотя в  память  ее  не  будем
изменять ее обычаям...
     - Разве вы не довольны пиром? - спросил Аскольд,  поднимая  голову  и
вглядываясь в Руара.
     - Нет, на столах всего в изобилии, а разве забыл ты, что для норманна
пир не в пир, если он не слышит вдохновенной песни своего скальда про дела
былые.
     - Верно, прав Руар, - раздались голоса, - пусть поет скальд, пусть, и
от тоски тогда не останется и следа!
     - Да, пусть нам споет Зигфрид, прошу тебя,  Аскольд,  -  заговорил  и
Дир. - В  самом  деле,  это  хотя  немного  напомнит  нам  покинутую  нами
родину...
     Аскольд в ответ на эти просьбы утвердительно кивнул головой.
     Возгласы удовольствия послышались со всех сторон. Аскольд, особенно в
последнее время, не очень охотно слушал скальда Зигфрида и всегда  отдавал
предпочтение славянскому певцу. Теперь же он быстро согласился на  просьбы
своей дружины. Руар с Ингелотом приняли это за предзнаменование  успеха  в
задуманном ими важном деле.
     По знаку обрадованного Дира, немедленно в гридницу к пирующим  введен
был седой Зигфрид, славный скандинавский скальд, не раз своей вдохновенной
песнью возбуждавший скандинавов к  берсекерангу  [особенно  выдающийся  по
храбрости подвиг].
     Он вошел, высоко подняв голову. Его выцветшие от лет  глаза  на  этот
раз светились огоньком вдохновения. Таким Зигфрида давно  уже  не  видали.
Все при его появлении затихли, как бы в ожидании чего-то...
     - Привет вам, витязи,  привет  вам,  мужи  Днепра  и  Скандинавии!  -
произнес Зигфрид, останавливаясь посреди гридницы, прямо против князей.  -
Чего желаете вы от старого певца?..
     - Спой нам, Зигфрид, - сказал ему Дир.
     Скальд тихо рассмеялся.
     - Спеть, а о чем? - заговорил он. - Где я  почерпну  вдохновение  для
моей песни? Разве слышу я звон мечей, шум битв? Разве вижу я  теперь,  что
героев ждет светлая Валгалла?.. Нет, нет,  нет!  Вместо  них  -  трусливые
бабы, да и то не норманнские, а такие, каких наши берсекеры  видали  разве
только в Исландии...
     - Молчи, старик! - гневно воскликнул Аскольд. - Тебя позвали петь,  и
пой!..
     - Ты прав, конунг или князь - не знаю, как теперь и называть тебя,  -
усмехаясь отвечал Зигфрид, - хорошо, я спою тебе...  Слушайте  вы,  витязи
норманнские!
     Он с минуту помолчал  и  потом  запел.  Тихо  сперва,  но  затем  его
старческий голос начал крепчать и, наконец, стал таким же звонким,  как  и
голос юноши...
     О родных скалах далекой Скандинавии пел он, вспомнал  фиорды,  откуда
по всем морям, известным и  неизвестным,  расходились  за  добычей  легкие
драккары смелых викингов. Пел он о славе берсекеров, о их безумно-отважных
походах на бриттов, саксов, франков, вспомнил об Олафе Тригвосоне Мудром и
о дерзко-смелом Гастингсе, пред которым трепетала Сицилия, потом перешел к
чертогу Одина - светлой Валгалле, к  тем  неземным  наслаждениям,  которые
ждут там  души  павших  в  бою  воинов,  и  вдруг,  в  упор  глядя  на  то
бледневшего,  то  красневшего  Аскольда,  запел  с   особенной   силой   и
выражением:

                       Презрен, кто для сладкой лени
                       Забыл звон копий и мечей!
                       Валгаллы светлой, дивной сени
                       Не жаждет взор его очей.
                       Когда ж умрет, чертог Одина
                       Пред ним хоть будет налицо,
                       Не выйдут боги встретить сына
                       С веселой песней на крыльцо!
                       А на земле клеймо презренья
                       На память жалкого падет,
                       И полный всяк пренебреженья
                       Его лишь трусом назовет...
                       О, боги светлые! К чему же
                       Ему не прялку дали - меч?
                       Что толку в трусе подлом - муже,
                       Забывшем шум и славу сеч...

     - О,  замолчи,  молю  тебя,  замолчи,  Зигфрид!  -  прервал  скальда,
вскакивая со своего места, Аскольд. - Ты разрываешь мою душу на части...
     Он смолк, а вместе с ним смолкла и вся гридница. Все, затаив дыхание,
ждали, что произойдет теперь.
     - Почему я должен молчать, витязь? - гордо спросил его Зигфрид. - И с
каких это пор норманны прерывают  песнь  своего  скальда,  заставляют  его
умолкнуть, когда светлый Бальдур вдохновил его?
     - Я знаю, что ты хочешь сказать... Ведь, мне все понятно!  -  лепетал
растерявшийся ярл. - Все,  все,  все  здесь  против  меня,  вы  не  хотите
покойной жизни, вы стремитесь к ненужному грабежу...
     - Подожди, конунг, - загремел теперь Руар, - как ты пред лицом  своих
дружинников можешь говорить о грабеже? Нет об этом и помину. Не  к  наживе
мы стремимся, а к светлой Валгалле, к тому,  чтобы  в  потомстве  не  были
покрыты позором наши имена... Об этом и пел Зигфрид, наш скальд. Да  разве
затем мы подняли вас обоих на щит, избрали своими вождями, чтобы мечи наши
ржавели, секиры притуплялись, а щиты покрывала  плесень?  Нет,  нам  таких
конунгов не нужно...
     - Но что же вы хотите от нас? - воскликнул Дир, видя, что его друг не
в состоянии от гнева и стыда выговорить даже слово. - Чего?
     - Чтобы вы вели нас!
     - Куда?
     - На Византию...
     - На Византию, на Византию, все пойдем! - загремели по всей  гридницы
голоса. - Вы должны вести нас! Иначе мы вас прогоним!..
     Энтузиазм и жажда новых  волнений  охватили  в  этот  миг  всех  -  и
норманнов, и славян. Они, пожалуй, и сами не отдавали себе  отчета,  зачем
им нужен этот набег на Византию. И здесь, в Киеве,  у  них  всего  было  с
избытком.  Просто  молодцам  захотелось  прогуляться,  потешить  себя   на
просторе, а что из этого могло выйти, об этом они и не думали вовсе...
     - Слышишь? - шепнул Ульпиан Валлосу.
     - Да, но мы не допустим этого, - ответил тот.
     - Это будет трудно.
     - Но не неисполнимо... Как бы они ни храбрились,  а  без  Аскольда  и
Дира ни в какой поход они не пойдут. Но послушаем, что скажет князь...
     Аскольд и Дир сделали знак, из которого можно было  понять,  что  они
желают говорить.
     - Мы знаем ваши желания, друзья, -  несколько  дрожащим  от  волнения
голосом начал Аскольд, - и готовы исполнить вашу просьбу.
     Клики восторга огласили гридницу.
     - Только дайте нам обдумать  все,  -  продолжал  князь,  -  и  тогда,
клянусь и  Одином,  и  Перуном,  мы  исполним  вашу  просьбу...  А  теперь
прощайте... Не в радость нам этот пир.
     Поклонившись дружине, ярлы поспешили уйти из гридницы.



                                7. ВСЕСЛАВ

     Тотчас же по уходе Аскольда и Дира гридница быстро начала пустеть.
     Первыми поспешили уйти  византийские  "гости".  Все,  что  они  здесь
слышали, было для них так неожиданно и ужасно, так поразило  их,  что  они
оробели и за себя, и за свою родину.
     За ними удалилась часть норманнской дружины и киевляне.
     В гриднице остались только Руар, Ингелот, Ингвар, Зигфрид и  славянин
Всеслав.
     Все они в княжьих покоях были своими людьми, а потому и  не  особенно
спешили уходить.
     - Честь тебе великая, скальд, если ты разбудил уснувшие сердца  наших
ярлов, - говорил Руар, пожимая руки Зигфриду.
     - Мною руководил светлый Бальдур - ему честь и  хвала!  -  с  улыбкой
отвечал тот.
     - Но все-таки Бальдур говорил твоими устами...
     - Долгом скальда было сделать то,  что  сделано  мною.  Но  не  будем
говорить об этом!.. Итак, ваше желание исполнено, витязи?..
     - И мое также! - вдруг вмешался Всеслав.
     - И твое, славянин? - с удивлением воскликнул Зигфрид.
     - И мое!
     - Но это непохоже на ваши кроткие нравы...
     - Может быть, но не забывайте, что я - славянин только по рождению...
Лучшие годы моей жизни я провел между вами в вашей стране, там  я  оставил
все славянское и вернулся на родину истым варягом.
     - Это мы знаем, ты всегда был храбрецом даже между нами...
     - Благодарю. Византию же я ненавижу, ненавижу всеми силами своей души
и, если только боги будут ко мне милостивы, в крови ее детей я утолю  свою
ненависть... О, скорей бы поход! Как потешился бы я тогда!
     - Ты - Всеслав? Ты ненавидишь Византию? За что? - раздался позади  их
грустный голос.
     Все разговаривавшие быстро обернулись на него.
     Позади их стоял незаметно вошедший Дир.
     - Скажи же, Всеслав, за что ты ненавидишь  Византию?  -  повторил  он
свой вопрос.
     - За что? Ты хочешь знать, князь? Так вот за что: она отняла  у  меня
отца, мать, жену, дочь, сестру...
     - Как так? Когда? - поспешил спросить любопытный Ингелот.
     В ответ на это Всеслав рассказал грустную  историю  своей  жизни.  Со
слезами на глазах поведал он про отца своего Улеба, про мать, рассказал  о
том, как их разлучили и увезли в Византию...
     - Кто знает! - закончил он, - может быть, они еще живы, а если  живы,
то там более я жажду пойти в Византию и отыскать их...
     - Но Византия велика...
     - Все равно, я найду их, хотя бы мне пришлось пройти  ее  с  края  до
края... О, князь, - вдруг переменил Всеслав тон  голоса,  -  умоляю  те