? -- спросил я, признаться, весьма глупо,
просто чтобы что-нибудь сказать.
     -- Здесь. Она сидит рядом с вами, по другую сторону. Собственно, сейчас
мы сидим, как тогда в опере...
     Тогда я наконец взглянул на свою соседку. У нее был  профиль  гречанки,
который  вдруг мне напомнил нарисованный рукой Пушкина профиль Амалии Ризнич
на полях рукописи "Евгения Онегина". "Вылитая Амалия Ризнич, --  подумал  я.
-- Красивая брюнетка, с губами, чей поцелуй называется "две спелые вишни, да
еще  сладкая  гусеница в придачу". Она безмятежно омывалась моим взглядом, а
шестиногий  диванчик-канапе  уносил  нас  с  ней   куда-то   сквозь   теплый
продымленный  воздух гостиной. Я был уверен, что никогда раньше ее не видел,
но в глубине души чувствовал, что  она-то  меня  знает.  Ибо  такова  судьба
дурного   впечатления.  Если  вам  случится  на  кого-то  произвести  дурное
впечатление, вы никогда и ни за что не узнаете этого человека и вообще  весь
этот случай предадите забвению со скоростью ловкой кражи.
     --  Ты меня видел, голубчик, -- произнесла она, -- очень даже прекрасно
видел. Мы с тобой познакомились  давным-давно.  Задолго  до  того  выхода  в
оперу. Мне было семь лет, и в руках у меня была кукла.
     -- И что же произошло?
     --  Ты,  голубчик,  меня  спросил:  "Наверное, трудно в семь лет родить
ребенка?"
     -- Что поделаешь, -- начал я  выкручиваться  теперь  уже  перед  второй
сестрой,  --  человек  похож  на  луковицу.  Под  каждой шкуркой оказывается
следующая; вы ее снимаете  и  ожидаете  увидеть  бог  знает  что.  Когда  же
добираетесь  до  конца,  убеждаетесь,  что  в  сердцевине ничего нет. Совсем
ничего.
     Не сводя с меня своих зеленых  глаз,  словно  плававших  в  дожде,  она
сказала глубоким, хрипловатым голосом:
     --  "Ничего"?!  Вы  говорите  "ничего"!  Лук  и  вода.  А слезы? Как же
пролитые слезы? О них-то вы и забыли, господин мой.
     Я понял, что надо как-то выпутываться. Никакие ссылки  на  Фрейда  меня
уже  не спасут. И тут я сделал безошибочный ход и привел дело к решительному
концу.
     -- А что же с тем родственником -- или кем он вам приходится, -- с тем,
у кого ветер в голове? Ну с тем, который в театр не явился? -- спросил я как
бы мимоходом. -- Почему он не явился?
     -- Явился, явился, -- отвечала зеленоглазая очаровательница, -- еще как
явился!
     -- И что с ним произошло?
     -- Как "что произошло"?! Это были вы! Ведь вы -- Атанас Свилар, не  так
ли?  Тогда  мы,  конечно,  вас  не  могли  узнать. Да и вы не знали, что две
девушки, с которыми вы столкнулись в толпе, и есть ваши родственницы Вида  и
Витача Милут...
     --  А  как  поживает ваша матушка? -- Я попытался перевести разговор на
семейные темы.
     -- Нашей мамы давно уже нет. Ее не было в живых уже тогда,  во  времена
нашего  выхода  в  оперу.  Мы  на нее сослались, чтобы расцветить рассказ. И
вообще, вы нам вовсе не родственник...
     Поскольку я не был их родственником, я стал мужем. В некотором роде  им
обеим.


     3 по вертикали


ПЕЙЗАЖИ, НАРИСОВАННЫЕ ЧАЕМ


     Сколько  тетрадей  с  такими записями могло быть у архитектора Афанасия
Разина, точно никто не знает. До нас дошли только три, но известно, что было
их больше. Ибо,  подобно  тому,  как  некоторые  люди  вынуждены  все  время
перемещаться  в  пространстве,  ибо  место  их  не  удерживает,  так  иногда
архитектор Разин не находил себя во времени, и в такие часы он Погружался  в
свои  записи.  На  обложке каждой тетради он нарисовал по пейзажу, и эти его
работы на первый взгляд напоминали акварели,  но  мало-мальски  внимательный
наблюдатель  вскоре  установил  бы,  что это не акварель. Тетради с записями
были большого формата, и на обложках могли при необходимости  поместиться  и
архитектурные  планы,  и  другие  данные  о  различных  постройках,  которые
привлекли внимание Разина. И вообще, в этих разинских тетрадках  можно  было
найти много всякой всячины.
     Например,  с  обратной  стороны  обложки  одной  из упомянутых тетрадей
находился следующий  список  фамилий:  братья  Баташовы,  Шемарин,  Маликов,
Тейле,  Ваникин  и Ломов. Судя по первой фамилии -- братьев Ивана, Василия и
Александра  Баташовых,  --  речь  шла  о  владельцах  известнейших  заводов,
производивших  самовары  в  Туле  и  в  других  городах  России.  За списком
следовала заметка о тайнах  изготовления  дорожных  самоваров  и  об  особом
"языке самоваров", который упоминают в своих произведениях такие авторы, как
Вяземский и Салтыков-Щедрин.
     На  следующей  странице были вписаны от руки выдержки из книг, где речь
идет о чае. Выписки из  китайских  и  японских  справочников,  из  восточной
литературы и, наконец, из Гоголя, Достоевского и других писателей. Цитата из
Пушкина, например, гласила:

     Смеркалось; на столе, блистая,
     Шипел вечерний самовар,
     Китайский чайник нагревая;
     Под ним клубился легкий пар.

     Вслед  за  пушкинскими  стихами был вписан текст, относительно которого
Разин полагал, что его составил буддийский монах Даруму, тот самый, из  чьей
ресницы пророс первый чайный лист:
     "Дни  наши  возникают таким образом, что наш первый день, подобно яйцу,
из которого должен вылупиться цыпленок,  несет  в  себе,  питает  и  наконец
рождает тридцатый день нашей жизни. Второй день
     зачинает  и приносит следующий, тридцать первый день, и так далее, пока
из последнего яйца не вылупится мертвый цыпленок.
     И точно так же, как чай составляет мысль фарфоровой чаши, из которой мы
его пьем, наш тридцатый день есть мысль нашего первого дня, из  которого  он
рождается..."
     На  четвертой  и  пятой  страницах Разин записал первую из притч о трех
сестрах -- рассказ об Ольге, -- а вслед за ним перенес какой-то кроссворд из
французской газеты.
     Назначение  этих  тетрадей,  несмотря  на  то  что  нам  до  мельчайших
подробностей  известно  содержание  всех трех, все-таки до конца неясно. Сам
Разин в шутку говорил, что в них перемешаны эпические предметы его ненависти
с лирическими, что он их заполнял в плоской тишине вечеров, волоча за  собой
свою  нью-йоркскую  тень,  или  в  бесплодные  утренние часы, проснувшись от
холода во рту и обнаружив, что держит в зубах, точно  пойманную  дичь,  свою
вчерашнюю усмешку.
     И  все-таки  можно  сказать, что все эти тетради или же крупноформатные
записные книжки отличала одна общая черта. Архитектор Разин заносил  в  них,
проявляя  поистине  недюжинный интерес, данные обо всех местах пребывания --
резиденциях, домах и летних дворцах, в которых когда-либо жил,  работал  или
хотя   бы   ненадолго  останавливался  маршал  Иосип  Броз  Тито,  президент
Социалистической Федеративной Республики Югославии, долголетний  генеральный
секретарь    Коммунистической    партии    Югославии,    член    руководства
Коммунистического интернационала, как записал сам Разин  в  одной  из  своих
тетрадей.  Так вот, большую часть тетрадей заполняют планы всех этих зданий,
описания подъездных путей к ним, расположение покоев и опись  инвентаря.  Из
этого  следует,  что  архитектор Разин, долгие годы трудясь до изнеможения в
тресте "АВС Engineering & Pharmaceuticals",  продолжал  тосковать  по  своей
первоначальной профессии, вытесненной его последующими деловыми успехами.
     На  обложке  первой  из  тетрадей  с  записями (если только она первая)
имелось подтверждение именно этой направленности интересов нашего героя.  На
ней  был  изображен пейзаж -- высокий берег реки, на пригорке, среди зелени,
большой особняк с пристройками, а вдали, у церкви, белели разбредшиеся,  как
овцы  на  пашне,  белые кладбищенские кресты. Вид этот производил совершенно
неожиданное впечатление -- словно перед вами картина, написанная слезами или
сквозь слезы увиденная. Свет и тень на ней вели себя так, точно  имели  пол,
-- они были то мужского, то женского рода...
     Итак, мы приближаемся к ключевому моменту нашего Альбома. Внизу, у края
рисунка,  рукою  архитектора  Разина было написано: Camelia sinanis. Это был
пейзаж, нарисованный чаем. Интересно припомнить, что  писал  его  архитектор
Разин,  то  есть  человек,  из  ныне  живущих  людей, быть может, лучше всех
знавший краски, их историю и технологию, ибо его трест, собственно,  начался
с изготовления химикатов и красок и только потом распространился и на другие
производства.  И  вот именно этот человек совершенно отказался от красок, по
крайней мере в классическом значении этого  слова.  Архитектор  пользовался,
вне  всякого  сомнения,  кисточкой  из иголок ежа; воду в реке он изобразил,
окуная ее в "тропанас" --  темный  фруктовый  чай,  который  он  смешивал  с
бледно-розовым  апельсиновым  чаем  и  с ярко-красным ибискусом Виноградники
нарисованы густым оттенком лилового "исопа" с ромашкой -- так он добился так
называемого цвета  "послеполуденной  зелени".  Небо  писалось  кисточкой  из
телячьего  уха,  которая окуналась в слегка разведенный чай сорта "соучунг",
собранный в мае, смешанный с быстро  высушенным  зеленым.  Дом  и  постройки
нарисованы чаем из лотоса, а берег написан русским чаем, тем, что подается к
соленому  маслу,  и  китайским,  собранным  на  высоте двух тысяч метров над
уровнем  моря.  Камни  обозначены  так  называемым  "чайным  шампанским"  --
знаменитым  чаем  "дарджиллинг". В правом нижнем углу пейзажа было написано:
"Летняя резиденция И. Б. Тито "Плавинац" на Дунае, близ города Смедерево,  к
востоку от Белграда".
     Затем  следовали  копии  нескольких  подробных  архитектурных проектов,
относящихся к разным эпохам.  Рукою  самого  архитектора  Разина,  наспех  и
скорее  всего  с  натуры,  зарисован  был  план летнего дома, здания в стиле
классицизма. К нему был приложен роскошно оформленный  план  того  же  дома,
только  более просторного, датированный 1897 годом, подписанный архитектором
Йованом Илкичем  и  заверенный  печатью  сербской  династии  Обреновичей;  и
наконец,   план,   озаглавленный  "Приложение  к  "Плавинацу""  за  подписью
архитектора Богдана Богдановича (*).
     ____________
     (*) Богдан Богданович -- известный современный югославский  архитектор.
(Примеч. пер.)

     На  следующих  страницах излагается подробная история летней резиденции
"Плавинац". Разин  сообщает,  что  дом  на  холме  Плавинац  близ  Дуная,  в
нескольких километрах от Смедерево, что на пути из Белграда, сооружен в 1831
году  по  приказанию  князя  Милоша  Обреновича в качестве летней резиденции
сербской  правящей  династии.  Дом  окружен   виноградниками   и   угодьями,
простирающимися  гектаров  на  пять. Вначале постройка включала только жилые
комнаты и погреб, но позже была расширена по  плану,  заказанному  королевой
Наталией  из  той  же династии Обреновичей. Далее архитектор Разин сообщает,
что в  1903  году,  после  убийства  короля  Сербии  Александра  Обреновича,
королева-мать Наталия даровала дом и угодья полковнику Антонию Орешковичу, а
затем,  в  шестидесятые  годы  нашего  века (не ранее 1958 года и не позднее
1961-го),  незадолго  до  Первой  конференции  неприсоединившихся  стран   в
Белграде,  резиденция  была  обновлена  в  качестве загородной виллы маршала
Иосипа Броз Тито на основе проекта  архитектурной  достройки,  расширения  и
укрепления  дома, разработанного архитектором Богданом Богдановичем. Особняк
обставлялся  стильной  мебелью,  которую  распродавали  в  те  годы   старые
белградские  семьи.  Были  завезены  или  отреставрированы  имевшиеся в доме
зеркала, люстры, светильники, канделябры, настольные, напольные  и  каминные
часы,  стекло,  фарфор,  керамика,  изделия  из благородных металлов, ковры,
картины, географические карты и чертежи...
     Далее приводятся некоторые статические расчеты и чертежи самого Разина,
прилагается каталог драгоценных предметов обстановки, картин  и  мебели,  --
очевидно,  инвентарь  всего,  что  имеется  на  сегодня  во дворце Плавинац.
Поражает подробный характер описания и перечня предметов, включая и указания
на их происхождение, и к тому же  точно  определено,  где  что  в  Плавинаце
находится.
     Затем  тетрадь остается незаполненной почти до самого конца. Начиная же
с внутренней стороны задней обложки, Разин  начал  вписывать  задом  наперед
предания  о славных красавицах из семейства своей супруги. Так мы подходим к
истории героини нашей  книги,  Витачи  Милут,  которая,  впрочем,  приобрела
известность  под  другой фамилией. Как пишет сам Разин, вписывая эти строки,
он макал в чернила бороду, полную прошлонедельного пота, слез и соплей.  Это
предание  повествует  о  прекрасных  дамах  -- предках Витачи Милут, ставшей
потом госпожой Разин, -- об их любовных похождениях, о графинях Ржевуских  и
об Амалии Ризнич-младшей. Разин слышал эту легенду из уст бабушки своей жены
Витачи.   Поскольку   семейное   предание  (объясняющее  некоторые  странные
наклонности  героини  этой  книги  Витачи  Милут)  пойдет   у   нас   особым
приложением,  мы  здесь  о нем больше упоминать не будем, разве что приведем
изречение, хорошо известное в семействе Милут:
     "Никогда еще октябрь не приходил так часто, как в этом году..."



     По вертикали


ГРЯЗИ


     Никогда еще октябрь не приходил так часто, как в этом году; не  успеешь
дух  перевести, как снова заявляется. По меньшей мере три раза, и все раньше
срока...
     Так шептала по-немецки в свою севрскую чашку мадемуазель Амалия Ризнич.
В их семье вот уже сто лет осенью говорили по-немецки, зимой по-польски  или
по-русски,  весной по-гречески и только летом посербски, как и приличествует
семейству торговцев зерном. Все прошлые и будущие времена года  сливались  в
ее  сознании  в  одно,  похожее  на  самое  себя,  как голод на голод. Весна
переходила в следующую весну, русский язык -- в  русский  язык,  зима  --  в
зиму, и только Дето, в котором мадемуазель Ризнич в данную минуту пребывала,
как  в  тюрьме,  выпадало  из этого ряда для того, чтобы на мгновение, всего
лишь на мгновение, занять свое временное календарное место  между  весной  и
осенью -- между греческим и немецким.
     Мадемуазель  Амалия  Ризнич была второй представительницей своей семьи,
носившей это имя и фамилию. От бабушки по материнской линии она  происходила
из  рода  графов  Ржевуских.  Тех  самых  Ржевуских, в XVIII веке подаривших
Польше несколько выдающихся государственных деятелей и литераторов, а в  XIX
веке  прославившихся своими красивыми и незаурядными женщинами, чьи платья и
прически  до  сих  пор  выставляют  в  музеях  (*).  Первая,  самая  старшая
Ржевуская, Эвелина, была замужем за неким Ганским, а потом вторично вышла за
французского  романиста  Оноре  де  Бальзака (**). Вторая графиня Ржевуская,
сестра Эвелины Ганской -- де Бальзак, Каролина, вышла замуж совсем молодой в
знатную семью Собаньских, но ее брак оказался неудачным. В 1825 году,  гостя
в Крыму, а затем в Одессе у своей младшей сестры, третьей графини Ржевуской,
она  встретилась с поэтом Адамом Мицкевичем, и он посвятил ей самые красивые
свои  любовные  сонеты.  При  жизни  матери  Амалии-младшей  его  стихи  еще
хранились  среди  семейных  бумаг,  и  когда  Амалия начала переплетать свои
коллекции меню, то в одну из книжек попал и  сонет  Мицкевича,  сложенный  в
честь  ее  бабушки,  так  как  на другой стороне листа были переписаны блюда
какого-то обеда 1857 года. Третья же из графинь  Ржевуских  (родная  бабушка
нашей  Амалии),  Паулина,  в  доме  которой  и  познакомились  Собаньская  и
влюбленный в нее польский поэт, стала второй женой  негоцианта  и  владельца
кораблей  Йована  Ризнича.  Ризнич  происходил из той семьи богачей родом из
Боки Которской, что в конце XVIII века раскинула сети своей коммерции далеко
на Восток и на Север и начала скупать поместья в Воеводине, в Бачке, а  зиму
проводить  в  Вене. Из тех самых Ризничей, в доме которых был заведен обычай
до  захода  солнца  пить,  только  закрыв  глаза,  из  тех,  чьего   предка,
прославившегося  своей  красотой,  любовница  одаривала  дукатом  за  каждую
улыбку.
     ____________
     (*) Сербский писатель, ставший  позднее  генералом  Екатерины  Великой,
Симеон  Пишчевич,  арестовал  в Варшаве в 1767 году графов Ржевуских, отца и
сына, и отправил их в заточение, ибо они противились вмешательству России  в
дела Польши, которого и сам Пишчевич, впрочем, не одобрял. (Примеч. авт.)
     (**)  См.  переписку  Бальзака с графинями Ржевускими, опубликованную в
Париже в 1969 г. (Примеч. авт.)

     На заре XIX века одна ветвь рода Ризничей переехала из Вены  в  Триест,
чтобы быть поближе к множащейся семейной флотилии. Поэтому в начале XIX века
дед  Йована  все  еще пребывал то в Вене, то в воеводинских поместьях, а его
отец Стеван уже успел пожертвовать сербской православной  общине  в  Триесте
шитую  золотом  хоругвь  святого  Спиридона.  Сам же он удобно разместился в
особняке на берегу одного из каналов, где стоял его флот в пятьдесят флагов.
Домов у него тоже было пятьдесят.
     -- Ваша светлость! Позвольте вам представить бедняка, владеющего в этом
городе всего лишь пятьюдесятью домами, -- сказал губернатор Триеста Великому
герцогу Людвигу Габсбургу, подводя к нему Стевана Ризнича.
     Вместе со  Стеваном  Ризничем  в  Триест  из  Вены  была  доставлена  и
знаменитая  "двухтарифная"  улыбка  его  прадеда,  которая  передавалась  из
поколения в поколение и которую все мужчины в  роде  Ризничей  обязаны  были
специально  заучивать,  коль  скоро  уж  она  не доставалась им генетическим
путем. Эта улыбка более чем столетней давности у Ризничей в шутку называлась
"карафиндл", или, по-итальянски, "карафина", что значит  столовый  флакончик
для  уксуса  или  масла. С этой улыбкой на устах, словно с фамильным гербом,
триестинские Ризничи,  ничтоже  сумняшеся,  пригласили  в  домашние  учителя
своему  сыну  Йовану  самого  Досифея  Обрадовича  (*).  Для  юного  Ризнича
выписывались из столиц книги, словари и календари. Затем он учился в Падуе и
в Вене, где встретил девушку, ставшую  его  первой  женой.  К  тому  времени
Ризничи  уже начали вывозить зерно во все стороны света. Особенно же прочная
связь у них была с Одессой. Австрийским  шпионам,  сидевшим  в  венецианских
театрах, чтобы следить, кто каким репликам аплодирует и кто над чем смеется,
было  известно,  что негоцианты Ризничи поддерживают сербскую революцию 1804
года деньгами, полученными от торговых  операций,  связанных  со  снабжением
южных   русских   армий.   Дело  по  продаже  провианта  русской  армии  все
разрасталось, и вскоре молодой Йован Ризнич выехал  в  Одессу.  Он  построил
пристань  и  укрепил причал Ризничей в одесском порту. Их корабли приставали
близ тех самых улиц, которые, говоря словами  Пушкина,  "в  году  пять-шесть
недель" "потоплены, запружены".
     ____________
     (*)   Досифей   Обрадович   (1740   --   1811)  --  известный  сербский
просветитель, педагог, поэт, баснописец и переводчик,  автор  книги  "Советы
здравого разума", автобиографического сочинения "Жизнь и приключения Досифея
Обрадовича". Был первым министром просвещения Сербии. (Примеч. пер.)


     Все домы на аршин загрязнут,
     Лишь на ходулях пешеход
     По улице дерзает вброд;
     Кареты, люди тонут, вязнут,
     И в дрожках вол, рога склоня,
     Сменяет хилого коня.

     Ибо звонкие одесские каменные мостовые тогда еще только мостились:

     Но уж дробит каменья молот,
     И скоро звонкой мостовой
     Покроется спасенный город,
     Как будто кованой броней (*).

     ___________
     (*) А.С.Пушкин. Евгений Онегин. Глава "Отрывки из путешествия Онегина".
(Примеч. пер.)

     В 1819 году Ризнич погрузил на один из своих кораблей целую итальянскую
оперную  труппу, состоявшую из басов, которые в открытом море начали блевать
тенором, из теноров, которые со страху временно потеряли голоса и требовали,
чтобы корабль повернул обратно, из  сопрано,  которые  от  испуга  ненадолг