его отец, фельдмаршал Миних, провел около 20
лет в северной ссылке,  где  написал  интересные  "Записки  для
детей",  изданные  лишь  в  XIX  столетии.]  Вам  здесь,  граф,
беспременно тоже расписаться надлежит!
     -- После вас, ваше превосходительство! -- засмеялся Миних.
-- Не по чину мне опережать Ивана Бецкого  в  таком  деле,  как
благотворительность!
     --  И,  полно  вам  шутить, граф! Ну да бог с вами, пишите
сперва меня. Дескать, вот вошел в  компанию  и  Иван  Бецкой  с
улыбкой уж не молодецкой!
     Старик положил руку на плечо Василию Баранщикову.
     --  Занятно  мне  еще потолковать с тобою, путешественник!
Скажи: чью роскошь ты находишь великолепнее, петербургскую  или
стамбульскую? Где убранство дворцовое тебе более по душе, у нас
или там?
     -- Может, я не так скажу по невежеству своему, -- подумав,
ответил  Василий,  --  однако сдается мне, что роскошь тамошняя
хоть и пышна, но токмо для изнеженного тела  владельца  служить
пригодна.
     -- Ну а у нас?
     --  У  нас?  Да  вот  хотя  бы  этот дворец взять. Здешняя
роскошь не для тела, а более для души пищу дает.  Способна  она
не  единую  токмо  душу  хозяйскую  услаждать,  но и иных людей
радовать, коли  они  сюда  допущены  будут  для  обозрения  сих
богатств.
     --  Гм!  Вы вникли, граф, в его суждение? Если его развить
-- мысль сия весьма  демократическая  и  даже...  небезопасная,
памятуя о крайностях, угрожающих аристократии во Франции. Ну да
ладно!  Лучше  расскажи,  какое  ты  у  себя в Нижнем Новгороде
хозяйство заведешь, когда голову из петли вынешь. Вот  этим  не
думаешь ли заняться? Ведомо тебе сие золотое дно?
     неожиданно  дав  беседе  с  Баранщиковым  совершенно  иное
направление, старик Бецкой  зесеменил  к  башне.  Баранщиков  и
Иоганн  Миних  заторопились  следом з хозяином. Слуга распахнул
входную дверь, открылась  большая  комната,  хорошо  освещенная
двумя окнами.
     В глубине комнаты топилась печь со вмазанным в нее котлом,
похожим  на  банный.  Трубы от котла шли в массивный деревянный
ящик. Слуга  подвел  Баранщикова  к  ящику,  и  сквозь  круглый
отверстия  в  стенке ящика Василий разглядел множество пушистых
желтых  шариков  с  бусинками  глаз:  только  что  вылупившиеся
цыплята! Слуга приподнял крышку ящика и прищелкнул языком, мол,
какое  диво!  Гордый  хозяин  стоял  поодаль,  у дверей, ожидая
обычных похвал своему нововведению.
     -- Без наседки вывелись, понимаешь, брат!  Паром,  теплом!
Каждому  мужику  такое  устройство доступно. Монарх французский
лишь мечтал, чтобы у его  подданных  был  бы  ежедневно  суп  с
курицей  на  столе,  а  Иван  Бецкой устройство придумал, чтобы
королевскую мечту в  явь  обратить!  Заведешь  у  себя  паровую
наседку, а? Постой, постой, а сей дар природа тебе ведом?
     Баранщиков  увидел  в кадке тутовое дерево, или шелковицу.
Она прекрасно разрослась под петербургским солнцем и  в  зимнем
комнатном тепле. На листьях шелковицы Василий заметил несколько
коконов шелкопряда.
     -- Ну, что скажешь об этом дереве? Видеть приходилось его?
     --  В Турции такие дерева во множестве разводят, червей же
шелковичных там на дерево не пускают, ваше  превосходительство,
а   листьями  сорванными  кормят.  Доход  большой  получают  от
торговли шелком, но, думается,  у  нас  холодновато  для  этого
дерева.
     --   Верно,   все  верно,  путешественник!  Ты  и  природу
наблюдал, это повально, и я тебя, брат, полюбил! Ступай теперь!
Пора домой, к делу, к семье. Полно по столицам пороги  обивать.
От  долговременного ига нищеты и позора будешь избавлен. Только
уж вдругорядь с чужеземными хватами  поосторожнее  себя  держи,
коли опять повстречать случится. Ну, прощай, Мирамонд!

     Первое  издание  "Нещастных  приключений",  сохранившее на
титульном  листе  инициалы  С.  К.  Р.,  за  которыми   скрылся
литературный   редактор  и  соавтор  Баранщикова,  разошлось  в
считанные дни, а спрос на книгу среди  петербургских  читателей
рос. Издатели Вильковский и Галченков. посоветовавшись с Иваном
Глазуновым   и  самим  Василием  Баранщиковым,  решили  немедля
повторить издание и добавить к нему более подробные сведения  о
Турции по личным впечатлениям Василия Баранщикова.
     "Скорбную"  концовку  первого издания спешно переделали на
благополучную. Поместили список высоких  особ  --  благодетелей
героя  книжки. Скопировали клейма на теле Василия Баранщикова и
поместили литографию с  клеймами  в  конце  книги.  А  главное,
дополнили  книгу  "Прибавлением,  заключающим  в  себе описание
Царь-града  и  Турецких  начальников   духовных,   воинских   и
гражданских".
     Это     любопытное     приложение,     составленное     по
непосредственным  стамбульским  наблюдениям  Баранщикова,   еще
более   повысило   интерес   читающей   публики   к  "Нещастным
приключениям": ведь уже с 13 августа грохотали пушки, и в  дыму
кровопролитных сражений солдаты Суворова прокладывали себе путь
в   бессмертье  через  бреши  турецких  крепостей.  Сведения  о
противнике читались с жадностью!
     Второе издание "Нещастных приключений" появилось в продаже
сразу  после  начала  военных  действий.   Василий   Баранщиков
отправился  из  Петербурга в Нижний Новгород уже не пешком, а в
почтовой кибитке, захватив с собою экземпляры первого и второго
изданий книги.
     В следующем, 1788 году Баранщиков  неожиданно  получил  из
Петербурга  по  почте  небольшую денежную сумму -- это издатели
прислали ему гонорар за новое,  по  счету  третье,  издание,  в
точности  повторившее  текст  второго. А еще через пять лет сам
Иван Глазунов в типографии Б. Л. Гека переиздал книгу четвертый
раз. [Распространенное и до сих пор  никем  не  опровергавшееся
мнение  о трех изданиях книги Баранщикова ошибочно. В настоящее
время отдел редких книг Государственной Исторической библиотеки
в  Москве  смог  собрать  экземпляры   всех   четырех   изданий
"Нещастных  приключений".  Очевидно,  Иван  Глазунов, не зная о
третьем (или так называемом  новом)  издании,  ошибочно  назвал
свое, четвертое по счету, -- третьим. Эта ошибка издателя с тех
пор  и  бытует  в  русской библиографии.] Это последнее издание
1793 года носит на титульном листе помету: "иждивением И.  Г.".
Инициалы  И. Г. принадлежат Ивану Петровичу Глазунову, одному и
первых   петербургских   книготорговцев,   основателю   большой
российской  типографии,  где  впоследствии  был  впервые  издан
полный  текст  "Евгения  Онегина".  Иван  Петрович  --   прямой
прапрадед композитора А. К. Глазунова, создателя "Торжественной
увертюры" и "Раймонды"...
     Так,  четвертым  изданием  книги,  завершились  "нещастные
приключения"  российского   странника,   нижегородского   купца
Василия   Баранщикова.   Это  скромное  имя  благодаря  книжке,
выпущенной по его письменному  рассказу,  вошло  в  число  имен
российских литераторов восемнадцатого века.

     Однажды  в  весенний  день 1794 года на старинном земляном
валу уездного города Балахны, что на Волге,  рабочие  одной  из
семидесяти  двух  соляных  варниц  города  заметили  плечистого
рослого человека в  хорошей  русской  одежде.  Незнакомец,  как
поднялся на вал, некогда служивший городу защитой от татар, так
и замер на нем, неотступно разглядывая работы на варнице.
     Скрипучим  ручным  насосом  качали  из буровой скважины по
круглой  долбленой  колоде-трубе   соляной   раствор.   Другими
насосами,  а  то и бадьями раствор поднимали на градирни, чтобы
испарением сгустить соль. Зимой, когда  испарение  шло  слишком
медленно, раствор просто вымораживали, незнакомец на валу видел
перед  собой выстланные досками лотки, откуда полунагие рабочие
лопатами  выгребали  грязную,   загустевшую   за   зиму   жижу.
Вываривали   соль   в   медных  и  чугунных  котлах.  Под  ними
раскладывали дымные костры. Иные котлы вмазаны были в кирпичные
печи.
     Работали здесь колодники, крепостные мужики, сосланные  за
провинности,   осужденные   пугачевцы,   неисправные  должники,
упеченные  кредиторами  на  эту  каторгу;  полтора-два  десятка
рублей  в  год  получали  за  них заимодавцы в счет долга. Были
здесь и старые мастера солеварения, потомки тех  новгородцев  с
берегов  Ильмень-озера и Волхова-реки, кого переселил сюда Иван
Третий  по   усмирении   Новгорода   Великого.   Эти   ссыльные
переселенцы  и  наладили  здесь,  в  Балахне,  добычу  соли  из
природных   растворов.   Мастеров   берегли   и   работой    не
переутруждали.
     Между   работающими   людьми   прохаживались  надзиратели,
мастера и солдаты. Человек на валу поманил к себе  надсмотрщика
и  сверх  спросил,  нельзя  ли  видеть  кого-нибудь из здешнего
начальства, поважнее.
     --  Что  угодно?  --  сухо  спросил   какой-то   чиновник,
проходивший  мимо. Незнакомец проследовал за ним в контору, где
с час толковал с самым главным мастером, начальником надо всеми
работными людьми на варнице.
     Когда незнакомец удалился, старший  мастер  велел  солдату
привести  к нему шестерых нижегородцев, осужденных за налоговые
недоимки.
     -- Собирайте-ка ваши вещички  да  ступайте  по  домам,  --
сказал  мастер  пораженным  недоимщикам. -- Благодетель тут для
вас сыскался, покрыл ваши недоимки сполна... У, чего  глаза  на
меня  выпучили? Аль не поняли? По домам, говорю! И больше сюда,
смотри, не попадай!
     -- За кого же  нам  Богу  молиться,  ваше  благородие?  --
спросил старший из освобожденных.
     --  А  про  то он и знать вам не велел. Вроде бы ему такое
видение было, будто сам он на эти варницы за долги осужден. Ну,
стало быть, немедля и прикатил. Для  его  пары  серых  двадцать
четыре версты от Нижнего до Балахны -- пустой дело, разогреться
не успели... Говорит, в Санкт-Петербурхе у него в четвертый раз
какая-то  книга,  божественная,  что ли, печатается, деньги ему
прислали за нее, вот он эти  книжные  деньги  за  вас  и  внес,
пожертвовал  Христа ради... Аль по соли соскучиться опасаетесь?
Ступайте подобру-поздорову!
     -- Гляди-кось! -- заговорили освобожденные недоимщики  все
разом,  оказавшись  за  дверью конторы. -- Стало быть, выходит,
что даже от господ сочинителей и  то  кое-когда  народу  польза
случается.