ом шлет королева своих скороходов.
     "Гей,- говорит,- скороход! Скорей вы его воротите!"
     Тот воротится в страхе, прижмется в угол прихожей,
     Думает, что-то с ним будет, уж не казнить привели ли?
     АН совсем не казнить! Ведут его к королеве.
     "Здравствуйте, братец,- ему говорит королева,-
                                              присядьте.
     Чем бы попотчевать вас? Повара, готовьте закуску!"
     Вот повара, поварихи и дети их, поваренки,
     Скачут, хлопочут, шумят, и варят, и жарят закуску.
     Стол приносят два гайдука с богатым прибором.
     Гостя сажают за стол, а сами становятся сзади.
     Странник садится, жует да, глотая, вином запивает,
     А королева меж тем бранит и порочит закуску:
     "Вы,- говорит,- на нас не сердитесь, мы люди простые.
     Муж ушел со двора, так повара оплошали!"
     Гость же себе на уме: "Добро, королева, спасибо!
     Пусть бы везде на дороге так плохо меня угощали!"

     Вот как жили король с королевой, и нечего молвить,
     Были они добряки, прямые, без всяких претензий...
     Кажется, как бы, имея такой счастливый характер,
     Им счастливым не быть на земле? Ан вышло иначе!

     Помнится, я говорил, что жители все королевства
     Страх короля как любили. Все! Одного исключая!
     Этот один был монах, не такой, как бывают монахи,
     Смирные, скромные, так что и громкого слова не молвят.
     Нет, куда! Он первый был в королевстве гуляка!
     Тьфу ты! Ужас берет, как подумаешь, что за буян был!
     А меж тем такой уж пролаз, такая лисица,
     Что, пожалуй, святым прикинется, если захочет.
     Дьяком он был при дворе; то есть если какие бумаги
     Надобно было писать, то ему их всегда поручали.
     Так как король был добряк, то и всех он считал
                                             добряками,
     Дьяк же то знал, и ему короля удалося уверить,
     Что святее его на свете нет человека.
     Добрый король с ним всегда и гулял, и спал, и обедал,
     "Вот,- говаривал он, на плечо опираясь монаха,-
     Вот мой лучший друг, вот мой вернейший товарищ".
     Да, хорош был товарищ! Послушайте, что он за друг
                                                     был!
     Раз король на охоте, наскучив быстрою скачкой,
     Слез, запыхавшись, с коня и сел отдохнуть под дубочки.
     Гаркая, гукая, мимо его пронеслась охота,
     Стихли мало-помалу и топот, и лай, и взыванья.
     Стал он думать о разных делах в своем королевстве:
     Как бы счастливее сделать народ, доходы умножить,
     Податей лишних не брать, а требовать то лишь, что
                                                 можно.
     Вдруг шорохнулись кусты, король оглянулся и видит,
     С видом смиренным монах стоит, за поясом четки,
     "Ваше величество,- он говорит,- давно мне хотелось
     Тайно о важном деле с тобою молвить словечко!
     Ты мой отец, ты меня и кормишь, и поишь, и кров мне
     От непогоды даешь, так как тебя не любить мне!"
     В ноги упал лицемер и стал обнимать их, рыдая.
     Бедный король прослезился: "Вставай,- говорит он,-
                                           вставай, брат!
     Все, чего хочешь, проси! Коль только можно, исполню!"
     - "Нет, не просить я пришел, уж ты и так мне
                                              кормилец!
     Хочется чем-нибудь доказать мне свою благодарность.
     Слушай, какую тебе я открою дивную тайну!
     Если в то самое время, как кто-нибудь умирает,
     Сильно ты пожелаешь, душа твоя в труп угнездится,
     Тело ж на землю падет и будет лежать без дыханья.
     Так ты в теле чужом хозяином сделаться можешь!"
     В эту минуту олень, пронзенный пернатой стрелою,
     Прямо на них налетел и грянулся мертвый об землю.
     "Ну,- воскликнул монах,- теперь смотри в оба глаза".
     Стал пред убитым оленем и молча вперил в него очи.
     Мало-помалу начал бледнеть, потом зашатался
     И без дыхания вдруг как сноп повалился на землю.
     В то же мгновенье олень вскочил и проворно запрыгал,
     Вкруг короля облетел, подбежал, полизал ему руку,
     Стал пред монаховым телом и грянулся б землю
                                                мертвый.
     Тотчас на ноги вспрянул монах как ни в чем не бывало -
     Ахнул добрый король, и вправду дивная тайна!
     Он в удивленье вскричал: "Как, братец, это ты сделал?"
     - "Ваше величество,- тот отвечал, лишь стоит
                                                серьезно
     Вам захотеть, так и вы то же самое можете сделать!
     Вот, например, посмотри: сквозь лес пробирается серна,
     В серну стрелой я пущу, а ты, не теряя минуты,
     В тело ее перейди, и будешь на время ты серной".
     Тут монах схватил самострел, стрела полетела,
     Серна прыгнула вверх и пала без жизни на землю.
     Вскоре потом упал и король, а серна вскочила.
     То лишь увидел монах, тотчас в королевское тело
     Он перешел и рожок поднял с земли королевский.
     Начал охоту сзывать, и вмиг прискакала охота.
     "Гей, вы, псари!- он вскричал.- Собак спустите со
                                                 своров,
     Серну я подстрелил, спешите, трубите, скачите!"
     Прыгнул мнимый король на коня, залаяла стая,
     Серна пустилась бежать, и вслед поскакала охота.
     Долго несчастный король сквозь чащу легкою серной
     Быстро бежал, наконец он видит в сторонке пещеру,
     Мигом в нее он влетел, и след его псы потеряли.

     Гордо на статном коне в ворота въехал изменник,
     Слез на средине двора и прямо идет к королеве.
     "Милая ты королева моя,- изменник вещает,-
     Солнце ты красное, свет ты очей моих, месяц мой ясный,
     Был я сейчас на охоте, невесело что-то мне стало;
     Скучно, вишь, без тебя, скорей я домой воротился,
     Ах ты, мой перл дорогой, ах ты, мой яхонт бесценный!"
     Слышит его королева, и странно ей показалось:
     Видит, пред нею король, но что-то другие приемы,
     Тот, бывало, придет да скажет: "Здравствуй, хозяйка!",
     Этот же сладкий такой, ну что за сахар медович!
     Дня не прошло, в короле заметили все перемену.
     Прежде, бывало, придут к нему министры с докладами,
     Он переслушает всех, обо всем потолкует, посудит,
     Дело, подумав, решит и скажет: "Прощайте, министры!"
     Ныне ж, лишь только прийдут, ото всех отберет он
                                                 бумаги,
     Бросит под стол и велит принесть побольше наливки.
     Пьет неумеренно сам да министрам своим подливает.
     Те из учтивости пьют, а он подливает все больше.
     Вот у них зашумит в голове, начнут они спорить,
     Он их давай поджигать, от спора дойдет и до драки,
     Кто кого за хохол, кто за уши схватит, кто за нос,
     Шум подымут, что все прибегут царедворцы,
     Видят, что в тронной министры катаются все на паркете,
     Сам же на троне король, схватившись за боки, хохочет.
     Вот крикунов разоймут, с трудом подымут с паркета,
     И на другой день король их улицы мыть отсылает:
     "Вы-де пьяницы, я-де вас научу напиваться,
     Это-де значит разврат, а я не терплю-де разврата!"

     Если ж в другой раз придет к нему с вопросом
                                             кухмейстер:
     "Сколько прикажешь испечь пирогов сегодня для
                                                бедных?"
     - "Я тебе дам пирогов,- закричит король в
                                           исступленье,-
     Я и сам небогат, а то еще бедных кормить мне!
     В кухню скорей убирайся, не то тебе розги, разбойник!"
     Если же странник пройдет и его позовет королева,
     Только о том лишь узнает король, наделает шуму.
     "Вон его,- закричит,- в позатыльцы его, в позатыльцы!
     Много бродяг есть на свете, еще того и смотри, что
     Ложку иль вилку он стянет, а у меня их немного!"
     Вот каков был мнимый король, монах-душегубец.
     А настоящий король меж тем одинокою серной
     Грустно средь леса бродил и лил горячие слезы.
     "Что-то,- он думал,- теперь происходит с моей
                                              королевой!
     Что, удалось ли ее обмануть лицемеру монаху?
     Уж не о собственном плачу я горе, уж пусть бы один я
     В деле сем пострадал, да жаль мне подданных бедных!"
     Так сам с собой рассуждая, скитался в лесу он дремучем,
     Серны другие к нему подбегали, но только лишь взглянут
     В очи ему, как назад бежать они пустятся в страхе.
     Странное дело, что он, когда был еще человеком,
     В шорохе листьев, иль в пении птиц, иль в ветре сердитом
     Смысла совсем не видал, а слышал простые лишь звуки,
     Ныне ж, как сделался серной, то все ему стало понятно:
     "Бедный ты, бедный король,- ему говорили деревья,-
     Спрячься под ветви ты наши, так дождь тебя не
                                               замочит!"
     "Бедный ты, бедный король,- говорил ручеек
                                          торопливый,-
     Выпей струи ты мои, так жажда тебя не измучит!"
     "Бедный ты, бедный король,- кричал ему ветер
                                             сердитый,-
     Ты не бойся дождя, я тучи умчу дождевые!"
     Птички порхали вокруг короля и весело пели.
     "Бедный король,- они говорили,- мы будем стараться
     Песней тебя забавлять, мы рады служить, как умеем!"

     Шел однажды король через гущу и видит, на травке
     Чижик лежит, умирая, и тяжко, с трудом уже дышит.
     Чижик другой для него натаскал зеленого моху,
     Стал над головкой его, и начали оба прощаться.
     "Ты прощай, мой дружок,- чирикал чижик здоровый,-
     Грустно будет мне жить одному, ты сам не поверишь!"
     - "Ты прощай, мой дружок,- шептал умирающий
                                             чижик,-
     Только не плачь обо мне, ведь этим ты мне не поможешь,
     Много чижиков есть здесь в лесу, ты к ним приютися!"
     - "Полно,- тот отвечал,- за кого ты меня
                                           принимаешь!
     Может ли чижик чужой родного тебя заменить мне?"
     Он еще говорил, а тот уж не мог его слышать!
     Тут внезапно счастливая мысль короля поразила.
     Стал перед птичкою он, на землю упал и из серны
     Сделался чижиком вдруг, вспорхнул, захлопал крылами,
     Весело вверх поднялся и прямо из темного леса
     В свой дворец полетел.
                         Сидела одна королева;
     В пяльцах она вышивала, и капали слезы на пяльцы.
     Чижик в окошко впорхнул и сел на плечо к королеве,
     Носиком начал ее целовать и песню запел ей.
     Слушая песню, вовсе она позабыла работу.
     Голос его как будто бы ей показался знакомым,
     Будто она когда-то уже чижика этого знала,
     Только припомнить никак не могла, когда это было.
     Слушала долго она, и так ее тронула песня,
     Что и вдвое сильней потекли из очей ее слезы.
     Птичку она приласкала, тихонько прикрыла рукою
     И, прижав ко груди, сказала: "Ты будешь моею!"
     С этой поры куда ни пойдет королева, а чижик
     Так за ней и летит и к ней садится на плечи.
     Видя это, король, иль правильней молвить, изменник,
     Тотчас смекнул, в чем дело, и говорит королеве:
     "Что это, душенька, возле тебя вертится все чижик?
     Я их терпеть не могу, они пищат, как котенки,
     Сделай ты одолженье, вели его выгнать в окошко!"
     - "Нет,- говорит королева,- я с ним ни за что не
     - "Ну, так, по крайней мере, вели его ты изжарить.
     Пусть мне завтра пораньше его подадут на закуску!"
     Страшно сделалось тут королеве, она еще больше
     Стала за птичкой смотреть, а тот еще больше сердитый.
     Вот пришлось, что соседи войну королю объявили.
     Грянули в трубы, забили в щиты, загремели в литавры,
     С грозным оружьем к стенам городским подступил
                                             неприятель,
     Город стал осаждать и стены ломать рычагами.
     Вскоре он сделал пролом, и все его воины с криком
     Хлынули в город и прямо к дворцу короля побежали.
     Входят толпы во дворец, все падают ниц царедворцы.
     Просят пощады, кричат, но на них никто и не смотрит,
     Ищут все короля и нигде его не находят.
     Вот за печку один заглянул, ан глядь!- там,
                                             прикрывшись,
     Бледный, как тряпка, король сидит и дрожит как осина.
     Тотчас схватили его за хохол, тащить его стали,
     Но внезапно на них с ужасным визгом и лаем
     Бросился старый Полкан, любимый пес королевский.
     Смирно лежал он в углу и на все смотрел равнодушно.
     Старость давно отняла у Полкана прежнюю ревность,
     Но, увидя теперь, что тащат его господина,
     Кровь в нем взыграла, он встал, глаза его засверкали,
     Хвост закрутился, и он полетел господину на помощь...
     Бедный Полкан! Зачем на свою он надеялся силу!
     Сильный удар он в грудь получил и мертвый на землю
     Грянулся,- тотчас в него перешел трусишка изменник,
     Хвост поджал и пустился бежать, бежать без оглядки.
     Чижик меж тем сидел на плече у милой хозяйки.
     Видя, что мнимый король обратился со страху в
                                               Полкана,
     В прежнее тело свое он скорей перешел и из птички
     Сделался вновь королем. Он первый попавшийся в руки
     Меч схватил и громко вскричал: "За мною, ребята!"
     Грозно напал на врагов, и враги от него побежали.
     Тут, обратившись к народу: "Послушайте, дети,- он
                                                 молвил,-
     Долго монах вас морочил, теперь он достиг наказанья,
     Сделался старым он псом, а я королем вашим прежним!"
     - "Батюшка!- крикнул народ,- и впрямь ты король
                                            наш родимый!"
     Все закричали "ура!" и начали гнать супостата.
     Вскоре очистился город, король с королевою в церковь
     Оба пошли и набожно там помолилися богу.
     После ж обедни король богатый дал праздник народу.
     Три дни народ веселился. Достаточно ели и пили,
     Всяк короля прославлял и желал ему многие лета.

        "x x x"

        "ВИХОРЬ-КОНЬ"

     В диком месте в лесу...
     Из соломы был низкий построен шалаш.
     Частым хворостом вход осторожно покрыт,
     Мертвый конь на траве перед входом лежит.
     И чтоб гладных волков конь из лесу привлек,
     Притаясь в шалаше, ожидает стрелок.

     Вот уж месяц с небес на чернеющий лес
     Смотрит, длинные тени рисуя древес,
     И туман над землей тихо всходит седой,
     Под воздушной скрывает он лес пеленой.
     Ни куста, ни листа не шатнет ветерок,
     В шалаше притаясь, молча смотрит стрелок,
     Терпеливо он ждет, месяц тихо плывет,
     И как будто бы времени слышен полет.

     Чу! Не шорох ли вдруг по кустам пробежал?
     Отчего близ коня старый пень задрожал?
     Что-то там забелело, туман не туман,
     В чаще что-то шумит, будто дальний буран,
     И внезапно стрелка странный холод потряс,
     В шуме листьев сухих дивный слышит он глас:
     "Вихорь-конь мой, вставай, я уж боле не пень,
     Вихорь-конь, торопися, Иванов уж день!"
     И как озера плеск и как полымя треск,
     Между пний и кустов словно угольев блеск,
     Что-то ближе спешит, и хрустит, и трещит,
     И от тысячи ног вся земля дребезжит.
     "Встань, мой конь, я не пень, брось, мой конь, свою лень!
     Конь, проворней, проворней, в лесу дребедень!"
     Страшен чудный был голос, конь мертвый вскочил,
     Кто-то прыг на него, конь копытом забил,
     Поднялся на дыбы, задрожал, захрапел
     И как вихорь сквозь бор с седоком полетел,
     И за ним между пнев, и кустов, и бугров
     Полетела, шумя, стая гладных волков.

     Долго видел стрелок, как чудесным огнем
     Их мелькали глаза в буераке лесном
     И как далей и далей в чернеющий лес
     Их неистовый бег, углубляясь, исчез.
     И опять воцарилась кругом тишина,
     Мирно сумрачный лес освещает луна,
     Расстилаясь туман над сырою землей,
     Под таинственной чащу сокрыл пеленой.
     И, о виденном диве мечтая, стрелок
     До зари в шалаше просидел, одинок.
     И едва на востоке заря занялась,
     Слышен топот в лесу, и внимает он глас:
     "Конь, недолго уж нам по кустам и буграм
     Остается бежать, не догнать нас волкам!"
     И как озера плеск и как полымя треск,
     Между пнев и кустов, словно угольев блеск,
     И шумит, и спешит, и хрустит, и трещит,
     И от тысячи ног вся земля дребезжит.
     "Конь, не долго бежать, нас волкам не догнать.
     Сладко будешь, мой конь, на траве отдыхать!"
     И, весь пеной покрыт, конь летит и пыхтит,
     И за ним по пятам волчья стая бежит.
     Вот на хуторе дальнем петух прокричал,
     Вихорь-конь добежал, без дыханья упал,
     Седока не видать, унялась дребедень,
     И в тумане по-прежнему виден лишь пень.
     У стрелка ж голова закружилась, и он
     Пал на землю, и слуха и зренья лишен.
     И тогда он очнулся, как полдень уж был,
     И чернеющий лес он покинуть спешил.

        "x x x"

        "ТЕЛЕСКОП"

               Баллада

     Умен и учен монах Артамон,
     И оптик, и физик, и врач он,
     Но вот уж три года бежит его сон,
     Три года покой им утрачен.
     Глаза его впалы, ужасен их вид,
     И как-то он странно на братий глядит.

     Вот братья по кельям пошли толковать:
     "С ума, знать, сошел наш ученый!
     Не может он есть, не может он спать,
     Всю ночь он стоит пред иконой.
     Ужели (господь, отпусти ему грех!)
     Он сделаться хочет святее нас всех?"

     И вот до игумена толки дошли,
     Игумен был строгого нрава:
     Отца Гавриила моли не моли,-
     Ты грешен, с тобой и расправа!
     "Монах,- говорит он,- сейчас мне открой,
     Что твой отравляет так долго покой?"

     И инок в ответ: "Отец Гавриил,
     Твоей покоряюсь я воле.
     Три года я страшную тайну хранил,
     Нет силы хранить ее доле!
     Хоть тяжко мне будет, но так уж и быть,
     Я стану открыто при всех говорить.

     Я чаю, то знаете все вы, друзья,
     Что, сидя один в своей келье,
     Давно занимался механикой я
     И разные варивал зелья,
     Что силою дивных стекол и зеркал
     В сосуды я солнца лучи собирал.

     К несчастью, я раз, недостойный холоп,
     В угодность познаний кумиру,
     Затеял составить большой телескоп,
     Всему в удивление миру.
     Двух братьев себе попросил я помочь,
     И стали работать мы целую ночь.

     И множество так мы ночей провели,
     Вперед подвигалося дело,
     Я лил, и точил, и железо пилил,
     Работа не шла, а кипела.
     Так, махина наша, честнейший отец,
     Поспела, но, ах, не на добрый конец.

     Чтоб видеть, как силен мой дивный снаряд,
     Трубу я направил на гору,
     Где башни и стены, белеясь, стоят,
     Простому чуть зримые взору.
     Обитель святой Анастасии там.
     И что же моим показалось очам?

     С трудом по утесам крутым на коне
     Взбирается витязь усталом,
     Он в тяжких доспехах, в железной броне,
     Шелом с опущенным забралом,
     И, стоя с поникшей главой у ворот,
     Отшельница юная витязя ждет.

     И зрел я (хоть слышать речей их не мог),
     Как обнял свою он подругу,
     И ясно мне было, что шепчет упрек
     Она запоздалому другу.
     Но вместо ответа железным перстом
     На наш указал он отшельнице дом.

     И кудри вилися его по плечам,
     Он поднял забрало стальное,
     И ясно узрел я на лбу его шрам,
     Добытый средь грозного боя.
     Взирая ж на грешницу, думал я, ах,
     Зачем я не витязь, а только монах!

     В ту пору дни на три с мощами к больным
     Ты, честный отец, отлучился,
     Отсутствием я ободренный твоим
     Во храме три дня не молился,
     Но до ночи самой на гору смотрел,
     Где с юной отшельницей витязь сидел.

     Помощников двух я своих подозвал,
     Мы сменивать стали друг друга.
     Такого,