ивнул,
показывая, что принял к сведению сообщение своего поставщика.
     -- Я вижу, Али-Магомет, -- заговорил тот другим тоном,  --
что  ты не особенно рад моим стараниям? Значит, у тебя пошло на
лад с  дочкой  стефанского  старосты?  Смотри,  не  прогадай!..
Впрочем,  сардар,  что  ж,  ты  не единственный, кому нужен наш
товар. Я сегодня же отправлю девушку назад, в Стамбул, на  борт
нашего  корабля.  Эта девушка, друг, не обычный ходовой товар с
ясыр-безестена, прошедший десяток  рук!  Ради  нашей  дружбы  я
привез показать тебе лучшее, что досталось нам за все последнее
время,  потому  что  считал  тебя  знатоком  и  ценителем. Ведь
девушка находится у нас  на  борту  "Валетты"  всего  несколько
дней!..  Но  мне  нет  нужды  упрашивать  тебя, Али-Магомет. Не
вернуть ли тебе задаток? Я  готов.  Вот,  возьми  обратно  свою
тысячу дукатов, а я отправлю итальянку на корабль.
     Али-Магомет  встревожился. Какие они суетливые, эти гяуры!
Разумеется, он желает посмотреть "цветок" и приобрести  его  по
сходной  цене, но хвастовство гяура его сердит. Эх, если бы эта
гречанка Зоя осталась в живых! Тогда гяуру не пришлось  бы  так
заноситься  и диктовать условия. Сколько он запросит за молодую
пленницу? О, этот гяур не упустит  случая  нагреть  себе  руки.
Хватка у него железная.
     --  Твоя  рабыня  уже у меня в канцелярии, -- говорит он с
холодным достоинством поставщику. --  Я  еще  не  имел  времени
осмотреть  твою  красавицу.  Может быть, и подойдет мне. Но кто
она такая? Не сыщутся ли у нее  в  Стамбуле  родственники  или,
чего  доброго,  владельцы? Если ты опозоришь меня перед высоким
лицом, которому я предназначаю в подарок  эту  рабыню,  не  жди
спасения: моя рука настигнет тебя и под землей!
     --  Да будь твой покровитель сам султан, он и то останется
доволен. Родители  этой  юной  красавицы  --  на  дне  морском.
Увеселительная  яхта  какого-то  итальянца  со  всем экипажем и
пассажирами при шторме разбилась на  рифах  здесь,  в  Эгейском
архипелаге. Спасено нами всего несколько человек, в том числе и
она,  дочка  владельца.  До  сих  пор  еще  она  считает нашего
капитана героем-избавителем, ха-ха-ха... Бедняжка раздала  свои
колечки  и  сережки  матросам,  которые вытащили ее из воды. Ни
золота, ни камешков, ни даже платьев при ней  не  осталось,  но
главное ее богатство -- красота и юность -- достанется тебе как
лучшему моему другу и надежному клиенту.
     --  Бакалум!  Посмотрим! -- сказал требовательный заказчик
и, постучав в стенку, вызвал каведжи. -- Коня!  --  крикнул  он
повелительно, а затем, снова обращаясь к своему агенту, понизил
голос до шепота:
     -- У кого из греков ты остановишься сегодня?
     -- Думаю, как всегда, у Зуриди.
     -- Гм, нынче там печаль... Она... умерла, эта девушка...
     -- Что? Умерла Зоя Зуриди? Как это могло случиться?
     -- Думаю, что ты мог бы и сам догадаться!
     -- Ах, так... Значит, ты посватал ее, и...
     --  Она  не выдержала радостного волнения... Ты еще можешь
поспеть на похороны. Но, может быть, тебе  лучше...  не  ходить
туда?
     --  Нет,  почему  же,  ведь никто не знает о моей дружбе с
тобой. Греки верят  мне,  я  знаю  уже  некоторые  их  секреты.
Впрочем, об этом -- в следующий раз, потом.
     --  Нет,  ты должен сейчас же открыть мне их секреты. Я --
забит.
     -- Это связано с расходами...
     -- Ты будешь щедро вознагражден. В какие  тайны  тебе  уже
удалось проникнуть?
     --  Мне  намекал  кое-кто,  будто в поселке изредка бывает
один человек. Это моряк из Силиврии.
     -- Но... чем он... опасен, этот моряк?
     -- У него есть друзья в горах.
     --  Что?   Клефты?   [Клефты   --   греческие   партизаны,
действовавшие   в   северных  горных  районах  против  турецких
поработителей одновременно с другими партизанскими группами  --
болгарскими гайдуками и юнаками.]
     --  По-видимому,  да.  И  еще:  говорят,  что у Зуриди был
взрослый сын, Николо, который однажды ушел с этим моряком и  не
вернулся.
     -- Он утонул. Я тоже что-то слышал об этом.
     --  А  вот  утонул ли, это нужно еще проверить. Потому что
мертвые не присылают приветов, а старый Зуриди недавно  получил
тайный  привет издалека, от какого-то Николо... Все это надобно
распутать...
     -- Гм, гм... Это немаловажные тайны. Если сношения  греков
с   врагами   султана,   да   почиет  на  нем  милость  Аллаха,
подтвердятся, ты получишь большую награду. Главных виновников я
обезглавлю, а их пособников  дешево  отдам  тебе  в  рабство...
Ночью,  как  всегда,  тихонько  проберись  ко  мне  в  дом.  Мы
окончательно сторгуемся. Алейкюм селям!

     Поп Иоанн плотно прикрыл за собою  дверь,  войдя  в  Зоину
светелку  следом  за  Панайотом  Зуриди. Зоя недвижно лежала на
столе, уже обряженная  в  белую  смертную  одежду.  В  светелке
находилась  при  дочери  одна  Анастасия,  сразу постаревшая от
горестного волнения и  страха.  Она  приникла  головой  к  краю
стола,  у  Зоиных  ног,  и, кажется, сама уже считала свою дочь
мертвой.
     -- Пора, дети мои! --  проговорил  отец  Иоанн.  --  Народ
собирается...  Нужно приготовить сонный напиток. Панайот, подай
мне вино. Зоя, возлюбленная дочь моя во Христе,  готова  ли  ты
испить чашу?
     Лежащая на столе пошевелилась и приоткрыла глаза. Раздался
шепот:
     -- Я готова, батюшка. Благословите меня.
     Священник  высыпал  в  чашу  сильный  снотворный  порошок,
добытый у аптекаря. Отец Иоанн посвятил этого аптекаря в тайну,
и тот обещал, что действие этого порошка продлится часов восемь
или десять, но за успех не ручался -- доза была столь  большой,
что  сон  мог стать и вечным... Размешав порошок в вине, старик
перекрестил чашу и поднес к губам  девушки.  Она  осушила  чашу
разом  и  снова  откинулась  на  плоскую подушечку. Отец и мать
поцеловали  ее  в  лоб,  сложили  руки  на  груди.  Вскоре  она
перестала    отвечать    на    вопросы.    Тело   ее   потеряло
чувствительность. Биение  сердца  стало  почти  неразличимо,  и
зеркало,   поднесенное   к  губам,  мутнело  столь  слабо,  что
непосвященный  ни  о  чем  бы  не   догадался.   Девушка   была
искусственно погружена в глубокий, почти летаргический сон.
     Мать  и  старая  нянька уложили Зою в гроб. Потом гроб был
установлен в той самой гостиной, куда  Али-Магомет  являлся  со
своим  сватовством.  Домочадцы  простились  с молодой хозяйкой,
священник отслужил короткую заупокойную  молитву,  и  небольшая
процессия   двинулась  к  часовне.  Мужчины,  завидя  похороны,
снимали  колпаки  и  войлочные  шляпы,  женщины  крестились   и
плакали.  Процессия росла ежеминутно. Когда открытый гроб несли
мимо канцелярии забита, там из-за оконной занавески  показалась
женская  рука.  В  ту  же  минуту  занавеска задернулась и рука
исчезла.

     ...Под   вечер   два   всадника    въехали    поселок    с
противоположных  сторон.  Один, черноволосый, слез на окраине с
простой крестьянской лошади и, бросив ее  у  чьей-то  изгороди,
бегом  пустился  догонять  погребальную  процессию, которая уже
приближалась  к  часовне  греческого  кладбища.  Человек   этот
затерялся  в  толпе  греков и турок, окруживших каменное здание
часовни.  Дождавшись  выноса  тела   из   часовни,   незнакомец
протолкался   к  открытому  гробу,  плывущему  над  толпой.  Он
взглянул на озаренное  факелом  лицо  покойницы  и  отшатнулся,
словно его толкнули. Панайот Зуриди нес вместе с батраками гроб
дочери.  Он узнал черноволосого пришельца, хотя лицо незнакомца
все время оставалось в тени. Панайот сейчас же уступил ему свое
место, а сам понес факел и держал его так,  чтобы  не  освещать
вновь прибывшего. Процессия двигалась к могиле...
     Тем  временем  второй всадник, тоже в неприметной дорожной
одежде, спешился у  кладбищенской  ограды,  долго  и  тщательно
привязывал  своего  коня к решетке и поспел к открытой могиле в
ту минуту, когда священник  окончил  последнюю  молитву.  Новый
пришелец   тихонько   осенил   себя   крестным   знамением,  но
католическим, а не православным... В этот миг  священник  отдал
женщинам  кадильницу  и  крест  и сам вместе с отцом Зои накрыл
гроб крышкой. В густых сумерках никто не обращал внимания,  как
неплотно он прикрыт.
     На скатанных простынях гроб осторожно опустили в узенькую,
неглубокую  яму. На крышку бросили траурные ветви кипариса. Так
заранее велел отец Иоанн, чтобы мрачным стуком земли  о  крышку
не  довести  обезумевшую  мать  до  обморока.  Потом посыпались
твердые комья слежавшейся, иссушенной  зноем  земли.  Маленький
новый  холмик  укрыли  венками,  Факелы погасли, стало темно. У
свежей могилы забилась в рыданиях  мать,  но  ее  увели.  Народ
разошелся.  Турецкие  жители  поселка,  приходившие проводить в
последний путь дочку старосты, побрели восвояси, вслух  осуждая
медлительность  христианского  обряда:  при  турецких похоронах
покойника несут к могиле бегом, чтобы  он  поскорее  возлег  на
вечном ложе и познал блаженство магометанского рая.
     У  выхода с кладбища второй приезжий отвязал свою лошадь и
впотьмах окликнул по-турецки группу женщин, уводивших  плачущую
Анастасию Зуриди:
     --  Скажите,  почтенные, где ваш хозяин, Панайот Зуриди? Я
ищу его.
     Одна из женщин откликнулась из темноты:
     -- Кто спрашивает Панайота Зуриди?  Что  сейчас  нужно  от
него турецкому джигиту?
     --  Я  не  турок,  женщина. Но я плохо говорю по-гречески,
потому что я русский. Меня зовут Матвей. Я друг Панайота.
     -- Тогда поезжай за нами. Хозяин скоро вернется. Он еще на
кладбище.
     Человек,   назвавшийся   Матвеем,   затрусил   следом   за
женщинами,  спускаясь  с  кладбищенского холма в долину. Но его
одолевали сомнения: ехать ли домой к Зуриди, чтобы, пока хозяев
нет, расспросить кое о чем служанок, или же вернуться назад, на
кладбище. Что может делать там Панайот ночью,  один,  во  тьме?
Почему  не провожает домой убитую горем Анастасию? Не тайная ли
у него встреча на кладбище? Удобнее места не найти!
     Взошла  луна.  На  море,  до  самого  горизонта,  холодным
блеском  засеребрилась лунная дорожка. Всадник заметил, как эту
полосу светлой зыби пересекла  парусная  шаланда.  Она  держала
путь к берегу и вскоре исчезла за выступом мыса.
     --  Для рыбаков время как будто неподходящее. Может, гонец
к забиту? Или, наоборот, к грекам? А забит почивает и ничего не
видит...
     Мысли человека опять вернулись к  старосте  поселка.  Надо
воротиться! Так подсказывает чутье...
     -- Поезжай вперед, Матвей! -- советует всаднику все тот же
женский  голос. -- Не сворачивай с дороги до самого верха. Там,
у нас, и дождешься хозяина.
     -- Спасибо, сестра! --  по-гречески  проговорил  конник  и
подождал, пока женщины отдалятся.
     Тогда  он повернул назад. До ворот кладбища он не доехал и
укрыл  коня  в  придорожном  кустарнике  весьма   заботливо   и
тщательно.  Он не пошел по освещенной луной дороге к воротам, а
перелез через  кладбищенскую  ограду  и  осторожно,  все  время
держась  в  чернильной  тени кустов и чутко прислушиваясь, стал
пробираться к месту Зоиного погребенья. Кладбище было старым  и
обширным,  походило  на  темный  парк,  и отыскать в нем нужную
могилу было нелегко даже днем. А сейчас? Если на кладбище  даже
кто  и скрывается, различить тихие отдаленный звуки невозможно:
мешает шум ручья, бегущего в долине.
     Один раз человеку, назвавшемуся Матвеем, послышался слабый
шорох на склоне, обращенном к морю, будто осыпалась и зашуршала
земля, но в эту самую  минуту  его  внимание  отвлекла  картина
неожиданная  и  страшная...  Забыв  обо  всем,  человек в ужасе
припал  к  стволу  дерева,  не  в  силах   охватить   рассудком
происходящее...
     Перед  ним,  вся  в  лунном  свете,  была та самая могила,
которую он искал. И грек Панайот Зуриди был здесь. С ним  рядом
--  греческий  поп  Иоанн  и  еще  какие-то  люди... Но что они
сделали с могилой, о Езус Мария!
     Жилище смерти было разрыто,  гроб  вынут,  крышка  с  него
снята.  Около  ямы  стояли  на  земле носилки. Какой-то мужчина
могучего  телосложения   вдвоем   с   незнакомым   черноволосым
греком... укладывали на них бездыханное тело усопшей! Поп Иоанн
и еще какой-то старик грек тут же подхватили носилки и потащили
тело   к   часовне.   А  трое  оставшихся  мужчин  --  Панайот,
черноволосый грек и белокурый богатырь -- закрыли  пустой  гроб
крышкой,  опустили его в яму, завалили землей, уложили на место
венки и цветы, придав  могиле  прежний,  неприкосновенный  вид.
Потом  все  трое постояли, прислушиваясь, и поспешили к часовне
чуть не бегом. Что все это могло значить?
     Зачем похитили мертвое тело? Кто они, эти люди, помогающие
ночному преступлению? Что происходит в часовне?
     Тайный  наблюдатель  остался  в  одиночестве  за   кустом,
медленно  приходя  в  себя после пережитого испуга. А что, если
рискнуть... постучать в часовню? Иначе ничего не разведаешь,  а
риск -- не очень велик: он придет как друг!..
     Внутри  часовню  освещали  только две лампады перед ликами
византийских святых. От входных дверей к ступеням  алтаря  вела
ковровая дорожка. Она заглушала шаги на каменном полу.
     Поп    Иоанн   поставил   носилки   под   образом   Николы
Мирликийского и сразу же  запер  чугунную  входную  дверь.  Ему
помогал старик аптекарь, изготовивший снотворное питье.
     -- Жива ли? -- шепотом спросил священник.
     Аптекарь  взял  холодную  руку  лежащей и пытался нащупать
пульс. Пальцы его не ощутили биения.
     Еще одна человеческая фигура, вся в черном, как  монахиня,
неслышно  отделилась  от стены и наклонилась над носилками. Это
была старая Зоина нянька. Поп Иоанн заранее укрыл ее в часовне.
     -- Батюшки мои! Да она и не дышит нисколечко!
     -- Тише! -- старик аптекарь стал на колени и приложил  ухо
к  Зоиной  груди. Не сразу ему удалось различить слабые, глухие
удары сердца...
     -- Жива!
     На  дубовой  скамье   рядом   уже   приготовлено   подобие
больничного ложа. Старики перенесли бесчувственное тело девушки
на  эту  постель  и укрыли теплыми шерстяными одеялами. Женщина
принялась растирать Зоины руки и ноги, а медик-аптекарь пытался
влить ей в рот вина и лекарства. Лишь с трудом удалось  разжать
стиснутые  зубы  больной,  но  в  конце  концов у нее появилось
дыхание, исчезла мертвенная бледность лица, согрелись  руки  и,
мало-помалу, глубокий обморок стал переходить в спокойный сон.
     Вскоре  под  сводами  часовни  прокатился смутный чугунный
гул, будто слабый отзвук колокольного  звона.  Это  вернувшиеся
"могильщики"  осторожно трясли входную дверь. Отец Иоанн впусти
Панайота Зуриди, Василия  Баранщикова,  Николо  Зуриди!  Еще  в
самом  начале  "болезни"  надежный гонец, сосед-рыбак Захариас,
поскакал за ним на север, в  горы.  Меняя  лошадей  у  знакомых
крестьян,  брат  поспел  вовремя  в поселок... Теперь, когда он
горячо обнял возвращенную к жизни сестру, Зоя открыла глаза.
     Нянька отгородила  Зоино  ложе  натянутым  платком,  чтобы
пробужденная  не  сразу увидела мрачную обстановку вокруг. Отец
приподнял больную и усадил ее в постели.
     -- Все прошло, ты совсем здорова, Зоя,  моя  доченька,  --
твердил  он  ласково,  --  здесь -- все свои, одни близкие тебе
люди, теперь ничего не нужно бояться. Вот, видишь, и  Николо  с
нами. Ты узнаешь Николо, доченька?
     -- Узнаю, -- с усилием выговорила дочь. -- Где мама?
     --  Доченька,  маму  увели  домой.  Понимаешь,  надо  было
кому-то из нас идти домой, а здесь требовались мужские  силы...
Сейчас мы пошлем к маме твою няню, чтобы успокоить...
     --  Отец,  а  Николо  приехал...  один? -- Зоины щеки чуть
порозовели.
     -- Пока один, доченька, но наш друг Захариас  на  обратном
пути  с  севера поехал в Силиврию за твоим Константином. Мы все
ждем его с минуты на минуту. Ведь он должен, дитя  мое,  увезти
тебя отсюда.
     Слабый стук в дверь прозвучал как тревожный сигнал!
     Часовня  отца  Иоанна  не первый раз служила местом ночных
встреч с посланцами клефтов. Каждый, кто прокрадывался сюда  на
тайные сходки, знал: стук запрещен!
     Нужно было легонько потрясти дверь.
     Стучит чужой!
     Зоин  брат Николо и Василий Баранщиков подошли по ковровой
дорожке к двери. Из-за пазух достали оружие: один  --  булатный
тесачок,  другой -- турецкий пистолет. Отец Иоанн перекрестился
и погасил ближайшую к двери лампаду...
     Сквозь  щель  в  двери  поп  разглядел  на  паперти   тень
человека.   Не  Константин  ли  Варгас?  Нет,  тот  знает,  как
постучаться... Впустить чужого? Но он сразу же увидит Зою!
     -- В алтарь! -- шепотом приказывает священник.  --  Зою  с
нянькой -- обеих в алтарь! Беру грех на свою отягченную душу во
спасение    души   невинной!   [В   греко-православной   церкви
присутствие женщины в алтаре считается  оскорблением  святыни.]
Василий, Николо, оружие спрячьте, отворите с богом!
     Незнакомца  впустили.  Обежав  быстрым взглядом полутемную
часовню, человек стал торопливо креститься, прикладывая  ладонь
к груди и плечам, а не поднося щепоть ко лбу. "Католик, что ли?
Все  же  христианской  веры  человек,  не турецкой", -- подумал
Василий Баранщиков. Пришелец прошептал по-турецки:
     -- Где Панайот Зуриди?
     Потом, осмелев, повторил вопрос громче.
     Что-то отдаленно знакомое почудилось Баранщикову  в  звуке
этого голоса, в самой манере говорить. С человеком этим Василий
наверное  встречался  раньше,  но  где?  Если  на  стамбульском
Гостином дворе, то это может стать опасным для Василия-беглеца.
На  каком   языке   говорить   с   чужаком?   Василий   спросил
по-итальянски:
     -- Кто ты таков? Не итальянец ли?
     -- О нет, нет! Я русский. Меня зовут Матвеем.
     "Он-то  русский?  Почему  же  крестится  не по-нашему?" --
Василий перешел на родной язык:
     -- Коли русский, то и говори по-русски!
     Незнакомец отшатнулся, внимательно всматриваясь во мрак  и
тщетно  пытаясь  рассмотреть  лицо  говорящего. Но единственная
лампада горела слишком  далеко  и  тускло...  Снова  послышался
мягкий, вкрадчивый звук чужой речи:
     --  Ну,  здравствуй,  брат!  Здорово ли живешь? Где же мой
друг Панайот?
     Василий  напряженно  вспоминал:  где  он  уже  слышал  эту
интонацию, слышал даже самую фразу...
     Панайот Зуриди вышел из алтаря навстречу незнакомцу.
     -- Матвей? Как ты попал сюда, друг?
     -- Меня послала за тобой твоя супруга Анастасия.
     Баранщиков  сообразил,  что  это, видимо, и есть тот самый
"купец российский", о котором Панайот упоминал раньше,  называя
надежным человеком. Отец Иоанн и Николо пожимают ему руку.
     Ближнюю  лампаду  опять  засветили. Василий разглядел лицо
незнакомца и обмер.
     Он узнал... иуду-обманщика Матиаса,  вербовщика  простаков
для датского "корабля духов"!

     А  тем временем к часовне подкрались еще два человека. Это
их осторожные шаги на откосе кладбищенского  холма  послышались
было  лазутчику  Али-Магомета,  работорговцу Матиасу, перед тем
как он наткнулся на нужную могилу. Теперь, когда подозрительный
незнакомец скрылся в часовне, оба наблюдателя тоже приблизились
к ней.
     -- Слушай, Захариас, я думаю, твои опасения  напрасны,  --
сказал  один  из  них.  --  Враг  не  полез бы в мышеловку. Это
кто-нибудь из наших.
     -- Нет, Константин, он странно вел себя. Почему же  он  не
подошел   к  нашим  сразу,  коли  он  друг?  Почему  он  сперва
подсматривал, а потом решился идти?
     -- Не знаю, Захариас, но раз уж он там -- войдем и  мы.  У
меня  сердце  разрывается  от  страха  за нее... Не могу больше
оставаться в неведении. Живую или мертвую, я увезу ее с  собой.
Будь что будет, идем!
     И снова часовню наполнил чугунный гул. Свои! Долгожданные!
Зоя уже  могла  держаться  на  ногах  и  сама  пошла  у дверям,
опираясь на руку отца...
     -- Константин!
     Он подхватил ее на руки, как ребенка, и она приникла щекой
к его пропахшей морем со