добное.
Но образованные люди старались подыскать этому ученое объяснение. Вот, что
пишет по этому поводу один ученейший  писатель  XIV  века:  "Что  затмения
небесных светил предвещают  земные  страдания,  этого,  думаю,  не  станет
опровергать никто, разве кто любит попусту спорить. Если  бы  кто  вздумал
убедить  такого  человека  словом,  тогда  как  его   не   могут   убедить
совершающиеся в разные времена и в разных местах события, то он понапрасну
стал бы трудиться и поступил бы  крайне  нерассудительно,  взявшись  учить
неспособного к учению. Что бывает с телом  человека,  то  происходит  и  с
организмом вселенной. Мир, как и человек, - органическое целое,  состоящее
из частей и членов. Как у человека боль головы или шеи производит жестокое
страдание в голенях и  пятках,  так  и  в  организме  вселенной  страдания
небесных светил доходят до земли и дают себя чувствовать и здесь."
     "Может быть, кто-нибудь недоумевает, - говорит  тот  же  писатель,  -
откуда берутся и как появляются оракулы, которые  ходят  между  людьми,  а
также почему они, заключая в себе указание на будущее,  изображают  его  в
чертах, чрезвычайно загадочных. Кто был их составителем и кто  передал  их
последующим поколениям, об этом мы не находим ничего ни у историков, ни  у
других писателей. Все они замечают только, что в то или другое  время  тот
или другой оракул ходил в народе и впоследствии оправдался тем или  другим
событием.  А  кому  обязан  своим  происхождением  каждый  из  них,  этого
решительно никто не может сказать и  объяснить,  если  только  не  захочет
солгать. По мнению некоторых, какие-то  таинственные  силы  летают  вокруг
земли, присматриваясь к тому,  что  происходит  здесь,  и,  получив  свыше
знания о будущих событиях, передают их людям  то  в  сновидениях,  то  при
помощи  звезд,  то  с  какого-нибудь  дельфийского  треножника,   то   при
посредстве внутренностей жертвенных животных, а иногда посредством голоса,
сначала неопределенно раздающегося в воздухе, а  потом  раздельно  в  ушах
каждого. Этот-то голос древние  мудрецы  и  называли  божественным.  Часто
случалось также, что на скалах или стенах находили письмена,  без  всякого
указания на того, кто их написал. Но все  оракулы  даются  не  иначе,  как
загадочно и не совсем ясно, чтобы, подобно  царским  регалиям,  оставаться
священными и недоступными для толпы.  Известно:  к  чему  открыты  доступы
всякому, то мало ценят и уважают. Нельзя, однако, сказать, чтобы польза от
оракулов была ничтожна, если рассматривать их не поверхностно, а с должным
вниманием. Для одних они служат наказанием,  для  других  -  благодеянием.
Руководствуясь  ими,  одни,  заранее  приняв  должные  меры  или  смягчали
грозившие им бедствия, или даже совсем отклоняли их от  себя,  умилостивив
Бога исправлением своей жизни. Но для людей малодушных  ожидание  грядущих
бедствий становится сущим наказанием. Они заранее  страдают  от  того,  от
чего должны еще пострадать, и это - по усмотрению Промысла, чтобы  сильнее
наказать их за  то,  в  чем  они  согрешили.  Если  же  некоторые  оракулы
оказываются ложными, то это только  потому,  что  их  не  умеют  правильно
истолковать."
     Естественно, что в Византии  верили  в  чудотворные  иконы,  так  как
христианская религия считает их реальностью.
     Но интересно то, что в Византии чудеса, творимые иконами, могли иметь
силу судебного  доказательства.  П.Безобразов  указывает  на  один  случай
подобного рода, ставший известным сравнительно недавно, когда он открыл  в
одной рукописи ватиканской библиотеки интереснейший протокол, до  сих  пор
не напечатанный.
     В одном из  главных  константинопольских  храмов,  Влахернском,  была
икона Божьей Матери, обладавшая особенным чудодейственным  свойством.  Она
находилась на  правой  стороне  иконостаса  и  была  задрапирована  куском
материи, как до сих пор, по древнему обычаю, драпируются иконы в Греции. В
обыкновенное время  драпировка  вполне  закрывала  лик  Богородицы,  а  по
субботам,  во  время  утрени,   драпировка   внезапно   раскрывалась   или
поднималась кверху, и молящимся являлся  скрытый  обыкновенно  лик  Божьей
Матери. Чудо это считалось обычным и  свершалось  еженедельно,  но,  кроме
того, оно могло явиться и  в  другое  время  по  какому-нибудь  особенному
поводу. Выступая в  поход,  императоры  имели  обыкновение  помолиться  во
Влахернской церкви и, когда при этом не совершалось чуда, они считали  это
дурным предзнаменованием. Так, например, царь Алексей Комнин решил  начать
поход против Боэмунда Таренского 1 ноября 1107 года, но испугался,  потому
что Влахернская Божия Матерь не явила обычного чуда, когда он  выходил  их
храма. Он принял это за зловещий признак и  решил  подождать  четыре  дня.
Затем он отправился вновь во Влахернский храм. После его усердной  молитвы
чудо свершилось, и он вышел из церкви уверенный в победе.
     Один гражданский иск был решен  однажды  на  основании  такого  чуда.
Воевода Лев Мадал поспорил с Каллийским  монастырем  о  том,  кому  должна
принадлежать мельница, стоявшая  на  границе  их  владений.  Судились  они
несколько раз, и судьи присуждали мельницу то одной  стороне,  то  другой,
потому что ни у воеводы,  ни  у  монастыря  не  было  в  руках  надлежащих
документов. Последний раз, когда они судились, судья постановил владеть им
мельницей сообща, но это  давало  повод  к  массе  пререканий,  никого  не
удовлетворяло, и они порешили покончить дело без суда, полюбовно.  Думали,
думали и рассудили сделать так: рано поутру отправиться обеим  сторонам  в
Влахернский храм, стать против чудотворной иконы Богородицы  и  молить  ее
быть судьею в их деле. А самую тяжбу решить таким способом: если завеса на
иконе останется неподвижною, признать, что дело выиграли монахи,  если  же
она задвигается, и, следовательно,  чудо  свершится,  признать,  что  прав
воевода. На этом основании воевода и монахи написали договор, который  они
в любом случае обязаны были исполнить. Как условились, так и сделали.
     Обе стороны пришли во Влахернский храм, стали против иконы,  молились
со слезами и ожидали решения своей участи от того, придет в  движение  или
нет  завеса  на  иконе.  Подождали  некоторое   время,   завеса   осталась
неподвижною.  Это  было  сочтено  за  решение  и  окончание  дела.  Монахи
радовались своей победе, а воевода  стоял  опечаленный,  осужденный  судом
Божьим. Воевода собирался уже передать монахам  письменное  удостоверение,
что признает себя осужденным и отказывается от  права  владения  половиною
мельницы, как вдруг завеса на иконе Божией Матери  поднялась  вверх.  Дело
приняло иной оборот: радовавшиеся опечалились, а опечаленный преисполнился
радости и удовольствия. Монахи стали говорить, что чудо свершилось слишком
поздно. Утверждали, что завеса пришла в движение по  другому  поводу,  что
чудо свершилось не в то время, когда  молились  стороны,  а  тогда,  когда
воевода признал монастырь владельцем  мельницы.  Они  говорили,  что  чудо
указывает на их правоту и явилось, как знак  согласия  на  то,  что  хотел
сделать воевода, собиравшийся в эту минуту отказаться  от  своих  прав  на
мельницу.
     Спор продолжался, и дело было доведено до сведения императора Михаила
Дуки. Он приказал Пселлу разобрать тяжбу и написать  протокол  и  судебный
приговор. Надо было оформить этот оригинальный процесс,  подыскать  статьи
закона,  поставить  все  дело  на  юридическую   почву.   Такому   тонкому
диалектику, как Пселл, сделать это было нетрудно. Прежде всего  желательно
было решить эту тяжбу окончательно и устранить всякий повод  к  новому  ее
пересмотру. Поэтому соглашение сторон было понято таким образом,  что  они
обратились к третейскому суду. Третейский суд признавался законами,  и  на
него нельзя было аппеллировать. Следовательно, знамение чудотворной  иконы
должно рассматриваться как приговор третейского  суда.  В  чью  же  пользу
клонится этот приговор? Очевидно, в пользу воеводы.  Он  выиграл  процесс,
потому что чудо явилось. Возражение же монахов, будто чудо явилось слишком
поздно, когда они собирались уходить из церкви, ничего  не  доказывает:  в
условии не было сказано, когда ждать чудесного знамения и сколько стоять в
церкви.  На  этом  основании   было   написано   судебное   постановление,
подписанное властями. Оно  служило  воеводе  оправдательным  документом  и
давало ему право владеть спорной мельницей.
     Такова Византия - пышная преемница когда-то славного Рима.
     Чтобы покончить с рассказом о ее недугах,  мы  должны  показать,  чем
была византийская женщина, так как в Новом Риме дочери  Евы  играли  роль,
пожалуй, еще более видную, чем в старом.



                         11. ЖЕНЩИНА НОВОГО РИМА

     Византия, переняв культуру от Рима, вместе с тем не отрешилась  и  от
азиатского  деспотизма,  что   в   особенности   сказалось   в   положении
византийский женщин.
     В византийской империи женщина не пользовалась большим уважением.
     Ее  считали  порождением  дьявола,   виновницей   грехопадения   рода
человеческого, существом слабым и нечистым, предназначенным быть служанкой
и рабой мужчины. Она никогда не была  самостоятельной,  никогда  не  имела
права распоряжаться ни собою,  ни  своим  имуществом.  До  замужества  она
полностью починялась отцу; выданная замуж за человека,  которого  часто  в
глаза не видела, она попадала в полное подчинение к мужу. Данное ей  отцом
приданое отдавалось мужу, который мог распоряжаться ее доходами по  своему
усмотрению,  не  имея  только  права  отчуждать  капитал.  Но,  если   она
расходилась с мужем, приданое возвращалось не ей, а ее отцу.
     Жена была до некоторой степени свободна только у себя дома.  Тут  она
могла и даже обязана была заниматься своими домашним хозяйством и женскими
рукоделиями. Но выходить из дому, бывать в  театре  или  цирке  она  могла
только  с  разрешения  мужа.  Ослушание  в  подобных   случаях   считалось
преступлением.
     Даже в  собственном  доме  свобода  была  ограничена.  Ей  отводилась
отдельная половина дома, называвшаяся гинекеем, откуда она не имела  права
выходить, когда у ее мужа сидели гости - мужчины.
     На этом основании, один византийский писатель дает совет не  помещать
у себя дома приезжих гостей.
     "Если имеешь друга, - говорит он,  -  живущего  где-нибудь  в  другом
городе, и он приезжает в город, в котором ты  живешь,  не  помещай  его  в
своем доме, но пусть он остановится в другом месте, а ты посылай  ему  все
нужное. Если же ты поместишь его в своем доме, то послушай, сколько  из-за
этого произойдет неприятностей. Во-первых, ни  жена  твоя,  ни  дочери  не
будут иметь свободы выходить из комнаты своей и распоряжаться в доме,  как
следует. А если же им будет неотложная нужда выйти, то друг  твой  вытянет
шею и устремит на них свои глаза. Пока ты будешь стоять вместе с ним,  он,
конечно, притворно потупит голову, но все-таки будет подсматривать,  какая
у них походка, как они  поворачиваются,  как  подпоясаны  и  какой  у  них
взгляд, одним словом, будет их оглядывать с головы до ног, а после  станет
передразнивать пред своими домашними и осмеивать. Если он  найдет  удобный
случай, он будет делать любовные знаки твоей жене, будет на  нее  смотреть
бесстыдными глазами. Если сможет, то и соблазнит ее. Если  же  и  нет,  то
все-таки, когда уйдет, похвастает, чем не следует."
     Так мало доверяли своим женам византийцы.
     Они не допускали, чтобы  можно  было  разговаривать  с  женщиной  без
грязного намерения, так как видели в ней исключительно орудие наслаждения.
Полное бесправие византийской женщины видно из  того  факта,  что  она  не
могла быть свидетельницей на суде, а также из тех поводов, по которым  она
могла требовать развода.
     По византийским  законам,  муж  мог  требовать  развода  в  следующих
случаях: 1) если жена принимала  участие  в  заговоре  против  царя  и  не
сообщала об этом мужу; 2)  если  жена  была  ему  неверна;  3)  если  жена
намеревалась убить его; 4) если она без согласия мужа принимала участие  в
пиршествах с посторонними мужчинами или мылась вместе с ними  в  бане;  5)
если она без ведома или против желания мужа отправилась в театр или  цирк;
6) если она против желания мужа провела ночь вне дома,  где  бы  ни  было,
исключая только родительский дом.
     В последнем случае закон оговаривал, что если  муж  выгонит  жену  из
дома, и она, не имея  родителей,  переночует  у  знакомых,  это  не  может
считаться поводом к разводу.
     Жена имела право требовать  развода:  1)  когда  муж  без  ее  ведома
принимал участие в заговоре против императора; 2) когда он имел  намерение
убить ее; 3)  когда  он  старался  тем  или  иным  способом  заставить  ее
совершить прелюбодеяние; 4) когда он был неспособен к супружеской жизни, и
это продолжалось три года с момента вступления в брак.
     Сейчас же бросается в глаза, что неверность мужа не служила поводом к
разводу. Мужу достаточно было застать в комнате жены постороннего мужчину,
чтобы обличить ее и развестись. Жена же могла ссылаться на неверность мужа
только в совершенно исключительных случаях. Единичного  факта  было  мало,
нужно было доказать, что муж изменяет постоянно. И  даже  в  таком  случае
развод давался только после усиленных увещаний родителей жены,  когда  муж
категорически заявлял, что не намерен  отказаться  от  своего  преступного
образа жизни.
     Зато  византийский  закон  предоставлял  мужу  множество  поводов   к
разводу, так как он требовал  полнейшего  подчинения  жены,  и,  в  случае
малейшего неповиновения с ее стороны, муж мог бросить ее.
     Пойти в театр, принять приглашение на  обед,  где  будут  посторонние
мужчины, - все это считалось для женщины зазорным, подобные поступки могла
себе позволить только преступная жена.
     Вот  еще  одна  несправедливость  византийского  закона  относительно
женщин.
     Если жена получала развод по собственной вине,  она  не  имела  права
вступать в новый брак раньше, чем через пять  лет,  а  если  виновным  был
признан муж, она не могла венчаться раньше, как через год.
     А разведенному мужу никто не мешал жениться вторично хоть в тот самый
день, когда был получен развод. Таким образом, сам закон  делал  некоторую
поблажку  мужу  в  бракоразводных  делах.  Это  не  значит,  однако,   что
византийские  законы  не  карали   преступлений   против   нравственности,
совершаемых мужчиною. De jure мужчина отвечал наравне  с  женщиною,  и  за
безнравственные поступки полагалось очень  строгие  наказания.  Незаконная
связь между родственниками каралась или простым телесным  наказанием,  или
отсечением руки, или  смертной  казнью,  смотря  по  степени  родства.  За
обыкновенное прелюбодеяние отрезали  нос.  Впрочем,  в  некоторых  случаях
можно было отделаться штрафом. Вступивший в связь с невинной девушкой с ее
согласия, в случае, если он отказывался жениться,  обязан  был  по  закону
уплатить ей литру  золота  (около  280  золотых  рублей).  Несостоятельных
подвергали телесному наказанию и ссылали.
     Кроме того, в Византии существовал обычай,  вредно  сказывавшийся  на
семейной нравственности. Родители или, лучше сказать, отцы обручали  детей
во время  малолетства,  и,  выросши,  эти  несчастные  дети  обязаны  были
исполнить обещание, данное за них родителями. Обыкновенно при этом писался
брачный договор, жених (в лице своих родственников) давал задаток, получал
приданое и обязывался  жениться  впоследствии  на  девочке-невесте.  Закон
признавал подобные контракты и  требовал,  чтобы  они  не  нарушались.  Он
ставил только одно ограничение: жениху и  невесте  должно  было  быть,  по
крайней мере, семь лет - не меньше. Замечательно, что этот обычай  перешел
к  нам,  и  в  московском  государстве  точно  также  обручались  дети   и
составлялись обязательные контракты, называвшиеся рядными записями.
     Когда обручали семилетнюю девочку, конечно, не могло быть  и  речи  о
любви с ее стороны: родители старались устроить детям выгодную  партию,  и
привязанность супругов, единственное условие счастливого брака, не входила
в их расчеты. Сколько трагических случаев должно было возникнуть из  этого
нелепого  обычая!  Выросшая  девочка  нередко  замечала,  что   жених   ей
антипатичен, что она любит другого, но, тем не  менее,  она  обязана  была
выйти за нелюбимого человека. Таких случаев, несомненно, было множество, и
едва ли они могли способствовать семейному счастью. Раннее обручение детей
имело и другую вредную сторону. Родители  требовали,  чтобы  свадьба  была
отпразднована, как  только  невеста  вступит  в  законный  возраст,  а  по
византийским законам жениться можно  было  с  четырнадцати  лет,  выходить
замуж - с двенадцати. Хотя на юге  женщины  развиваются  быстрее,  тем  не
менее трудно предполагать,  чтобы  двенадцатилетняя  девочка  окончательно
сформировалась, и понятно, как вредно отзывались  такие  ранние  браки  на
физических и нравственных отношениях.
     Простые смертные обручали детей в нежном возрасте, но  еще  чаще  это
случалось в императорской фамилии, где браки  имели  большое  политическое
значение. Нечего и говорить о том, что  дипломатия  не  признавала  любви:
иначе и быть не может; но  историки  сообщили  нам  ряд  возмутительных  и
безобразных фактов, творившихся  во  дворце.  Византийские  императоры  не
признавали закона, а потому считали возможным выдавать замуж  дочерей,  не
достигших двенадцати лет. Так, например, восьмилетняя царевна была  выдана
замуж за сорокалетнего сербского короля, и хотя  последний  поклялся,  что
пощадит девочку и дождется ее созревания, он этого не исполнил, вследствие
чего у его жены никогда не было детей. Император Андроник I [XII в.] сверг
с престола Алексея и женился  на  его  невесте,  одиннадцатилетней  Марии,
тогда как ему самому было уже  пятьдесят  лет,  и  на  его  голове  только
кое-где росли седые волосы. Елена,  дочь  болгарского  князя  Асеня,  была
выдана замуж в одиннадцать лет за Федора,  сына  императора  Иоанна  Дуки.
Можно привести много подобных фактов,  но  и  сказанного  довольно,  чтобы
составить представление об этом безобразном обычае.
     Курьезно то, что этот обычай сохранился до нашего времени.
     До сих пор в Греции родители, не  спросивши  дочери,  обручают  ее  с
каким-нибудь молодым человеком по  своему  выбору  и  заключают  при  этом
брачный контракт от своего имени.



                      12. ЗНАЧЕНИЕ ЖЕНЩИНЫ В ВИЗАНТИИ

     Не все, что сказано выше, касается женщин высших кругов.
     Женщина Византии по своему развитию нисколько  не  уступала  женщинам
Рима. Несмотря на то, что женщинам считалось неприличным  показываться  на
улице, и им полагалось довольствоваться домашнею жизнью, девочек  все-таки
учили и некоторым давали даже  отличное  образование.  Были  ли  отдельные
школы для девочек - неизвестно, но есть несколько  указаний,  что  девочек
учили грамоте. В то время образование своим детям могли давать только люди
состоятельные, поэтому высокообразованных женщин мы видим только в  высших
сферах. Известны две византийские писательницы: Евдокия  Макремволитиса  и
Анна Комнина.
     Евдокия была замужем за  Константином  Дукою,  случайно  попавшим  на
престол в 1059 году. Следовательно,  хотя  она  и  была  императрицей,  но
получила такое же воспитание, как и другие византийские аристократки.  Она
написала особого рода хрестоматию, где сначала  изложены  басни  и  разные
фантастические рассказы, генеалогия языческих богов, превращение героев  и
героинь, мифы и аллегории, а за этим следуют выдержки из разных  писателей
- философов, медиков, риторов, поэтов,  с  биографическими  сведениями  об
этих писателях и с перечислением их сочинений. Из труда Евдокии видно, что
она великолепно знала греческую литературу и в  начитанности  не  уступала
самым ученым византийцам.
     Анна  Комнина  о