бя,
уговори Аскольда повести нас... Клянусь Перуном, я соберу  видимо-невидимо
славян, и они все пойдут за вами...
     Дир молчал. Он не знал, что отвечать своему любимцу.
     - Что же ты молчишь, князь? - возвысил  тот  голос.  -  Или  тебя  не
трогают горе и печаль твоих соратников?
     - Оставь, Всеслав, - промолвил Дир, - ведь ты знаешь,  мы  оба  любим
тебя.
     - Что мне в вашей любви! Помните, я - сын славного до сих  пор  среди
приднепровских родов старейшины Улеба; я сам пойду на  Византию,  если  вы
будете сидеть сложа руки... Ведь не для этого не только норманны, но и  мы
- славяне - избрали вас своими князьями... Эх,  если  бы  был  между  нами
Рюрик!..
     Дир нахмурился.
     - Тогда что же было бы? - промолвил он.
     - Быстрым соколом полетел бы он по берегу, кликнул бы клич, и  поняли
бы все, что не баба заспанная, а князь у них!..
     - Молчи, несчастный! - крикнул ярл, хватаясь за меч.
     - Зачем молчать?  Я  говорю,  что  следует!  А  ты  напрасно  за  меч
хватаешься... Прялки он у тебя в руках не стоит.
     - Где твой сын? - переменил тон Дир.
     - Сын? Уж не заложником ли ты хочешь его взять?  Так  мой  сын  парит
теперь, что орел по поднебесью... А где он, спроси у него...
     - Слушайте, -  раздался  могучий  голос  Аскольда.  -  Вы  все  здесь
говорите о походе на Византию, но что нам принесет этот поход?
     - Потешимся!
     - Только? А сколько из нас не вернется... Ведь не шутки с нами  будут
шутить!
     - Валгалла ждет храбрых.
     - Это так, но что мы выиграем, зачем нам Византия?
     - Олег бы не так рассуждал, - послышался густой голос Руара.
     - То Олег. Нам доверился весь этот край, мы должны оберегать  его,  а
не гнаться за неизвестным.
     - Но ты - конунг наш...
     - Хорошо, что же из этого?
     - Ты должен вести нас к славе...
     - Вы хотите Византии?
     - Да!
     - Будь по-вашему...
     Едва он вымолвил эти слова, как все кинулись целовать  его,  и  стены
княжеских покоев до утра тряслись от громких криков:
     - На Византию, на Византию!



                              8. БОЖЬЯ КАРА

     Неудавшееся ристалище еще долго вызывало волнения в  Константинополе.
Михаил должен был раздать из своих хранилищ большие запасы масла и  хлеба,
чтобы несколько успокоить волновавшуюся  чернь.  Голубые  упрямились,  они
требовали, чтобы император исполнил свое обещание и возвратил им их  вождя
Анастаса, но как он мог это сделать,  когда  и  Анастас,  и  Зоя  скрылись
неизвестно куда. Только Василий Македонянин, которого  голубые  знали  как
искреннего друга Анастаса, да быстрая казнь Никифора успокоили их,  и  они
дали обещание выступить  на  первом  же  ристалище  под  предводительством
нового вождя.
     Изок и Ирина жили у Василия, который приобретал все  большее  влияние
на порфирогенета, так как болезнь по-прежнему приковывала дядю  императора
Вардаса к ложу. Македонянин умело пользовался своим влиянием. Нередко  его
видели на форуме среди народной  толпы.  Он  прислушивался  к  ее  говору,
старался  узнать  ее  нужды  и  очень  часто   поражал   народ   разумными
распоряжениями, соответствовавшими его желаниям.
     Так  шло  время.  Об  Анастасе  и  Зое  все  почти   уже   забыли   в
Константинополе.
     Однажды вечером, когда спал  зной  дня,  Василий  в  платье  простого
византийца  отправился  на  форум,  желая   узнать,   чем   занята   чернь
Константинополя.
     Когда он пришел туда, то около  колонны  Константина  сразу  усмотрел
толпу народа. Василий  протиснулся  через  нее  в  первые  ряды  и  увидел
сидевшего у подножия колонны старика, с жаром рассказывавшего что-то своим
слушателям.
     Старик этот, по имени Сила, был ходячею летописью  Византии.  Он  был
так стар, что даже позабыл год своего рождения, но прекрасно  помнил  все,
что касалось его родного города.
     -  Велик  и  славен  город  Константинополь,  -  говорил  он,   когда
Македонянин пробрался к нему,  -  сам  Господь,  Единый  Вершитель  судеб,
хранит его...
     Старик вдруг замолчал.
     Внимание  слушателей  было  напряжено  до  последней   степени.   Все
старались стать повыше,  приподнимали  головы  и  пристально  смотрели  на
рассказчика.
     А тот сидел, понурив голову, углубленный в себя, в свои мысли...
     Вдруг он весь выпрямился и,  как  бы  проснувшись  от  тяжелого  сна,
огляделся своими  мутными,  потерявшими  всякий  блеск  глазами  вокруг  и
заговорил.
     Голос его сперва был глух и подавлен.
     Его слова едва можно было разобрать, но, чем  дальше  шла  речь,  тем
более и  более  крепчал  этот  старческий  голос,  ободряюще  действуя  на
собравшихся.
     - Да, сам Господь хранит Новый Рим,  -  говорил  рассказчик,  -  вот,
слушайте, что расскажу я вам о временах от вас отдаленных,  но,  вместе  с
тем, и близких...  Язычество,  иконоборство  сильно  еще  было  в  народе.
Великий Константин умер, его слабые сыновья не смели поддержать его святое
дело, а отступник Юлиан встал на защиту язычества, но  Галилеянин  победил
его, и Юлиан пал на поле битвы, признав Его...  Крест  восторжествовал,  и
народ стал считать себя под его защитою... Но нравы народа развратились, и
при восторжествовавшей вере во Христа Новый Рим стал по духу равен старому
Риму, и вот, Всемогущий Господь, чтобы возвратить заблудший народ на  путь
спасения, послал ему кару...
     Страшную, ужасную кару...
     Развилась в Византии болезнь, неведомая ужасная болезнь,  истребившая
почти весь род человеческий. Стало в Византии твориться  нечто  ужасное...
Народ умирал. В каждом доме был покойник. Неокрепшие в вере Христовой  умы
приписывали происхождение этой болезни некоторой тайной причине, исходящей
с неба... Болезнь эта страшная не ограничивалась ни местом, ни  каким-либо
одним народом, ни временем года; она пронеслась  по  всему  миру,  жестоко
поражая самые различные народности, не  разбирая  ни  пола,  ни  возраста.
Ничто не останавливало ее. Одних она поражала летом, других - зимою или  в
другие времена года.
     Она началась в Египте, в Пелузе, откуда направилась по двум дорогам -
с одной  стороны,  к  Александрии  и  остальному  Египту,  с  другой  -  в
Палестину. После этого она охватила всю землю, двигаясь  все  время  через
правильные промежутки времени и места. Казалось, точно кто управляет ею...
Она останавливалась там, где как будто решила остановиться на определенное
время,  щадя  промежуточные  местности,   и   распространялась   по   всем
направлениям до самых границ мира, точно боясь пропустить  на  своем  пути
какие-либо отдаленнейшие уголки земли. Не  было  острова,  долины,  горной
вершины, которых бы она  не  посетила,  раз  там  были  люди.  Если  через
какое-либо место она проходила, не тронув его, то  через  некоторое  время
она к нему возвращалась, щадя уже  на  этот  раз  те  соседние  поселения,
которые раньше были ею опустошены; и уже отсюда она не уходила до тех пор,
пока не получала своей дани - жертв - соответственно  тому,  что  ею  было
получено в соседних местностях. Она всегда начинала свою  деятельность  от
морских берегов и оттуда двигалась вглубь материка.
     На второй год [543 г.] весною она появилась в Византии.
     Сила передохнул и потом продолжал свой рассказ.
     - Вот как она здесь появилась: многие стали видеть  духов,  принявших
человеческий вид; при этом таким больным казалось, что эти духи, около них
стоящие, наносили им  удары.  Такие  видения  были  признаками  начавшейся
болезни. Мучимые видениями, несчастные призывали всех святых  и  прибегали
ко  всякого  рода  очистительным  жертвам.  Но  ничто  не  помогало,   ибо
большинство отдавало Богу душу даже в  храмах,  куда  люди  приходили  для
молитв. Немало было и таких,  которые  запирались  в  своих  комнатах,  не
отвечали на зов друзей, и, несмотря на все  угрозы,  которые  пускались  в
ход,  притворялись  ничего  не  слышащими,  боясь,  что  с  ними   говорят
приведения...
     Некоторым мерещились видения  только  во  сне,  они  слышали  голоса,
произносившие их имена в числе имен, присужденных  к  смерти.  Большинство
же, впрочем, ни во время  сна,  ни  при  бодрствовании  не  получали  этих
прискорбных предзнаменований. Лихорадка их захватывала внезапно: одних - в
тот момент, когда они просыпались, других - во время  прогулки,  многих  -
среди обычных занятий. Тело их изменялось в цвете,  но  никакого  признака
воспаления нельзя было заметить. С утра и до  вечера  лихорадка  была  так
легка, что предчувствовать какую-либо опасность не мог ни сам больной,  ни
врач, навещавший  его.  Никто  из  заболевших  не  казался  находящимся  в
смертельной опасности. Но с самого начала - у одних - на  другой  день,  у
других - через несколько дней - можно было заметить появление  нарывов  не
только в нижней части тела, но и подмышками, а иногда  даже  за  ушами,  и
припадки этой страшной  ниспосланной  небесами  болезни  выражались  почти
одинаково у всех больных.
     Одни из заболевших были погружены  в  глубокое  беспамятство,  другие
были ужасны в припадках бурного гнева.
     Первые имели вид людей, потерявших всякое понимание окружающего. Если
около них был кто-либо, кто мог о них заботиться, то они  принимали  время
от времени пищу. Если их  покидали,  они  умирали  от  истощения.  Вторые,
охваченные  бредом,  лишившись  сна,  преследуемые  все  время  различными
видениями, везде видели перед собою каких-либо людей, покушающихся  на  их
жизнь, и старались бежать, издавая страшные крики. Ухаживавшие  за  такими
больными были в самом тяжком положении  и  вызывали  не  меньшую  жалость,
нежели  сами  больные.  И  не  потому,  что  они  подвергались   опасности
вследствие такой близости к больным, так как ни врачи, ни кто-либо  другой
не заболевали от  прикосновения.  Даже  те,  которые  обмывали  и  одевали
покойников, оставались, помимо всякого ожидания, здоровыми  и  невредимыми
во время исполнения своих ужасных обязанностей.
     Многие из них, пораженные  болезнью  в  другое  время  и  притом  без
видимой причины, быстро умирали. Поэтому прислугу заболевших жалели только
в силу невероятных трудов, которые выпадали на ее долю. Занятые почти  все
время подниманием больных, катавшихся по полу, они должны были то  и  дело
останавливать и удерживать охваченных бредом, которые норовили выброситься
из окон на улицу.
     Некоторые, увидев воду, бежали по направлению  к  ней  не  для  того,
чтобы утолить жажду (так как были такие,  которые  бросались  в  море),  а
просто потому, что были лишены рассудка.  С  такими  больными  приходилось
выдерживать упорную борьбу, чтобы заставить их принять пищу,  которую  они
не хотели. Были  и  такие  больные,  которые  из-за  отсутствия  попечения
умирали с голоду и от всяких других причин прямо на улицах.
     Византия переживала ужасную пору...
     Будто сам Господь отвратился от нее в этот год,  и,  чем  дальше  шло
время, тем все более и более усиливалось бедствие...



                              9. ПЕРВЫЙ ГРОМ

     Все слушали старика, затаив дыхание и одобрительно покачивая головой,
ожидая, что он будет говорить дальше.
     - И никто не знал причин этого недуга, - продолжал старец. - Так  как
никто не понимал этой странной болезни, то некоторые  врачи,  предполагая,
что тайным источником ее служат опухоли, стали вскрывать трупы. Рассечение
опухолей обнаружило лежащие  в  глубине  язвы,  злокачественность  которых
вызывала смерть или немедленную, или же через несколько дней. Было  немало
и таких больных, у которых все тело было покрыто черными пятнами величиною
в чечевичное зерно. Такие несчастные не  выживали  даже  и  одного  дня  и
умирали все в течение одного часа. У некоторых вдруг  появлялась  кровавая
рвота, во  время  которой  они  умирали.  Беременные  женщины,  пораженные
болезнью, безусловно были обречены на гибель. У одних являлся  выкидыш,  и
они погибали в  это  время;  другие  погибали  во  время  родов  вместе  с
новорожденным младенцем. Рассказывают, что только три женщины остались при
подобных условиях в живых, и только у  одной  новорожденный  остался  жив,
несмотря на то, что сама мать погибла во время болезни.
     И вот, такая-то  страшная  болезнь  продолжалась  в  Византии  четыре
месяца; из них в течение трех месяцев она свирепствовала с  необыкновенным
ожесточением. Вначале число смертных случаев мало  превышало  обыкновенное
число смертей в городе.
     Но по мере того, как болезнь шла вперед, число умиравших возрастало с
каждым днем, достигнув сначала пяти, а потом и десяти тысяч в день.
     Каждая семья сама погребала  своих  умерших.  Гробов  не  хватало,  и
потому  их  забирали  силою.  Вскоре  при  общей  растерянности   возникли
беспорядки.  Прислуга  лишилась  хозяев,  самые  могущественные   граждане
остались без прислуги или потому, что она заболевала, или потому,  что  ее
удаляли. Огромное количество домов совершенно опустело, и трупы оставались
в течение многих дней непогребенными, так как для этого не хватало рабочих
рук.
     Горячо  сочувствуя  общему  горю,  император  Феодосий   дал   своему
полководцу Феодору войска, отпустил  ему  денег  и  предоставил  заботу  о
больных и умирающих. На него были возложены обязанности референдария,  как
говорят латиняне, то есть он должен  был  докладывать  государю  обо  всех
нуждах. Было постановлено, чтобы в тех домах,  которые  еще  не  опустели,
лица, оставшиеся в живых, предавали  земле  тела  своих  умерших  соседей.
Благодаря великодушию императора и его денежному пособию, Феодор приступил
к зарыванию тел умерших бедных жителей. Когда все могилы  прежних  кладбищ
были переполнены телами, и смерть  опустошила  ряды  рабочих,  предававших
тела земле и копавших  новые  могилы,  новые  могильщики,  измученные  все
большим и большим  количеством  умерших,  вздумали  взбираться  на  башни,
выстроенные на городской стене, снимать с них крыши и  бросать  туда  тела
умерших. Когда все башня наполнялась трупами, ее снова  закрывали  крышей.
Но заразительные испарения, выделявшиеся от  гниющих  тел,  в  особенности
когда  ветер  дул  по  направлению  к  городу,  делались  с  каждым   днем
невыносимее. Похоронные обряды и правила были оставлены. Покойников  везли
без  всяких  провожатых,  без  напутственных  молитв   и   песнопений,   и
ограничивались тем, что клали их на берегу моря.
     Когда они накоплялись, их переносили в барку,  которую  выпускали  на
произвол судьбы в открытое море.
     Граждане, приняв эту кару небес за их нечестивость, забыли о взаимной
ненависти, чтобы принимать посильное участие в общем горе, и помогали друг
другу в предавании мертвых тел земле.
     Но это еще не все. Люди, предававшиеся до сих пор  разным  порокам  и
страстям,  вдруг  оставили  свою  порочную  жизнь  и  обратились  со  всею
горячностью  к  религии.  И  не  потому,  что  они   были   просвещены   и
почувствовали угрызения совести, или  что  в  их  душах  вдруг  зародилась
любовь к добру. Нет, эти несчастные, привыкшие к пороку,  благодаря  своей
извращенной природе, не могли так измениться. Они  были  только  напуганы,
видя постигшее всех несчастье и считая, что смерть висит над их  головами.
Они почувствовали необходимость изменить свой образ жизни. Но, как  только
они освободились от чувства страха и сочли себя вне  опасности,  благодаря
ослаблению болезни, так сейчас же снова предались  преступным  страстям  и
даже превзошли самих себя в своих дурных и гнусных деяниях.
     В  течение  всего  этого  времени  большая  площадь  Византии   почти
совершенно опустела. Все здоровые оставались дома, заботясь о больных  или
оплакивая  умерших.  Если  кто-либо  попадался  на  улице,  так  это  были
носильщики  покойников.  Торговля  совершенно  прекратилась.  Ремесленники
бросили свои занятия,  неоконченная  работа  выпадала  у  них  из  рук.  С
величайшим трудом можно было получить кусок хлеба  или  какую-либо  другую
пищу, да и то лишь в самых ничтожных количествах. Понятно, что,  благодаря
этому, некоторые больные умирали голодной смертью. Даже сам  император  не
избежал  этой  болезни,  но  Господь  пощадил  его...  Все  жители  нашего
царственного города превратились в нищих и сидели в своих домах,  не  смея
выйти из них... И если Византия пережила эту кару [старик  рассказывает  о
чуме, не раз посещавшей Византию], то чего ей бояться еще?..
     - Постой, старик, - раздался вдруг из  толпы  мужественный  голос,  -
была чума и прошла, теперь вам, византийцам, следует бояться другого бича,
пожалуй, не менее ужасного...
     Все обернулись на говорившего.
     Это был мореход, с суровым загоревшим от зноя лицом.
     - Что ты хочешь сказать? - раздались в толпе вопросы.
     - А то, что вам здесь грозит новый бич... Я только  что  вернулся  из
славянских земель с Днепра. Знайте: осевшие в Киеве  варяго-россы  готовят
на вас набег...
     Если бы гром ударил среди безоблачного дня, никто на форуме не был бы
так испуган, как в эту минуту...



                         10. ПРАВИТЕЛЬ И МОРЕХОД

     Василий сразу понял, какое впечатление произвели на толпу эти слова.
     Как бы то ни было, но если этот моряк говорил  так,  стало  быть,  он
имел к тому основания. Нужно было так или иначе выспросить его, разузнать,
что он знает и что затевается там, на  берегах  Днепра  у  этих  проклятых
варяго-россов. Кто их знает, что они там замыслили... До сих пор все  было
спокойно, не было никаких поводов к набегу... Да разве эти  варвары  будут
искать повод? И другие, им подобные, нападали на Византию  только  потому,
что им дома не сиделось...
     Но  пока  нужно  было  несколько  сгладить  удручающее   впечатление,
произведенное на толпу замечанием морехода.
     Василий подошел к нему и, положив руку на плечо, со свойственной  ему
ласковостью в голосе спросил:
     - Друг, откуда ты? И почему ты знаешь, что нам грозит беда?
     Мореход сперва встрепенулся, откинулся назад, но потом, сообразив  по
тону голоса, что этот незнакомый ему человек обращается к нему не со злом,
быстро оправился и ответил:
     - Знаю! Я недавно оттуда...
     - С Днепра?
     - Да!
     - И что же?
     - Там сразу все взбесились: и норманны, и славяне... Они  требуют  от
своих князей, чтобы те вели их на Византию...
     - И что же Аскольд и Дир?
     - Ты их знаешь?
     - Да, они всегда были друзьями Византии. Что же они?
     - Разве они одни могут что-нибудь поделать, когда все теперь в  Киеве
кричат только одно: "На Византию, на Византию!"
     - Ты думаешь, это серьезно?
     - Как сказать... Опасность известная -  не  опасность:  к  ней  можно
приготовиться, а если пренебречь ею  и  она  нагрянет  нежданно  -  каждый
должен плакаться потом только на самого себя...
     - Ты философ! Как твое имя?
     - А на что оно тебе?
     - Я люблю беседовать с умными людьми...
     - Если так, ты можешь узнать, что меня зовут Андреем с Крита...
     - Вот и хорошо, Андрей! Не пойдешь ли ты со мной? Я угощу тебя вином.
     - Отчего же! Я свободен...
     - Так идем! А вам, народ византийский, нечего пугаться. Идите покойно
домой. Бог милостив, и не такие грозы мы видали...
     - Это - правда! - раздались в толпе отдельные восклицания.
     Настроение толпы переменилось.
     Василий   Македонянин,   угадав   это,    поспешил    воспользоваться
впечатлением,  произведенным  его  словами,  и   увел   моряка   от   этих
возбужденных людей, которых каждое лишнее слово опять могло  воспламенить,
напугать и завести, Бог знает, куда...
     - Вот что, Андрей, - начал Василий, когда они  отошли  на  порядочное
расстояние от форума. - Не знаком ли ты еще  с  кем-нибудь,  кто  знал  бы
больше, чем ты, подробностей?
     - Как же! Есть и  такие...  Только  вряд  ли  они  будут  говорить  с
тобой!..
     - Почему?
     - Да ведь ты - простолюдин...
     Василий улыбнулся.
     - А что же у теб