Марциан, - тихо сказал он.
- Мне ли безвестному думать - о чем? - о власти!.. Нет, я доволен тем, что
имею, хочу остаться таким, каков я теперь... Больше мне ничего не надо...
     - Ого! Ты скромен!
     - Что еще поручила передать тебе несравненная Зоя?
     - Да больше ничего... Ведь, ты знаешь, эта  красивая  славянка  стала
теперь приближенной Ингерины...
     - Опять Ингерина?
     - А что же? Ну, не буду, перестань сердится!.. Ты спешишь?
     - Неособенно...
     - Так пойдем со мной... У нас в темнице  Демонодоры  случилась  беда:
оттуда убежал один из заключенных там варягов. Уже посланы во все  стороны
гвардейцы, чтобы отыскать его.
     Василия нисколько не интересовал этот беглец,  но  из  вежливости  он
все-таки не замедлил спросить Марциана:
     - Что же, этот варяг - знатное лицо?
     - Нет, не то... Он ровно ничего не  стоит,  как  и  все  они,  вместе
взятые, эти варвары. Но дело в том, что тут вмешалась любовь...
     - Неужели?
     - Разве ты не знаешь? Впрочем, да! Ты недавно при дворце. Дело в том,
что этот жалкий варяг пришелся очень по  сердцу  Склирене.  Ты,  наверное,
слыхал про нее - это приятельница  Зои...  Что  только  она  нашла  в  нем
хорошего?.. Грязный, дикий варвар и больше ничего... Впрочем, о вкусах  не
спорят... Наши матроны капризны... Ну, понравился, так понравился,  каждый
волен выбирать себе игрушку  по  своему  вкусу...  Если  это  позволено  и
доступно даже детям, так отчего же не может  быть  доступно  и  для  наших
взрослых красавиц?.. Ты только представь себе, этот варвар - глаза у него,
кажется, не были выколоты - осмелился пренебречь несравненной Склиреной...
     - Он отвергнул ее?
     - В том то и дело! Вот позор!.. Ничего такого не слыхано было  с  тех
пор, как Визант, сын Посейдона, положил первый камень  в  основание  этого
города! Как ты находишь?
     - Ужасно!
     - Я тоже так думаю!..
     Разговаривая таким образом, Василий и Марциан уже вышли из  дворца  и
шли по улицам Константинополя. Был жаркий  день.  Константинополь  казался
вымершим. Все попрятались в тени домов.
     - Куда же мы идем? - спросил Василий.
     - Погоди, ты это скоро узнаешь. Но я продолжаю о  варяге...  Как  его
звали-то? Да! Изок! Какое варварское имя! Оно  может  сломать  нам  уши...
Посуди сам, разве могла перенести подобный позор гордая Склирена?
     - Конечно же, нет... Что этот Изок, как ты его назвал, и что - она!
     - Очень рад, что ты  держишься  моего  мнения...  Склирена  приказала
бросить его в темницу Демонодоры [Демонодора - народное прозвище  Феодоры,
жены Юстиниана Великого], надеясь, что там он смирится...  Ведь,  с  этими
дикими зверями делать более нечего... Его, конечно, немедленно бросили...
     - И что же он? Смирился?
     - Вовсе нет! Говорю, что это - дикий  зверь...  Он  рвался,  метался,
отказывался от пищи и, в конце концов, нашел возможность убежать.
     - Его поймают!
     - Нет сомнения... Только будет ли милостива  к  нему  Склирена?..  Но
бросим об этом варяге. Что слышно у императора?
     - О чем?
     - Скоро он кончит свое затворничество?
     - Я не знаю...
     - Опять неискренность,  Василий,  и  с  кем  же?  С  твоим  искренним
другом!..
     - Но откуда я могу знать?
     -  Всей  Византии  уже  известно,  что  ты  только   что   вышел   от
порфирогенета, с которым беседовал о чем-то с глазу на глаз. Ведь, правда?
     - Да, это было!
     - Так я и прошу тебя, скажи мне, скоро ли ристалище?..
     - Не знаю...
     - Опять "не знаю"... Ты смеешься...
     - Разве могут быть мне известны мысли великого Михаила?
     - Ну, да, конечно! Это только он один знает, "все знает"... Перестань
скрытничать, скажи!..
     - Император не назначил еще дня...
     - Но, может быть, он говорил, что скоро...
     - Вероятно!
     - Это - радостная весть! Пора, давно пора! Народ скучает, и долго  ли
до греха... Наша чернь не  должна  знать  скуки,  иначе  она  сразу  может
превратиться в очень опасного зверя... Пример великого Юстиниана налицо...
Итак,  император  решил,  что  выйдет  на  ристалище...  И   мы   скучаем.
Признаться, я обезденежел и не прочь взять заклад... На кого ты ставишь на
будущем ристалище?
     - Ни на кого!
     - Вот как? Ты не  только  скрытен,  но  и  скуп...  Однако,  чьи  это
носилки?..
     Марциан заметил впереди чьи-то носилки, на которых видна была женская
фигура. Носилки поддерживали четверо рабов-эфиопов, рядом шли невольницы с
зонтами и опахалами.
     - Кто это может быть? - размышлял вслух Марциан. - В  такое  время...
все отдыхают! Ба, да, ведь это - Зоя... Она, она!.. Пойдем скорее, догоним
ее... Кстати, ты поблагодаришь ее за внимание и спросишь об... Ингерине...
Идем скорее!



                             17. МАТРОНА ЗОЯ

     Они быстро догнали носилки.
     Марциан оказался прав: в них действительно была Зоя. Василий узнал ее
при первом взгляде.
     Это была уже  не  первой  молодости,  но  замечательно  сохранившаяся
матрона. Тип ее был не южный. Марциан уже сказал, что Зоя была славянка по
происхождению. Черты ее лица были несколько крупны, но  очень  гармоничны.
Фигура ее была также крупная, мощная. Одета она была со всей возможной  по
тому времени роскошью.
     На поклоны Марциана и Василия она ответила легким наклонением головы,
при этом взгляд ее, скользнув по первому, несколько дольше остановился  на
македонянине.
     - Великолепная Зоя, - вскричал  Марциан,  -  сегодня  для  нас  обоих
счастливый, как никогда в жизни, день!
     - Почему? - лениво спросила матрона.
     - Ты спрашиваешь?
     - Откуда же я могу знать, что сделало вас счастливыми?!..
     - А эта встреча? Разве могли мы, смели ли даже думать, что появившись
в  такое  глухое  время,  мы  здесь  встретим  нашу   великолепную,   нашу
несравненную Зою?.. О, я уверен, что даже древний  Писистрат  -  в  зените
своего счастья...
     - Льстец! - перебила его, улыбаясь, матрона. - Перестань... Твой язык
в разладе с твоей головой. Бери пример с твоего товарища, он молчит  в  то
время, когда ты сыплешь словами.
     - Каждый выражает свой восторг по-своему... Я  уверен,  что  у  этого
почтенного македонянина от восторга встречи с тобой язык прилип к гортани.
     Зоя засмеялась.
     - Так ли он говорит, Василий? - обратилась она  к  угрюмо  молчавшему
македонянину.
     - Он прав, великолепная, - серьезно отвечал тот, - но на моей угрюмой
скалистой родине и в  самом  деле  не  привыкли  выражать  волнующие  душу
чувства словами... Для этого необходимы дела.
     - Я понимаю тебя, Василий... Но вы не сказали, куда вы идете?
     - Он идет со мной, - отвечал Марциан, кивая на македонянина,  -  а  я
иду сообщить поскорее моим зеленым радостную весть: скоро ристалище...
     - Вот как! Это в самом деле прекрасная весть... Откуда ты знаешь это?
     - От него!
     Василий во время этого разговора отошел несколько поодаль и  стоял  с
смиренным видом, потупив в землю глаза. Он скорее почувствовал, чем увидел
обращенный к нему полный удивления взгляд Зои.
     Матрона, очевидно, не  была  еще  осведомлена  о  происшествиях  дня.
Марциан сделал ей едва заметный  знак,  из  которого  она  поняла,  что  в
императорских покоях случилось нечто такое, что в самом недалеком  будущем
обещает Византии нового временщика.
     - А Вардас? - чуть не шепотом спросила она Марциана.
     Тот пожал плечами.
     -  Что  же  Вардас?  Он  стар  и  надоел  вместе  со   своим   Фотием
порфирогенету...
     - Кто же за него при дворе?
     - Ингерина.
     - Вот как! Я и не знала... Сожалею!
     - Я поправил эту беду, великолепная...
     - Как?
     - Передав ему от  тебя  поклон  и  сообщив,  что  ты  близка  с  этой
Ингериной.
     - Благодарю!
     - За что? Мы должны помогать друг другу...
     - С каких это пор? - оправившись  окончательно,  насмешливо  спросила
Зоя. - Разве ты меняешь свой цвет?
     - Нет! Я был и буду зеленым.
     - А я была и буду голубой!
     - Ну, это для ипподрома!
     - Что в ипподроме, то и в жизни... А он за кого?
     - Не знаю пока! Он скрытен и скуп, но, может  быть,  последнее  -  от
бедности...
     - Теперь его кошелек скоро  будет  битком  набит  золотыми  солидами.
Однако, мы долго оставляем его  одного...  Подойди  же  сюда,  благородный
Василий!
     Василий, слух которого был с малых лет изощрен  до  тонкости,  слышал
весь этот разговор, как ни тихо вели его собеседники. В душе он был  очень
рад ему. Хитрый и сообразительный македонянин прекрасно понимал,  что  все
эти таинственные переговоры и сообщения знаменуют  собой  его  несомненный
успех. Как крысы покидают корабль пред его близким  крушением,  так  точно
они стадами являются на судно, недавно оставленное, но снова снаряжаемое в
далекий путь, потому что ожидают, что на этом корабле будет собрана  масса
всевозможных запасов, которыми можно будет вдоволь поживиться.  Точно  так
же и в роскошной Византии ее пышные царедворцы всегда  покидали  того,  на
кого падала хотя бы тень немилости императора, и  в  то  же  время  курили
фимиам всякому, кто сумел привлечь к себе внимание правителя.  Македонянин
был простого  происхождения.  Детство,  юность,  молодость  он  провел  на
приволье своей родины. Только двадцати пяти лет от роду появился он в этом
великолепном городе. Поэтому он  не  совсем  еще  был  опошлен  придворной
жизнью, хотя природный ум его ясно представлял ему общую картину положения
дел. Василий прекрасно знал цену этим ухаживаниям, а потому и не  особенно
обращал на них внимание.
     Но внимание Зои было ему дорого.
     Эта матрона была очень близка ко двору. Марциан  только  что  сказал,
что она близка и к Ингерине. Если это так, то через нее Василий мог  знать
все о дорогой ему женщине, пожертвованной им  ради  удовлетворения  своего
честолюбия. Может быть, она даже поможет ему хоть изредка видеться с  ней.
Потом это устроится само собой,  если  только  ему  удастся  создать  себе
прочное  положение  около  порфирогенета,  но  пока  не  мешает  запастись
расположением этой Зои.
     Кто была Зоя? Марциан сказал, что она  была  славянка.  Да  это  было
видно и при первом взгляде на нее. В Византии  говорили,  что  она  сперва
была рабой и  куплена  уже  умершим  теперь  патрицием  Романом  на  рынке
невольников. Роман был стар, развратен, пресыщен жизнью, но Зоя так повела
себя с ним, что сумела окончательно  овладеть  стариком.  Ради  нее  Роман
позабыл все на свете. Он был увлечен молоденькой славянкой настолько,  что
не задумался даже жениться на ней и  сделать  ее,  таким  образом,  полной
госпожою в своем доме. Однако, он скоро умер,  оставив  Зою  полной  своей
наследницей. Та недолго горевала по старику  и  вышла  замуж  за  фаворита
императрицы Феодоры, вдовы покойного Феофана и матери  уже  царствовавшего
тогда малюткой Михаила-порфирогенета. Благодаря этому, она попала ко двору
и держала себя  так  удачно,  что  когда  возмужавший  Михаил  заключил  в
монастырь свою энергичную мать, она сумела остаться на высоте, а  не  пала
вместе с Феодорой, как этого можно было ожидать. С тех пор  она  постоянно
была при дворе, хотя и второй ее  муж  скоро  умер.  Злые  языки  Византии
поговаривали, что  всем  своим  положением  она  безусловно  обязана  была
Вардасу, дяде Михаила-порфирогенета, ставшему еще при жизни  второго  мужа
Зои ее неизменным покровителем. Теперь Вардас был болен. Зоя  знала,  что,
если он умрет, разрушится и ее могущество. Она не показывала  виду,  но  в
душе сильно беспокоилась  за  свое  будущее...  Вот  почему  она  обратила
особенное внимание на македонянина, предчувствуя  в  нем  так  же,  как  и
Марциан, новое яркое светило византийского двора.
     - Я вижу, ты очень скромен, - заговорила  она.  -  Неужели  все  мужи
твоей родины похожи на тебя?
     - Не знаю, что и сказать  тебе,  великолепная,  -  ответил,  подходя,
Василий. - Действительно, у нас в  Македонии  говорят,  что  скромность  -
лучшее украшение мужей.
     Зоя улыбнулась.
     - Что хорошо в Македонии, то никуда не годится в  Константинополе,  -
сказала она. - Но вот что: хотя Марциан и сказал мне,  что  вы  оба  идете
сообщить вашим друзьям радостную весть о начале  ристалищ,  я  вижу  -  вы
все-таки  не  особенно  спешите.  Если  это  так,  пойдемте  со  мной,   я
отправляюсь  к  Склирене   и   тебе,   Василий,   советую   заслужить   ее
расположение... Идем!
     - К Венере подобной Склирене! - вскричал Марциан. - О,  если  бы  там
меня ждала сама смерть, я готов был  бы  и  с  нею  встретиться  в  покоях
Склирены.
     - Прекрасно! Ты согласен. А ты, Василий?
     - Я тоже готов последовать за тобой, несравненная...
     - Тогда идем, Склирена заждалась меня...
     - Она утешилась? - спросил Марциан. - Радостью или  горем  блещут  ее
чудные очи?
     - Разве может утешиться женщина в положении Склирены? В этом  вопросе
я не узнаю тебя, Марциан!
     - Прости, несравненная!.. Но  женское  горе  -  что  весенняя  гроза.
Прогремит гром, соберутся тучи, сверкнет молния, а затем снова все ясно  и
светло, снова светит радостное солнце... Но что там за шум?
     Действительно, из одного из  переулков  доносились  бряцание  оружия,
громкие голоса, хохот и отчаянные крики о помощи.
     Крики эти были так громки, что Зоя испугалась.
     Однако, опасности не было.
     Из-за поворота дома показалась толпа вооруженных  солдат.  Среди  них
виден  был  связанный  крепко-накрепко  веревками  какой-то  человек,  для
которого  императорские  гвардейцы  не  жалели  пинков  и  самых  отборных
ругательств.
     Несколько в стороне от солдат, сбоку, шел человек  в  богатой  одежде
таких же цветов, какая была и на Марциане. Около него двое  солдат  скорее
тащили, чем вели молоденькую девушку.
     - Ого, -  воскликнул  Марциан,  увидев  эту  группу,  -  мы  принесем
несравненной Склирене  приятную  весть!  Ведь  это  -  ее  варяг!  Молодец
Никифор!
     Действительно, императорские гвардейцы вели Изока.  Девушка  же  была
Ирина, внучка старого Луки.



                          18. МИМОЛЕТНОЕ СЧАСТЬЕ

     Предчувствие недоброго  недаром  овладело  старым  Лукой,  когда  он,
повинуясь желанию внучки, с одной стороны, а с другой  -  влечению  своего
сердца, решил оказать помощь несчастному беглецу.
     Да и как он мог отказать в этом Изоку? Ведь  он  был  ему  родной  по
духу, по крови, по родине... Ведь он был славянин.
     Стар был уже Лука, всякая надежда когда-нибудь увидеть  родину  давно
уже покинула его. Он состарился  здесь,  переменил  даже  веру  отцов,  но
ничего не могло заставить его забыть родной Днепр,  с  его  беспредельными
береговыми равнинами. Постоянно не выходил он из головы  старика,  который
грезил, мечтал о нем... И вот, теперь перед  ним  явился  сын  родной  ему
страны и просит о помощи...
     Лука не решился ответить отказом.
     Он прекрасно понимал, что в случае, если погоня найдет  здесь  Изока,
ему, жалкому рабу, придется плохо, но не за себя он боялся,  а  только  за
Ирину.
     В жилах девушки текла чистая славянская кровь. Старик знал,  что  его
внучка смела, отважна, сумеет постоять за себя, не дать себя в  обиду,  но
он не рассчитал того, чему его, казалось бы, должен был научить опыт  всей
его жизни: Ирина была сильна и смела, но она была одна, а не одной  же  ей
было бороться и одолеть целую Византию...
     Раз решившись приютить и укрыть у себя Изока, Лука разом откинул  все
свои сомнения и  думы.  Его  решение  было  твердо,  и  оставалось  только
привести его в исполнение, то есть, другими словами, во чтобы то ни  стало
укрыть беглеца.
     Но, прежде чем сделать это, ему нужно было дать отдохнуть, подкрепить
свои силы, а потом уже и спрятать его.
     Скромный ужин, поданный Ириной, был  моментально  уничтожен  голодным
Изоком. Не осталось даже крошек, которыми внучка Луки кормила  обыкновенно
своих любимых птиц. Рыба была обглодана до костей. Первое  чувство  голода
было утолено. Сытым себя Изок далеко еще не чувствовал, но  силы  все-таки
были несколько подкреплены.
     Теперь его стало клонить в сон, но он не хотел казаться невежей и  не
узнать, кто так радушно приютил его и разделил с ним  более  чем  скромную
трапезу.
     - Скажи мне твое имя, старик? - заговорил Изок,  стараясь  преодолеть
дремоту.
     - Лука.
     - Лука? Она сказала - ты с Днепра.
     - Да!
     - Но там нет таких имен!
     - Ты прав... Это имя я получил уже здесь.
     - А как звали тебя раньше, у нас на Днепре?
     - Я готов тебе сказать это. Там,  у  себя  на  родине,  я  носил  имя
Улеба...
     - Улеба, Улеба!.. Знакомое имя! - проговорил задумчиво Изок. - У  нас
на Днепре до сих пор свято хранится память одного Улеба.
     - Какого?
     - Старейшины полянского... Он был взят в плен варягами, и с тех пор о
нем ничего не слышно.
     - Что же говорят об Улебе?
     - Что это был один из лучших старейшин на  Днепре,  и  боги  покарали
полян, отняв их у него... Но ты плачешь,  старик,  ты,  может  быть,  знал
Улеба...
     - Знал... О, Боже! Благодарю Тебя!.. Юноша!  Ты  после  стольких  лет
горя, тоски, первый приносишь мне счастье! Ведь тот самый Улеб, о  котором
ты только что сказал, что его память не забыта на родном Днепре, этот Улеб
- я!
     - Ты!
     - Да, мальчик... Ты первый узнаешь это...
     Изок  вскочил.  Сон  разом  отошел  от  него.  Глаза  его  загорелись
радостным огнем.
     - О, боги! Боги! Великий Перун! Ты дал мне встретиться с  ним!..  Ты,
ты - Улеб?.. Скажи мне это еще раз!
     - Да, я... Но что с тобой, я не узнаю тебя,  ты  весь  переменился...
как будто весь горишь...
     - Да, я горю... горю от счастья...  Еще  спрошу  тебя.  Эта  девушка,
которую ты зовешь своей внучкой, кто она?..
     - Как кто?
     - Имя ее отца... Ради богов, ради Перуна... Ведь ее отец - твой сын?
     Ирина, слушавшая весь этот разговор из угла хижины, теперь  встала  и
подошла. Женским чутьем она поняла, что сейчас  должно  совершится  что-то
очень важное, что произведет окончательный переворот в ее жизни.
     - Скажи ему, Лука, как звали моего  отца,  -  произнесла  она.  -  Ты
только что называл мне его имя...
     Старик, однако, молчал.  Он  не  понимал  этого  странного  восторга,
охватившего юношу.
     - Скажи, Улеб, как имя ее  отца?  -  по-прежнему  настойчиво  говорил
Изок. - Или ты забыл?
     - Нет...
     - Не Всеслав ли?
     - Да, Всеслав! Но откуда ты можешь это знать?
     - Откуда? О, боги! О, Перун! Да как  же  мне  не  знать  имени  моего
родного отца?!
     - Родного отца? Что я слышу! Отца? Всеслава?
     - Да, да! Всеслава, сына Улеба, полянского старейшины,  увезенного  в
плен варягами... Если это - это его дочь, - Изок указал на Ирину, - то она
- моя сестра!
     Вслед за этим признанием в хижине разом воцарилось мертвое  молчание.
Все трое стояли и молча, в каком то изумлении, смотрели друг на друга.
     Первым пришел в себя старик.
     - Бог христиан и вы - боги моей родины,  -  полным  восторга  и  слез
голоса заговорил он, - за что посылаете вы мне такое неслыханное  счастье?
Или для того, чтобы скрасить скрывающееся за ним новое горе?.. Изок -  сын
Всеслава, того Всеслава, которого я давно считал мертвым... Всеслав жив...
О, Боже, Боже!.. Ирина, что ты молчишь? Ведь, это - твой брат! И как же  я
сразу не узнал тебя... Ведь ты так  похож  на  твоего  отца...  Приди  же,
обними меня!..
     Старик переживал чуть ли не первые счастливые минуты с той поры,  как
потерял все самое дорогое для человека на свете:  родину,  свободу,  жену,
детей...
     Радость его не знала пределов. Ирина и  Изок  тоже  сияли  восторгом.
Спать уже никто не ложился, до сна ли было счастливцам в эту ночь?
     Изок  рассказал  деду,  что  его  сын,  Всеслав,   так   полюбившийся
варяжскому вождю, был взят этим последним к себе. Сперва  он  был  у  него
рабом, но потом варяг уве