того  Фомы  имеется  надежный  белый  гарнизон.  Гм!
Надежный  гарнизон?  На  поверку  выходит,  что  надежным-то он
является не весь!..
     Комендант   гарнизона   отвлекся   от   своих    невеселых
размышлений,  ибо  мимо  балкона, где он лежал в своей качалке,
промаршировал  взвод  солдат.  Вон,  во  второй   шеренге,   за
правофланговым  шведом, шагает, опустив голову, этот силач рус,
Мишель Николаефф. Владельцы плантаций  недовольны  им.  Негодяй
совершенно   непригоден   для   решительных   мер!  Он  неумело
обращается с оружием, когда требуется пустить его в ход  против
непокорного  или  невежливого  раба.  Позор  для солдата! Кроме
того, соглядатаи доносят, что он питает тайные мысли о побеге и
даже пронюхал о русском переводчике  Каржавине  на  французской
Мартинике.   Неблагонадежный  солдат  даже  пытался  писать  на
Мартинику, но оттуда пришло известие, что дипломат и коммерсант
Каржавин лишился всего  имущества  вследствие  землетрясения  и
уехал в Америку на провиантском судне купца Дальтона. Даст бог,
это  охладит русскому медведю Мишелю Николаеффу голову, набитую
сумасбродными планами бегства! А что, если он  все-таки  выйдет
из  повиновения  и  покажет  дурной  пример остальным? Придется
расстрелять, а ведь это убыток для компании,  не  дай  бог!  Уж
очень он эффектен в караулах и на смотрах! Лучше всего обменять
его  на парочку цветных, но только так, чтобы оправдать расходы
по вербовке! Сбыть его повыгоднее -- и лишняя забота с плеч!
     --  Разрешите   доложить,   ваша   милость!   --   прервал
размышления  коменданта  запыхавшийся  солдат.  Он  вытянулся в
струнку перед балконом и приложил потную  ладонь  к  засаленной
треуголке.  -- Британское судно просил разрешения войти в порт.
На корабле флаг бедствия. Начальник порта велел  спросить  вашу
милость...
     --   Передай   начальнику  портовой  стражи,  --  приказал
комендант, -- пусть он сам осмотрит судно. Если  на  борту  нет
опасной  болезни  --  впустить в бухту! Иначе придется капитану
поскорее убираться ко всем чертям от наших берегов: поднимается
шторм, он разобьет судно о скалы. Ступай!
     Солдат убежал,  а  майор  вооружился  подзорной  трубой  и
перешел на другую, увитую плющом террасу, откуда открывался вид
на  бухту  и  рейд. Английское судно уже приспустило паруса. На
гафеле полоскался сигнал: "Терплю бедствие". К  судну  уже  шла
сторожевая шлюпка. На горизонте виднелись паруса другого судна,
тоже спешившего к порту Святого Фомы. Океан мрачнел, ветер гнул
стволы  кокосовых  пальм, сбрасывал спелые орехи, трепал листья
бананов. Прибой забушевал сильнее, и  под  густой  синей  тучей
отчетливо   забелели   гривы   разыгравшихся   волн.  Комендант
пристально вгляделся в очертания английского корабля.
     -- Ба, да ведь это же "Песня ветра" нашего  друга  мистера
Уильяма!  Добрая  посудина! Самое быстроходное судно для живого
товара!  Добро  пожаловать!  Но,  черт  побери,  что   же   там
стряслось, на судне капитана Уильяма? А второй корабль, видимо,
большая яхта. И, кажется, тоже знакомая -- не губернаторская ли
с  соседнего  Пуэрто-Рико? Так и есть, она самая! Видимо, хотят
переждать шторм в наших водах. Что ж, придется  позаботиться  о
хорошем  ужине. Эй! Слуги! Дворецкого и кастеляна -- ко мне, да
скажите жене что вечером у нас будут важные  гости!  И  позвать
сюда  из  казармы  капрала Оле Кристенсена. Пусть пришлет самых
рослых солдат для почетного караула у крыльца и под окнами.

     Василий Баранщиков расхаживал в парадной форме,  с  ружьем
на  плече,  под окнами комендантского дома. Ходить приказано до
тех пор, пока гости улягутся спать.
     Все  окна  в  доме  открыты  настежь  и  завешены   легким
прозрачным  тюлем.  Комнаты празднично освещены, десятки свечей
зажжены в каждой люстре. Деревья сада, пустую террасу и  фигуру
самого   постового  озаряет  луна.  Караульщик  может  свободно
разглядывать сквозь тюль всех, кто  находится  в  столовой.  По
английскому   обычаю   дамы   уже   покинули  комнату,  оставив
джентльменов наедине с батареей  бутылок:  пришел  час  мужских
напитков  и мужских разговоров. Василий прислушивался к громкой
речи щеголеватого британского капитана, чье судно, неосвещенное
и молчаливое, темнело на воде бухты рядом с  большой  испанской
яхтой.
     -- Мое судно, -- рассказывал капитан, -- до сих пор всегда
подтверждало  точность  поговорки:  "Успех  торговли -- быстрая
доставка". Нынешний же рейс не оправдал надежд, хотя начался он
неплохо. Исход его принес одни убытки.  Я  потерял  даже  часть
команды.
     --  А  груз?  --  осведомился  важный  испанский  генерал,
сидевший на самом почетном месте за столом. -- У вас  на  борту
были  чернокожие  или на этот раз вы набили трюмы "Песни ветра"
иным товаром?
     -- Нет, груз был обыкновенный -- "черное дерево", то  есть
африканские  негры. Именно груз-то и пострадал! Если бы прошлые
рейсы не были столь удачными, я остался  бы  теперь  без  денег
вплоть до выплаты страховой премии.
     -- Где вы застраховали груз? -- спросил хозяин дома.
     -- У Ллойда, как всегда, господин майор. Его представитель
всегда  болтается  в  африканских  портах,  на  Берегу Слоновой
Кости. Он осматривал мой груз перед рейсом и отослал  страховые
бумаги в Лондон.
     --  Что  же произошло в этом рейсе? -- вмешался в разговор
лютеранский пастор. Он сидел рядом с хозяином и  переводил  ему
на  немецкий  язык  те  слова,  которых  комендант  не  понимал
по-английски. Пастор был худощав и бледен. Его бокал все  время
оставался наполненным до краев. Священнослужитель притрагивался
к  нему  лишь  для  того,  чтобы чуть-чуть оросить губы розовой
влагой. Католик-генерал, восседавший очень прямо и  неподвижно,
изредка  неприязненно косился на мелькающие по соседству черные
рукава рясы или на белоснежные ленточки  галстука,  ниспадающие
на  грудь  лютеранского пастора. Грудь самого генерала украшало
золотое шитье, и на  этом  великолепном  фоне  сияли  орденские
звезды и кресты, осыпанные драгоценными камнями.
     Сквозь  открытое  окно  Баранщикову была хорошо слышна вся
эта беседа, и смысл того, о чем говорилось, делался все  яснее.
Английский   капитан,  встречая  явное  сочувствие  слушателей,
рассказывал:  [Весь   эпизод   засвидетельствован   английскими
источниками.   Изменены   лишь   название   корабля  и  фамилия
капитана.]
     -- В начале рейса у меня было более двух сотен  чернокожих
с берегов Гвинеи... Впрочем, начну с самого начала! По прибытии
в  Африку  мне  сперва  показалось,  что  я  вообще  на сей раз
прогадал. В Дагомее, в одном лишь Порто-Ново, я  застал  восемь
судов  --  французских,  голландских и наших. Чтобы не набивать
цены на чернокожих при таком  обилии  покупателей,  я  пошел  к
берегам  Того.  Здесь  я  застал пятерых купцов, а в Аккру -- в
стране Ашанти  --  прибыл  седьмым!  Все  же  я,  не  убоявшись
конкуренции, выторговал себе у одного туземного царька отличных
здоровенных негров, можно сказать, самый цвет всего племени.
     --   Что   же   вам  помогло  одержать  такую  победу  над
соперниками? -- чуть насмешливо спросил генерал.
     -- Мне просто повело, ваше  превосходительство.  Те  имели
только  цветные  одеяла,  ткани,  бусы, ножи и прочие предметы,
пленительные для негритянских  вельмож,  а  у  меня  оставалась
непроданной  тонна  вашего  сахара и десятка два бочонков рома.
Получилось так, что ром и сахар смог предложить только я  один,
и  это  решило исход моей борьбы с конкурентами. Я купил двести
одиннадцать негров,  которые,  в  общем-то,  обошлись  недешево
благодаря  неважной  конъюнктуре.  Два  месяца  назад я вышел с
грузом из Гвинейского залива. Скоро на борту началась  какая-то
болезнь. Сначала мы не могли взять в толк, отчего они хватаются
за  животы  и  подыхают. Потом мой помощник первым понял, в чем
дело: оказалось, что боцман недоглядел за погрузкой воды, и она
протухла в немытых бочках. Только для команды имелось несколько
бочонков свежей воды. Ну, думаем, что делать!
     --  Какое  ужасное  положение!   --   воскликнул   пастор.
Баранщиков  узнал  его:  это  был  тот  самый  пастор, которому
"Мишель Николаефф" принес воинскую присягу.
     -- Да, господу было угодно строго покарать нас за грехи...
Мы лишились нашего имущества. Я хотел спасти груз --  зайти  на
Бермуды  и  взять  на  борт свежей воды, -- но за мной увязался
американский капер. Судно у меня, как вы знаете,  исключительно
быстроходно.  При  хорошем  ветре  я  делаю пятнадцать узлов...
Конечно, при такой стройности бортов  трюмы  не  могут  быть...
особенно просторными, и болезни всегда уносят пятую, четвертую,
иногда третью часть груза, зато даже от любого военного корабля
я  ухожу  легко! На этот же раз стояла почти штилевая погода, и
мы трое суток удирали от проклятого американца. Пришлось далеко
отклониться  от  курса,  Бермуды  остались  в  стороне,  а   мы
оказались  один на один с пустынным океаном! Пробовали кипятить
тухлую воду --  в  камбузе  стояла  такая  вонь,  что  матросов
тошнило.   А   хорошая   вода   подходила  к  концу.  Положение
становилось безнадежным.  В  трюмах  еще  было  132  негра.  Вы
понимаете?  Даже  по одной кружке воды в сутки это составило бы
литров шестьдесят-семьдесят, а у нас-то оставалось полтонны  на
экипаж.  Я  вынужден  был отдать команду, и матросы... выкинули
груз в море.
     -- Как выкинули? Их,  что  же,  пришлось  насильственно...
умерщвлять? -- удивился пастор.
     --Да  нет,  просто  ночью их поодиночке выводили на палубу
и... сбрасывали в воду. Страшно обидно было, господа. Выбросить
в море 132  здоровенных  гвинейских  негра,  из  которых  самый
низкорослый  был  всего  на  полфута  ниже  того  великолепного
гвардейца, что марширует там с ружьем под  нашими  окнами!  Да,
погиб заработок целого рейса. Страховая премия его не окупит!
     --  Так,  так,  --  задумчиво проговорил пастор. -- А если
представить себе страдания этих несчастных язычников! Сначала в
тесноте темного трюма,  когда  их  товарищи  и  родные  умирали
рядом,  потом  мучения  жажды  и наконец ужасная насильственная
смерть ночью в морской пучине... Как это жестоко!
     --  Новые  земли  требуют  новых  жертв.  Колониям   нужны
выносливые руки. Негры неприхотливы, они лучше индейцев годятся
для  работы  на плантациях, -- проговорил комендант. -- Все эти
трудности и жертвы приходится переживать  и  приносить  во  имя
цивилизации,  ради  будущего  новых поколений белых людей, ради
наших детей и внуков, которые покорят  природу  и  окончательно
подчинят себе низшие расы на земле.
     --  Господа!  --  пастор  обвел присутствующих вопрошающим
взглядом. -- Но ведь если допустить, что люди этих  низших  рас
тоже  обладают  теми же пятью чувствами, что и мы -- люди белой
расы...
     -- В этом я не сомневаюсь, -- сказал капитан убежденно. --
Они чувствуют подобно нам и даже  мыслят.  Но  ведь  и  бык,  и
лошадь,  и собака чувствуют боль, страх, радость. Бойни Лондона
тоже могут показаться жестоким учреждением. Но скот есть  скот,
созданный  богом  на  потребу  человеку,  как  и  цветные  расы
предназначены  служить  белому  человеку.  Таково  божественное
предначертание, порядок, нужный для благоденствия на земле. Но,
господа, не довольно ли серьезных речей? Не соскучились ли наши
дамы?
     Василий  Баранщиков  отошел  в  тень,  подальше от окна. В
столовой задвигали стульями. Собеседники стоя  докуривали  свои
сигары и трубки.
     --  Так  вы надеетесь получить от Ллойда страховую премию?
-- спросил генерал.
     -- В случае каких-либо уверток Ллойда  британский  суд  не
может  отказать  мне  в  столь  справедливом  иске. Я -- жертва
стихий  и  войны.   [Капитан   оказался   прав:   герою   этого
невымышленного   эпизода   британский  суд  присудил  страховую
премию. Цифры, приводимые ниже, -- документальны.]
     -- Вот тебе на! -- думал Василий Баранщиков. -- Чем судить
злодея за убийство ста тридцати двух ни в чем не  повинных  душ
--  ему  еще  награда обещана! Уж на что в нашей России-матушке
злые помещики случаются, а такого душегуба не видывал:  полторы
сотни  живьем в море рыбам спустил и себя за это жалеет! Помоги
бог выбраться отсюда!
     Открылась дверь на террасу. Баранщиков вытянулся  и  замер
на месте, взяв ружье "на караул". Увлеченные беседой господа не
обратили  на него никакого внимания. Огоньки их трубок, сигар и
сигарет рассыпали в воздухе искры и при энергичной жестикуляции
чертили огненные ленточки. Воздух наполнился  ароматом  табака,
вываренного  в  меду,  крепленного  опием и другими снадобиями.
Английского капитана кто-то спросил о выгодах последних рейсов,
в  отличие  от  нынешнего,  неудачного.  Капитан  весело  и   с
гордостью  перечислил свои недавние удачи, позволяющие спокойно
ожидать премии за понесенную потерю.
     Так, в позапрошлом, 1779  году  он  получил  восемь  тысяч
фунтов  стерлингов  чистой прибыли на продаже 270 черных рабов,
доставленных в Америку. В прошлом,  1780  году  заработал  5700
фунтов,  продавши 250 негров "неважной упитанности и здоровья".
Предпоследний его рейс дал 1308 фунтов  прибыли  --  он  продал
сахарным  плантаторам  на Кубе негритянских женщин и ребятишек,
приобретенных почти бесплатно: в  глухом  африканском  порту  в
Камеруне  этих  женщин  удалось обманом заманить на корабль. Им
обещали показать  женские  безделушки  и  украшения,  будто  бы
приготовленные для продажи.
     --  Как  священнослужитель,  я  позволю себе спросить вас,
мистер Уильям, -- обратился к капитану пастор.  --  Наш  капрал
сказал,  будто с вашего корабля высажено несколько закованных в
цепи людей. Кажется, они... не цветной расы.  Не  мятежники  ли
они?  Заблудшие  души  нуждаются  в  слове божьем. Наверно, это
преступники с континента?
     -- Увы, господин пастор, они из моей команды. Я и на  этом
терплю   убыток.  Повторяю  вам:  этот  рейс  принес  мне  одни
неприятности. Эти люди -- завербованные шотландцы  и  ирландцы.
Как  обычно,  я  согласился перевезти их бесплатно через океан,
используя  в  пути  как  низших  матросов.  Здесь  же   хозяева
плантаций  берут вновь прибывших на работу, а расплачиваются со
мною. У нас цена на это твердая: за доставку сто фунтов -- ведь
мы кормим этих бедняг в дальнем пути! -- а  плантатор  получает
белую рабочую силу сроком на семь лет.
     Баранщиков  прислушался  внимательно.  Он  знал, что такие
сделки английских капитанов с английскими же бедняками обычны и
что даже есть название для этих перевезенных через океан  белых
рабов:  кабальные  слуги.  Обычно  ни один не выживает страшных
семи договорных лет. Ведь с ними обращаются более жестоко,  чем
со скотом. Скот -- пожизненная собственность хозяина.
     --  Но  за  что  же  их  заковали  в  цепи?  --  продолжал
расспрашивать капитана пастор.
     -- За то, что вели себя на борту  как  сумасшедшие,  когда
матросы  сталкивали  негров с корабля. Один, ирландский детина,
здоровенный как лошадь, призывал на мою голову такие проклятия,
будто я действительно поступал бесчеловечно, а не  спасал  свою
команду.  За  подстрекательство  негров  к  бунту, а матросов к
неповиновению мне пришлось  повесить  ирландца  на  рее.  Ну  а
остальным  мы  надели  прочные браслеты. Теперь они присмирели,
поняли наши  порядки!  Завтра  вы  их  посмотрите.  А  если  не
подойдут  --  я  с выгодой уступлю их джентльменам на Ямайке --
там очень, очень не хватает рабочих рук.
     -- Нет, зачем же везти их на Ямайку! -- поспешно  вмешался
комендант. -- Завтра мы поглядим их, может быть, и сторгуемся с
вами.   Хотя  лично  я,  капитан,  всегда  предпочитаю  негров.
Чернокожие  прекрасно  переносят  здешний  климат  и   способны
день-деньской  работать  под  нашим  солнышком.  Белый этого не
вынесет не то что семь лет, а и семь месяцев!
     Тут к джентльменам,  увлеченным  деловой  беседой,  явился
дворецкий,  чтобы от имени прелестных и скучающих дам напомнить
господам о вещах более привлекательны,  чем  служебные  тяготы,
торговые убытки и мертвые рабы. Мужчины спохватились, побросали
свои сигары и трубки и шумно двинулись назад, в комнаты. Вскоре
послышались  звуки  настраиваемых  инструментов. Потом приятный
женский голос запел песню на  испанском  языке.  Пела  красивая
донья   Мария,   супруга   испанского   генерал-губернатора   и
коррехидора большого соседнего острова Пуэрто-Рико.
     Баранщиков, тяжело потрясенный всем услышанным,  продолжал
расхаживать  перед окнами опустевшей столовой. Когда же наконец
сменят? Завтра снова вставать с рассветом на  постылую  службу.
Ну и порядки! Оказывается, чтобы обрабатывать земли, украденные
у  индейцев,  нужно в Африке воровать негров. А коли не удается
обманом заполучить их на корабль, то сотни людей покупаются  за
несколько бочонков рому?
     Василий  уселся на скамью под пальмой, сбросил треуголку и
поставил ружье между коленями. Ночевать под открытым небом  ему
здесь  еще не случалось, и он видел южное ночное небо только со
двора казармы. Тут,  в  прекрасном  саду  комендантского  дома,
тропическая  ночь раскрывалась перед ним во всей своей красоте.
В лунном свете серебрились гладкие пальмовые листья,  на  песке
широких  дорожек  лежал  причудливый теневой узор; сквозь кроны
пандановых деревьев мерцало теплое  звездное  золото,  а  самый
воздух,  горячий,  недвижный  и  пряный,  словно был настоян на
цветах и травах.
     Но   красота   этой   природы   нынче    не    успокаивала
растревоженной души подневольного, утомленного человека. Он был
простым  российским  мещанином,  не водил знакомства с учеными,
образованными людьми, умел только читать и писать и сызмальства
верил тому, что слышал в сладкогласных церковных проповедях. Он
боялся греха, помнил про совесть и дружелюбно относился к людям
с иным цветом кожи, чем его собственная. Теперь  он  понял,  во
что может жадность превратить человека, какое зло человек может
сотворить другому ради наживы, барыша, корысти.
     Борясь  с  дремотой,  Василий  думал  о  том, что и сам он
недавно приплыл сюда на невольничьем  корабле,  где  тоже  была
противная  тухлая вода, оставлявшая во рту ощущение слизи, а не
влаги. А если бы датский капитан просчитался в  Копенгагене  на
парочку   бочонков,   и  его,  Василия  Баранщикова,  вместе  с
шестеркой товарищей  по  трюму  поволокли  бы  ночью  к  борту,
столкнули  в  море,  и  он  сам  следил  бы  гаснущим взором за
исчезающими  парусами,  за  кормовым  огоньком  из  капитанской
каюты?  И  черная вода матово светилась бы под луной... А потом
рассек бы волну треугольный акулий плавник...
     Вдруг усталый часовой встрепенулся, мгновенно отрезвев  от
дремы:  что-то  зашуршало  в  кустах  сада. В следующий миг две
темные тени мелькнули почти  рядом  с  Василием,  проскользнули
через   дорожку,   по  которой  только  что  вышагивал  часовой
Баранщиков.
     Караульщик  привскочил   со   скамьи.   Кто   это?   Воры?
Злоумышленники?  Что  ему  делать?  Стрелять? Вон, вон они, эти
двое, еще  раз  промелькнули  в  отдалении  под  лунным  лучом.
Василий поднял ружье...
     А  может  это... кто-нибудь из черных невольников пытается
спастись бегством? Комендантский сад выходит одной  стороной  к
морю,  вернее,  к  нависающим  над  морем скалам. Внизу полоска
колючего кустарника, дикого кампешевого дерева, потом --  песок
и  море.  Если перебраться через ограду, спуститься со скалы...
Слева есть бревенчатый причальный  пирс,  нынче  там  привязана
большая  лодка  с  корабля  "Песня ветра". На такой лодке можно
добраться  до  другого  острова...  Может,  таков  именно  план
беглецов?  Нет, не выстрелит по ним "часовой Мишель Николаефф"!
Он даже положил ружье на скамью.
     Несколько  секунд   Василий   прислушивается,   задерживая
дыхание.  Из  далекого  конца  темной  садовой аллейки в чуткой
тишине  залитого  луной  сада  еле  уловимо  доносится   слабый
металли