ак узки глазки, как тонки губки, как черны
зубы! Снег на вершинах Бао {9} бессилен соперничать с  белизной  их  щек,  а
брови  поспорят  с  линией,  проведенной  кистью  Куамси  {10}.  Но  обладай
подобными  прелестями  здешняя  дама,  ее  сочли   бы   безобразной.   Между
красавицами  Голландии  и  Китая  есть  известное  сходство,  но  англичанки
решительно ни на кого не похожи. Розовые щеки, зубы отвратительной белизны и
большие глаза не только здесь не редки, но служат  предметом  вожделений.  В
довершение всего у английских дам почти мужские ноги,  и  некоторые  из  них
даже способны прогуливаться пешком.
     Но как сурово  ни  обошлась  с  ними  природа,  они,  очевидно,  решили
усугубить ее немилость, и в  торжественных  случаях  употребляют  для  волос
белую пудру, голубую пудру и черную пудру, а для лица - красную.
     Им нравится раскрашивать лица, подобно корякам, и  густо  покрывать  их
черными  мушками,  которые  они  слюной  приклеивают   всюду,   где   только
вздумается, кроме кончика носа; на этом месте мне еще не  доводилось  видеть
такой мушки. Когда я закончу портрет английской щеголихи, вы лучше  поймете,
как располагаются эти мушки {11}. Портрет этот я постараюсь отправить вам  в
ближайшее время; он пополнит вашу замечательную коллекцию картин,  старинных
монет и всяческих уродцев.
     Но белее всего меня поразило  обстоятельство,  о  котором  поведал  мне
житель этой страны, на чье слово можно положиться. "У большинства наших дам,
- сказал он, - есть два лица: одно для  сна,  другое  для  общества.  Первое
годится для мужа и домашних, второе - чтобы  пленять  чужих.  Домашнее  лицо
нередко бывает невзрачным, зато второе всегда привлекательно; его делают  по
утрам за туалетом, прибегая к советам  зеркала  и  льстивой  служанки,  дабы
решить, каким ему быть сегодня". - Не знаю, насколько  эти  слова  близки  к
истине, но одно несомненно: перед выходом из дома англичанки  не  одеваются,
но раздеваются, и  я  собственными  глазами  видел  как  дама,  дрожавшая  в
гостиной от легкого сквозняка, отправилась на прогулку чуть ли не нагишом.
     Прощай!


     Письмо IV

     [Гордость англичан. Свобода. Пример того и другого. Газеты.
     Цивилизованность.]

     Татарскому посланнику в Москве Фип Си-хи
     для последующей пересылки с русским караваном в Китай,
     первому президенту Академии церемоний в Пекине - Фум Хоуму.

     Англичане молчаливы, как японцы,  но  самомнением  превосходят  жителей
Сиама. Их сдержанность я поначалу объяснял скромностью, теперь же вижу,  что
она порождена гордостью. Снизойдите обратиться к ним первыми - и  вам  легко
удастся завязать с ними знакомство, прибегните к лести - и  вы  обретете  их
дружбу и уважение. Они мужественно сносят голод, холод,  усталость  и  любые
житейские невзгоды; опасность лишь закаляет их дух, а в беде они  не  теряют
бодрости. Одно лишь для них непереносимо - презренье. Его англичанин  боится
больше, чем смерти. Чтобы избежать презренья, он готов расстаться с  жизнью,
и умирает, когда ему кажется, что он утратил уважение света.
     Гордость равно питает их национальные пороки и добродетели.  Англичанин
приучен любить короля как своего друга, но признавать лишь одного повелителя
- закон, который он сам учреждает. Ему внушают презрение страны, где свобода
одного покупается ценой всеобщего рабства, где сначала  возносят  тирана,  а
потом трепещут перед его властью, точно она дарована небесами. Повсюду у них
только и разговоров, что о свободе,  и  тысячи  людей  готовы  расстаться  с
жизнью ради этого слова, хотя,  возможно,  ни  один  даже  не  понимает  его
смысла. Однако  последний  мастеровой  почитает  за  долг  ревностно  беречь
свободу своей страны и нередко рассуждает о  ней  так  высокопарно,  как  не
пристало даже великому императору, ведущему свою родословную от Луны.
     На днях, проходя мимо одной из городских тюрем, я невольно остановился,
чтобы послушать разговор {1}, который, как мне казалось, должен  был  немало
меня  позабавить.  Беседу  вели  арестант-должник  за  решеткой,  часовой  и
присевший передохнуть носильщик. Говорили они о возможной высадке  французов
{2}, и каждый из собеседников, выказывал живую готовность защитить родину от
грозной опасности.
     - Что до меня, - воскликнул арестант, - то больше всего я тревожусь  за
нашу свободу! Что с ней станется, если победят французы?  Друзья  мои,  ведь
свобода - главное достояние англичанина, ради ее спасения не жалко и  жизни.
Нет, ее французу у нас не отнять! А уж если они победят, нечего  ждать,  что
они сохранят нашу свободу, потому что сами они рабы!
     - То-то и есть, что рабы, - подхватил носильщик, - все поголовно  рабы!
Им только тяжести таскать - больше  ни  на  что  не  годятся.  Да  чтоб  мне
отравиться этим глотком (в руке он держал кружку), если я соглашусь на такое
рабство. Я лучше в солдаты пойду!
     Часовой, взяв стакан у носильщика, воскликнул с неподдельным жаром:
     - Да что  там  свобода!  Наша  религия  -  вот  что  от  таких  перемен
пострадает! Да, любезные,  вере  урон  будет!  Чтоб  дьявол  утащил  меня  в
преисподнюю (столь торжественной была его клятва!), но уж коли французы сюда
явятся, нашей вере придет конец!
     Произнеся это, он не осушил кружку залпом, а поднес ее к губам и  выпил
неторопливо с истинным чувством.
     Короче говоря, в Англии каждый мнит себя политиком; даже прекрасный пол
часто мешает слова любви с речами о суровых опасностях, угрожающих нации,  и
нередко побеждает, прибегая к оружию более губительному, чем глаза.
     Как  и  в   Китае,   всеобщее   увлечение   политикой   находит   здесь
удовлетворение в ежедневных газетах {3}. Только у нас  император  пользуется
газетой, дабы наставлять свой  народ,  здесь  же  народ  норовит  поучать  в
газетах правительство. Не думай, однако, будто сочинители этих листков  и  в
самом деле что-то смыслят  в  политике  или  в  государственном  управлении.
Сведениями своими они  обязаны  какому-нибудь  оракулу  в  кофейне,  который
услышал их накануне вечером за игорным столом от  вертопраха,  почерпнувшего
их у привратника одного вельможи,  а  тот  выудил  их  у  камердинера  этого
вельможи, камердинер же сочинил все от начала до конца, чтобы позабавиться.
     Англичане  предпочитают  внушать  окружающим  скорее  уважение,  нежели
любовь. Это придает чопорность их развлечениям и даже самая  веселая  беседа
всегда бывает слишком глубокомысленной  для  приятного  времяпрепровождения.
Хотя в обществе ваш слух редко оскорбляет грубая шутка, но  столь  же  редко
вас восхищает и острословие, которое доставляет человеку хотя и  мимолетную,
но истинную радость.
     Впрочем, недостаток веселости они возмещают  учтивостью.  Ты,  конечно,
улыбаешься, читая, как  я  расхваливаю  обходительность  англичан:  ведь  ты
слышал иное от миссионеров в Пекине и наблюдал, как совсем по-другому  ведут
себя английские купцы и моряки у нас  в  Китае.  Но  должно  повторить,  что
англичане  намного  обходительнее  своих  соседей.  Особенно  они   достойны
уважения за то, что, оказывая  услугу,  стараются  умалить  ее  значение.  В
других странах тоже любят оказывать услуги чужестранцу, но при этом дают ему
понять, что он у них в долгу. Англичане же оказывают любезность с выражением
полного равнодушия и осыпают тебя благодеяниями  с  таким  видом,  будто  не
ставят их ни в грош.
     Несколько дней тому назад случилось мне гулять в окрестностях Лондона в
обществе англичанина и француза.  Внезапно  хлынул  дождь.  Меня  он  застал
врасплох, тогда как оба моих спутника были в плащах, надежно  защищавших  их
от этого потопа. Англичанин, заметив, что я дрожу, сразу же сказал:
     - Послушайте, друг мой, что вы дрожите? Возьмите мой плащ,  мне  он  не
нужен... Все равно от него никакого проку, и я прекрасно обойдусь без него.
     Француз также показал свою учтивость:
     - Бесценный друг, - воскликнул он, - вы  безмерно  меня  обяжете,  если
воспользуетесь моим плащом! Разве вы не видите, как  прекрасно  он  защищает
меня от дождя? Другому я ни за что его не предложил бы, но ради вас я  готов
расстаться с собственной кожей!
     Надеюсь, почтеннейший Фум Хоум, что примеры подобного рода  дадут  тебе
пищу для размышлений. Книга  природы  -  книга  мудрости,  но  больше  всего
черпает из нее тот, кто читает те с разбором.


     Письмо V

     [Пристрастие англичан к политике. Образчик газеты, отражение в ней
     нравов разных стран.]

     Лянъ Чи Алътанчжи - Фум Хоуму,
     первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

     Я уже писал тебе об удивительном пристрастии этого народа  к  политике.
Англичанину  мало  убедиться,  что  силы  соперничающих  европейских  держав
находятся в равновесии, раз он благоденствует; нет, ему надобно точно знать,
сколько весит каждая гиря в каждой  чаше.  Дабы  он  мог  удовлетворить  это
любопытство,  каждое  утро  за  чаем  ему  подают  листок  с   политическими
новостями. Позавтракав этим, наш политик отправляется в  кофейню  переварить
прочитанное и пополнить свои  сведения.  Оттуда  он  шествует  в  ресторацию
осведомиться, нет ли чего новенького, и так продолжает слоняться  до  самого
вечера, заботливо присовокупляя все новые находки к своей  коллекции.  Домой
он добирается только к ночи, переполненный важными соображениями. Но, увы! -
проснувшись поутру, он узнает, что все вчерашние новости попросту  нелепость
или заведомые враки. Казалось  бы,  отрезвляющий  урок  любому  охотнику  за
новостями. Ничуть не бывало: наш политик, нимало  не  обескураженный,  опять
принимается за свое и рыщет в поисках свежих известий только для того, чтобы
пережить новое разочарование.
     Я часто восхищался коммерческим  духом,  царящим  среди  европейцев,  и
дивился тому, что они умудряются сбывать товары, которые житель Азии счел бы
совершенно бесполезными. В Китае говорят: европеец и на плевке наживется; но
это еще мягко сказано - ведь европейцы даже ложь и  ту  продают  с  барышом!
Любая страна сбывает этот ходкий товар соседям.
     Английскому  торговцу  таким  товаром  достаточно  отправиться  в  свою
контору и сочинить воинственную речь,  якобы  произнесенную  в  сенате,  или
слухи, будто бы почерпнутые при дворе, или сплетню о знатном мандарине,  или
сообщение о тайном сговоре между двумя соседними державами. Затем этот товар
пакуется и отсылается агенту за границей, а тот в свой черед шлет две битвы,
три  осады   и   хитроумное   письмо,   полное   многоточий,   пропусков   и
многозначительных намеков.
     Теперь, полагаю, тебе понятно, что любая газета - изделие всей  Европы,
и, читая ее проницательным взором философа,  замечаешь  в  каждом  сообщении
приметы той страны, коей оно принадлежит. Географическая карта едва ли  дает
столь ясное представление о границах и местоположении  страны,  нежели  этот
листок о характере и нравах ее обитателей. Суеверность и мнимая утонченность
Италии,  церемонность  Испании,  жестокость  Португалии,  опасения  Австрии,
самоуверенность Пруссии, легкомыслие Франции, алчность  Голландии,  гордость
Англии, безрассудство Ирландии и национальное самолюбие Шотландии - все  это
бросается  в  глаза  на  каждой  странице.  Впрочем,  чтение  самой  газеты,
вероятно, развлечет тебя больше, чем мои описания,  а  посему  посылаю  тебе
образчик, который дает представление о том, как пишутся подобные  сочинения,
а равно и о народах, причастных к их созданию.
         НЕАПОЛЬ.  Недавно  здесь мы откопали удивительную этрусскую статую,
      которая  раскололась  пополам, когда ее извлекали из земли. Надпись на
      ней  едва  различима, но Балдуччи, ученый знаток древностей, полагает,
      что  эта  статуя  воздвигнута  в  честь  латинского  царя  Пикуса {1},
      поскольку  можно  отчетливо  разобрать,  что  одна из строк начинается
      буквой   П.  Есть  надежда,  что  эта  находка  послужит  основой  для
      замечательных открытий, так как ученые двенадцати наших академий {2} с
      головой погрузились в ее изучение.
         ПИЗА.  С  тех  пор  как  отец  Вздорцини,  настоятель монастыря Св.
      Гилберта,  переселился  в  Рим,  у  раки  святого более не совершаются
      чудеса.  Верующих  все  больше охватывает тревога, а некоторых терзают
      опасения, что святой Гилберт оставил их вместе с его преподобием.
         ЛУККА.  Правители нашей светлейшей республики уже не раз совещались
      относительно  ее  участия  в нынешних европейских неурядицах {3}. Одни
      склоняются к тому, чтобы отправить войска - роту пехотинцев и шестерых
      кавалеристов  - для поддержания императрицы {4}, другие столь же рьяно
      отстаивают  интересы  Пруссии. Чем окончатся эти споры, покажет время.
      Можно, однако, с уверенностью сказать, что к началу следующей кампании
      мы    сумеем    выставить    семьдесят    пять   вооруженных   солдат,
      главнокомандующего и двух искусных барабанщиков.
         ИСПАНИЯ. Вчера новый король {5} появился перед своими подданными и,
      простояв   полчаса   на   балконе,   удалился   в   свои   покои.  Это
      высокоторжественное  событие  было ознаменовано фейерверком и всеобщим
      ликованием.
         Наша королева прекрасней восходящего солнца и слывет одной из самых
      остроумных  женщин  в  Европе.  Недавно  на  придворном  празднике  ей
      представился   случай   показать   свою  поразительную  находчивость и
      несравненную  живость ума. Герцог Лерма {6} приблизился к ней и, низко
      поклонившись, с улыбкой поднес букет цветов, убранных бриллиантами.
         -  Ваше  величество,  -  воскликнул  он,  -  я  ваш  смиреннейший и
      покорнейший слуга!
         -  О,  сударь!  -  ответила  королева,  не  запнувшись, - я горжусь
      величайшей честью, которую вы мне оказали.
         При этом она сделала глубокий реверанс, и придворные долго смеялись
      меткости и быстроте ее ответа.
         ЛИССАБОН.  Вчера у нас было аутодафе {7} - сожжены были три молодые
      женщины-еретички (одна - удивительная красавица), два еврея и старуха,
      изобличенная   в  колдовству.  Монах,  сопровождавший  эту  последнюю,
      сообщает,  что  видел,  как  из  ее  тела  вылетел дьявол в виде языка
      пламени.  Народ выражал по этому случаю искреннее одобрение, радость и
      возносил хвалу всевышнему.
         Наш  милостивый монарх, наконец, оправился от испуга; хотя за столь
      жестокое  покушение  следовало  истребить  добрую половину нации, он в
      своей  неизреченной доброте пощадил жизнь подданных, и было колесовано
      или  иным  способом казнено всего лишь пятьсот человек. И это за такое
      злодеяние {8}.
         ВЕНА.   Как  стало  известно  из  достоверных  источников,  отряд в
      двадцать  тысяч австрийцев атаковал превосходящие силы пруссаков, всех
      обратил в бегство, а прочих взял в плен.
         БЕРЛИН.  Как  стало  известно  из  достоверных  источников, отряд в
      двадцать  тысяч  пруссаков  атаковал  превосходящие  силы  австрийцев,
      обратил  их  в  бегство  и  захватил  много пленных вместе с войсковой
      казной, пушками и обозом.
         Хотя  эта  кампания  прошла  не совсем согласно с нашими желаниями,
      когда  наши мысли обращаются к тому, кто нами правит, на душу нисходит
      покой: пока мы спим, король бодрствует {9}, охраняя нашу безопасность.
         ПАРИЖ.  Скоро  мы  нанесем решающий удар. В Гавре готовы к отплытию
      семнадцать  плоскодонных судов {10}. Народ ликует, и наши министры без
      труда  обеспечивают  армию  всем необходимым. Мы стоим на краю гибели.
      Народ  выражает  крайнее недовольство. Министры вынуждены прибегнуть к
      самым суровым мерам, чтобы покрыть военные расходы.
         Наши  невзгоды  велики,  но  мадам  де  Помпадур  {11}  каждую ночь
      исправно  снабжает  нашего  короля,  который начинает дряхлеть, свежей
      девицей.  Его  здоровье, слава богу, все еще крепко, и, в опровержение
      всяких  слухов,  он  столь  же  успешно  справляется  со  всеми своими
      державными обязанностями. Покушение Дамьена {12} так его испугало, что
      врачи  опасались за его рассудок, но муки этого негодяя вскоре утишили
      царственный ужас в его груди.
         АНГЛИЯ. Школе требуется младший учитель. N. В. Болевший оспой {13},
      умеющий читать и причесывать.
         ДУБЛИН.  Сообщают,  что  знать и дворяне этого королевства, которые
      всячески  поощряют  изящные  искусства,  объявили  подписку  в  пользу
      жеребца  по  кличке  Черныш,  соревнующегося  с  известной  кобылой из
      Падерина {14}.
         Как  сообщают  из  Германии,  принц  Фердинанд  {15} одержал полную
      победу  и  захватил  дюжину литавр, пять штандартов и четыре фургона с
      амуницией, а также множество пленных.
         ЭДИНБУРГ.   Нам   доподлинно   известно,  что  Сондерс  Мак-Грегор,
      повешенный  недавно  за  конокрадство,  вовсе не шотландец, а уроженец
      Каррикфергуса {16}.
     Прощай!


     Письмо VI

     [Утрата счастья в погоне за обогащением ума. Немилость, постигшая
     китайского философа.]

     Первый президент Академии церемоний в Пекине Фум Хоум -
     взыскующему страннику Лянь Чи Альтанчжи, через Москву.

     Охотишься  ли  ты  на  цветущих  берегах  Иртыша,  взбираешься  ли   на
обрывистые склоны Душнура {1}, странствуешь ли по черной  пустыне  Гоби  или
обучаешь учтивости диких европейцев - в любой стране, под любыми небесами, в
счастье и в беде - прими мой привет! Да хранит тебя всемогущий Тянь {2},  да
вселит он в тебя часть своего возвышенного духа!
     Доколе, друг мой, тяга к знаниям будет мешать твоему счастью и отрывать
от родных и близких, без которых жизнь так  безрадостна?  Доколе  ты  будешь
скитаться по свету среди тысяч людей, но без единого  друга,  испытывая  все
тяготы пребывания среди толпы и все горести одиночества?
     Я знаю, ты мне ответишь,  что  утонченное  наслаждение  с  каждым  днем
становиться мудрее вознаграждает нас за все лишения. Знаю, ты  станешь  меня
уверять, что находить счастье в одних чувственных удовольствиях недостойно и
низко и, вероятно, пустишься в рассуждения о прелести духовных  радостей.  И
тем не менее, поверь, друг мой, ты  заблуждаешься.  Все  наши  удовольствия,
даже те, которые на первый взгляд не  имеют  ничего  общего  с  чувственными
ощущениями, происходят от них. Самые хитроумные  математические  выкладки  и
самые занимательные философские доказательства, если они так  или  иначе  не
способствуют какому-либо чувственному удовлетворению, восхищают лишь глупцов
или тех, кто в силу привычки усвоил ложное понятие о наслаждении.  Тот,  кто
отделяет  духовные  услады  от  чувственных,  кто  ищет  счастье  только   в
изощренности ума, так же жалок, как и нагой обитатель  лесов,  для  которого
все участье в плотских утехах, а разум  не  стоит  ничего.  Дикарь,  который
залпом пьет напиток наслажденья, не раздумывая о счастье, и мудрец, который,
разделывая о пользе возлияний, не замечает чаши, - вот две крайности.
     С тяжелым сердцем, дорогой мой Альтанчжи, сообщаю тебе печальную весть:
то, что люди почитают за счастье, отныне больше не  твой  удел.  Ты  покинул
Китай,  вопреки  древнему  запрету  и   обычаям   страны,   и   тем   вызвал
неудовольствие нашего великого  императора,  что  повлекло  за  собой  самые
ужасные последствия. По его приказу твоя жена, дочь и родственники  схвачены
и обращены в дворцовых рабов. Отныне все они,  кроме  твоего  сына,  вдвойне
собственность того, кто владеет всем на свете. Сына же,  рискуя  головой,  я
скрыл  от  стражников,  выполнявших  волю  императора.  Юноша  упорствует  в
намерении разыскать тебя, где бы  ты  ни  находился.  Ради  этого  он  готов
преодолеть любые опасности. Хотя ему всего лишь пятнадцать лет,  доблесть  и
отцовская решимость сверкают