ит
источником света и тепла.
     Прощай.


     Письмо XVII

     [О нынешней войне между Францией и Англией и нелепых поводах, к ней
     приведших.]

     Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,
     первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

     Если бы азиатский политический деятель  прочел  все  договоры  о  мире,
которые последние сто  лет  чуть  не  ежегодно  заключаются  в  Европе,  он,
пожалуй, крайне изумился бы тому, что христианские правители умудряются  все
же враждовать  друг  с  другом.  Статьи  этих  договоров  составлены  весьма
тщательно и утверждаются с величайшей торжественностью! Обе стороны клянутся
неукоснительно соблюдать все условия соглашения, и кажется, будто  наступило
полное примирение и воцарилась искренняя дружба.
     Но, невзирая на все эти договоры, народы Европы почти беспрерывно воюют
друг с другом. Нарушить соглашение, принятое по всем правилам, очень  легко,
причем виноватой не бывает ни та, ни другая сторона. Сначала кто-то из  них,
например, нечаянно  нарушает  незначительное  условие  соглашения,  в  ответ
бывший соперник тоже совершает мелкое нарушение, но уже преднамеренно, что в
свой черед влечет за собой более серьезный выпад противной стороны. И  те  и
другие жалуются на нарушения и  оскорбления,  объявляется  война,  поражения
чередуются с победами, а победы - с поражениями, гибнут  двести  или  триста
тысяч человек; устав от всего этого, противники останавливаются  на  том,  с
чего начали, и хладнокровно приступают к новым мирным переговорам.
     Англичане  и  французы,  по-видимому,  почитают  себя   первыми   среди
европейских народов. Хотя их разделяет узкий морской пролив, нет  характеров
более  несхожих.  Будучи  соседями,  они  привыкли  бояться  друг  друга   и
восхищаться друг другом. Сейчас обе страны ведут  разорительную  войну  {1},
взаимное ожесточение достигло предела, пролито много крови,  а  все  потому,
что одной стороне хочется носить больше мехов, нежели носит другая.
     Поводом к войне  послужили  земли  за  тысячи  миль  отсюда:  холодная,
пустынная, неприветливая страна, принадлежащая народу, который владел  ею  с
незапамятных времен. Дикие обитатели Канады почитают ее своей собственностью
по праву долгого владения. Ведь они здесь  безраздельно  царили  веками,  не
зная соперников и не ведая врагов, кроме хищных медведей да коварных тигров.
Родные леса давали им все необходимое для жизни, и  они  умели  наслаждаться
тем, что имели. Так они могли бы жить вечно, если бы англичане не проведали,
что Канада богата пушным зверем. С этого  часа  страна  стала  предметом  их
вожделений.  Оказалось,  что  Англии  крайне  нужны  меха:  дамы   принялись
оторачивать мехом платья, а меховые  муфты  носили  и  щеголи,  и  щеголихи.
Словом, выяснилось,  что  без  мехов  государственное  благоденствие  просто
невозможно, и тогда англичане стали умолять короля  подарить  им  не  только
канадскую землю, но и  живущих  на  ней  туземцев,  дабы  обеспечить  Англию
жизненно необходимым ей товаром.
     Столь скромная и разумная  просьба  была  немедленно  удовлетворена,  и
множество колонистов отправилось завоевывать далекую страну и добывать меха.
Французы, которые столь же нуждались в мехах (ведь они  не  меньше  англичан
любят муфты и палантины), обратились с подобным же прошением к своему королю
и встретили  такой  же  милостивый  прием  у  монарха,  который  великодушно
пожаловал им то, что ему не принадлежало. Где бы ни  высаживались  французы,
они тотчас же объявляли землю своей собственностью;  где  бы  ни  появлялись
англичане, они в свой черед тоже называли себя хозяевами по тому  же  праву,
что и французы. Кроткие дикари не сопротивлялись, и незваные гости, если  бы
они договорились меж собой, могли бы мирно разделить несчастную  страну.  Но
они перессорились из-за границ, из-за земель и рек, на которые  ни  одна  из
сторон не могла предъявить  иных  прав,  кроме  права  сильного.  Тяжба  эта
такова, что ни один порядочный человек не может искренно  желать  успеха  ни
той, ни другой из сторон.
     Некоторое время война шла  с  переменным  успехом.  Поначалу  побеждали
французы, но за последнее  время  англичане  окончательно  вытеснили  их  из
Канады. Не думай, однако, что успех одной стороны -  залог  мира;  напротив,
даже временное перемирие возможно при  условии  крайнего  истощения  воюющих
государств. Первый шаг к примирению скорее пристало  делать  победителю,  но
среди  англичан  есть  немало  опьяненных  успехом  людей,  которые  требуют
продолжения войны.
     Самые дальновидные из здешних политиков  все  же  понимают,  что  плоды
нынешних побед, если их удерживать,  обернутся  для  Англии  не  благом,  но
тяжким бременем и послужат ослаблению страны, а  не  ее  возвеличению.  Ведь
государство похоже на человека: если ноги чересчур  велики  по  сравнению  с
туловищем, тогда это не только не служит на  пользу  целому,  но,  наоборот,
вредит  ему.  Между  колониями  и  метрополией  должна  всегда   сохраняться
известная соразмерность: население в колониях растет, а вместе с  ним  и  их
могущество, а,  обретая  могущество,  колонии  обретают  независимость.  Они
выходят  из  повиновения,  и  страна  поглощается  собственными  владениями.
Турецкая империя была бы намного грознее, будь она не так обширна. Теперь же
она не в состоянии ни управлять принадлежащими ей областями,  ни  отказаться
от них; она вынуждена  защищать  их,  но  не  в  силах  принудить  к  полной
покорности.
     Однако, сколь ни очевидны эти истины, есть много англичан, ратующих  за
основание новых колоний в недавно завоеванных землях. Они готовы отправить в
американские пустыни избыток  соотечественников  или,  как  они  выражаются,
дрянные излишки нации. Но кто эти несчастные, обреченные на переселение?  Не
калеки, поскольку на чужбине они так же не нужны, как и у себя  дома,  и  не
бездельники, которые за хребтами Аппалачей умрут от голода, как и на  улицах
Лондона. Эти "излишки" подразумевают  самых  трудолюбивых  и  предприимчивых
людей, иначе говоря, тех, кто может  быть  полезен  отечеству  дома,  должен
почитаться опорой нации и  быть  взыскан  милостями  государства.  Какие  же
товары станут поставлять взамен вновь  учрежденные  колонии?  А  вот  какие!
Шелк-сырец, пеньку и табак. Стало  быть,  Англия  должна  обменивать  лучших
граждан на шелк-сырец, пеньку и табак, а храбрым солдатам и  честным  купцам
придется платить жизнью  за  понюшку  табака  и  шелковую  юбку.  Чудовищная
нелепость! Стоит ли после этого дивиться правителям Даурии, которые  продают
свою веру, жен  и  собственную  свободу  за  стеклянные  бусы  или  скверный
перочинный нож.
     Прощай.


     Письмо XVIII

     [Повесть о китайской матроне.]

     Лянь Чи Альтанчжи к ***, амстердамскому купцу.

     Англичанин любит свою жену страстно, голландец -  не  более,  чем  того
требует благоразумие; предлагая руку, англичанин часто отдает  в  придачу  и
сердце; голландец, предлагая руку, предусмотрительно  оставляет  сердце  при
себе; англичанин любит неистово и в ответ требует столь же неистовой  любви,
голландцу довольно скромных изъявлений чувств, поскольку сам не  слишком  на
них тороват; англичанин исчерпывает почти все радости  брака  за  первый  же
год, голландец расходует наслаждения бережно и всегда постоянен,  затем  что
всегда равнодушен.
     Между голландцем-женихом и голландцем-мужем разница невелика. И  тот  и
другой в равной мере исполнены невозмутимого спокойствия; полог не таит  для
них Элизиума или Рая, и в первую ночь Yiffrow {Невеста (голланд.).} для  них
не более богиня, чем через двадцать лет совместной жизни. Не  в  пример  им,
многие англичане женятся, дабы испытать в жизни хотя бы один месяц  счастья.
Они словно не в силах заглянуть в будущее  далее,  чем  на  этот  срок,  они
вступают в брак, надеясь упиться блаженством, и, не испытав его, проникаются
презрением к счастью вообще. А это рождает откровенную  ненависть  или,  что
еще хуже, отвращение, скрытое, под  личиной  приторной  нежности.  На  людях
соблюдаются все приличия,  произносятся  затверженные  любезности,  дома  их
сменяют косые взгляды, угрюмое молчание или ожесточенные ссоры.
     А посему стоит мне увидеть молодых супругов, которые милуются у всех на
глазах, как я сразу начинаю подозревать, что  эти  люди  стараются  обмануть
других или себя, так как они либо ненавидят друг друга, либо в самом  начале
пути безрассудно расточают запас любви, отпущенный им на все путешествие. Ни
он, ни она не должны требовать тех  знаков  любви,  которые  несовместимы  с
истинной свободой и счастьем. Настоящая любовь, идущая от сердца, скажется в
тысяче нечаянных изъявлений нежности, а  холодное  и  нарочитое  выставление
страсти напоказ свидетельствует о слабом разуме или о большом лицемерии.
     Чжоан слыл самым любящим супругом, а Ханси - самой преданной  женой  во
всем корейском  царстве  {1}.  Их  почитали  образцовой  супружеской  парой.
Соотечественники ими любовались и завидовали их  счастью.  Куда  бы  ни  шел
Чжоан, за ним следовала и Ханси. И все свои радости Ханси делила с супругом.
Они всегда ходили, держась за руки, во всем выказывая взаимную любовь, то  и
дело обнимались и целовались. Уста их были постоянно слиты, так что,  говоря
языком медицины, они пребывали в постоянном анастомозе {2}.
     Казалось, ничто не в силах разрушить их взаимное согласие, так безмерна
была их любовь. Но тут произошел случай, несколько поколебавший веру мужа  в
постоянство жены; ведь чтобы омрачить столь нежную любовь, достаточно самого
ничтожного повода.
     Как-то раз он шел мимо кладбища, находившегося неподалеку от его  дома,
и увидел там даму в глубоком трауре (всю в белом). В руке у нее был  большой
веер, которым она обмахивала свежий могильный  холмик.  Хотя  Чжоан  смолоду
приобщился к мудрости в школе Лао, он все же не мог  догадаться  о  причинах
столб  странного  поведения,  и  поэтому,  приблизившись  к   ней,   вежливо
осведомился, что все это значит.
     - Увы, - воскликнула дама, и глаза ее наполнились слезами,  -  как  мне
перенести утрату мужа, погребенного в этой могиле! Он был лучшим из людей  и
нежнейшим супругом! Умирая, он запретил мне выходить замуж до тех пор,  пока
не просохнет земля над его могилой; я твердо намерена исполнить его волю,  и
теперь, как видите, обмахиваю веером могилу, чтобы она скорее подсохла.  Вот
уже два дня я строго соблюдаю его завет и не выйду замуж,  пока  не  исполню
все в точности, как он завещал, даже если могила будет  сохнуть  еще  четыре
дня.
     Чжоан, пораженный красотой женщины, все же не мог удержаться от улыбки,
потому что очень уж спешила вдова  с  замужеством.  Утаив,  однако,  причину
веселости, он учтиво пригласил даму в гости, прибавив, что у него есть жена,
которая сумеет смягчить ее горе сочувствием. Когда они уже были дома, Чжоан,
улучив  минуту,  рассказал  Ханси  о  том,  что  видел,  прямо  сказав,  что
опасается, как бы и ему не выпала такая доля, случись милой супруге пережить
его.
     Трудно  описать,  как  негодовала  Ханси  по   поводу   столь   низкого
подозрения. И так как  ее  любовь  к  мужу  была  не  только  сильна,  но  и
чрезвычайно  чувствительна  ко  всему,  Ханси  ответила  на  его  подозрения
слевами, укорами, грустными взглядами  и  сетованиями.  Досталось  и  вдове:
Ханси объявила,  что  ни  за  что  не  проведет  ночь  под  одним  кровом  с
негодяйкой, которая  способна  на  такое  постыдное  непостоянство.  Словом,
несмотря на холодную ночь и непогоду, гостье  пришлось  искать  себе  другое
пристанище; Чжоан не хотел перечить жене, и Ханси настояла на своем.
     Не прошло и часа после ухода  вдовы,  как  в  дверь  постучался  бывший
ученик Чжоана, пришедший навестить наставника, которого не видел много  лет.
Приняли его весьма гостеприимно и усадили за стол на самое  почетное  место.
Вино  лилось  рекой.  Чжоан  и  Ханси  не  скупились   на   знаки   взаимной
привязанности и полного примирения. Ничто, казалось, не могло  сравниться  с
их счастьем; муж был так нежен, а жена так покорна, что, глядя на них,  мало
кто им с грустью не позавидовал бы. Но тут их  счастью  пришел  внезапный  и
роковой конец. С Чжоаном случился апоплексический  удар,  и  он  бездыханный
упал на пол. Все попытки вернуть его к  жизни  оказались  тщетными.  Сначала
Ханси была безутешна, но через несколько часов нашла в  себе  силы  прочесть
завещание покойного. На следующее утро она уже повела разумные  речи,  мудро
превозмогая свое горе,  на  второй  день  сумела  утешить  молодого  ученика
Чжоана, а на третий они без дальних околичностей решили пожениться.
     В доме утихли рыдания, тело Чжоана сунули в  старенький  гроб,  который
поставили в убогой каморке и бросили без присмотра до того часа, когда закон
разрешал погребение. Тем временем Ханси и юный ученик надели  самые  дорогие
одежды, невеста украсила нос огромным драгоценным камнем, а ее  возлюбленный
облачился  в  самый  роскошный  наряд  своего  усопшего  учителя,   приклеив
накладные усы, которые свисали до самого  пола.  Наступил  долгожданный  час
свадьбы. Родственники радовались близкому счастью новобрачных. Весь дом  был
в огне светильников, которые источали тонкий аромат и сияли ярче полуденного
солнца. Во внутренних покоях Ханси с нетерпением поджидала молодого мужа.  И
вдруг в смятении и страхе вбежал слуга и сообщил,  что  с  женихом  случился
глубокий обморок,  который  обернется  смертью,  если  не  раздобыть  сердце
недавно умершего человека и не приложить к его  груди.  Услышав  эту  весть,
Ханси,  подобрав  одежды,  схватила  молоток  и  кинулась  к  гробу,   решив
воспользоваться сердцем мертвого мужа ради спасения живого. Она  так  сильно
била по крышке гроба, что оторвала ее после двух-трех ударов,  но  покойник,
доселе лежавший без движения, внезапно зашевелился. Ханси в  ужасе  выронила
молоток, а Чжоан поднялся из гроба, не понимая, что с ним произошло,  почему
его жена так разодета и отчего она так изумлена. Он  прошелся  по  комнатам,
удивляясь их пышному убранству. Однако он недолго пребывал в неведении,  так
как домашние поспешили рассказать ему все, что произошло после того, как  он
лишился чувств. Не веря своим  ушам,  он  кинулся  на  поиски  Ханси,  чтобы
услышать правду  из  уст  жены  или  укорить  ее  за  неверность.  Но  Ханси
предупредила его упреки: не снеся позора и разочарования, она вонзила себе в
сердце нож, и Чжоан нашел лишь ее окровавленное тело.
     Чжоан, как истинный философ, не стал предаваться чрезмерному  отчаянию,
а счел за благо стойко перенести утрату, и, починив гроб, в котором покоился
сам, положил в него неверную жену, а чтобы не пропало свадебное угощение,  в
тот же вечер женился на вдове с большим веером.
     И поскольку оба заранее узнали слабости друг друга, они  умели  прощать
их в супружеской жизни. Так прожили они согласно много  лет,  и,  не  ожидая
блаженства, были довольны тем, что обрели.
     Прощайте.


     Письмо XIX

     [Как англичане обходятся с неверными женами и как с ними обходятся
     русские.]

     Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,
     первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

     Вчера мне  нанес  визит  господин  в  черном,  сопровождавший  меня  по
Вестминстерскому аббатству. После чая  мы  решили  погулять  в  окрестностях
города и отдохнуть на лоне природы,  которая  вновь  начинает  облекаться  в
зеленый наряд. Однако  в  предместье  нам  преградила  путь  толпа,  которая
обступила супружескую пару, ссорившуюся так громко  и  яростно,  что  нельзя
было разобрать ни единого слова. Зеваки радовались перебранке, которая,  как
после выяснилось, разгорелась между аптекарем Какафаго  и  его  благоверной.
Насколько  можно  было  понять,  доктор,  зайдя   на   половину   жены   без
предупреждения, застал там джентльмена при обстоятельствах, не вызывающих ни
малейшего сомнения.
     Будучи ревнителем чести, доктор  решил  сразу  же  отомстить  за  столь
наглое оскорбление и, схватив с каминной доски ржавый мушкетон, прицелился в
осквернителя супружеского ложа и спустил курок. Негодяй, конечно, получил бы
пулю в лоб, если бы не оказалось, что мушкетон уже много лет  как  никто  не
заряжал. Кавалер удрал через окно, а дама, превосходно изучившая нрав своего
супруга, тотчас затеяла с ним перебранку. Муж был вне себя  от  гнева,  жена
вопила что есть мочи; на шум сбежалась толпа, но не для того, чтобы помирить
их, а чтобы позабавиться их ссорой.
     - Увы, -  сказал  я  своему  спутнику,  -  что  станется  с  несчастной
женщиной, уличенной в измене? Поверьте, я жалею ее от всего сердца: ее  муж,
полагаю, ее не пощадит. Сожгут ли ее  заживо,  как  заведено  в  Индии,  или
отрубят ей голову, как в Персии?  Будут  сечь  бичами,  как  в  Турции,  или
обрекут на вечное заточение, как у нас в Китае? Объясните мне, как карают за
такой проступок английских жен?
     - У  нас  никогда  не  наказывают  оступившуюся  даму,  -  ответил  мой
собеседник, - за все расплачивается муж.
     - Вы, разумеется, шутите!  -  прервал  я  его.  -  Я  чужеземец,  а  вы
насмехаетесь над моим невежеством!
     - Я и не думаю шутить, - отвечал он. - Доктор Какафаго застал  жену  на
месте преступления, но, поскольку у него нет свидетелей, он ничего не сможет
доказать. А потому ему придется просто отправить ее к родственникам,  причем
выделив ей часть своего дохода.
     - Невероятно! - воскликнул я.  -  Мало  того,  что  ей  позволяют  жить
отдельно от предмета ее ненависти, так он еще обязан давать ей деньги,  дабы
она не пала духом.
     - Вот именно, - сказал мой собеседник, - а вдобавок все будут  называть
его рогоносцем. Мужчины станут смеяться над ним, дамы - жалей" его,  и  даже
самые близкие друзья не смогут сказать в его оправдание ничего кроме:
     "Бедняга никому не делал зла".
     - Погодите! - прервал его я. - Неужели никак нельзя наказать изменницу?
Неужели у вас нет исправительных домов для таких особ  или  другой  кары  за
такое преступление?
     - Милейший! - с улыбкой заметил мой собеседник. - Да если бы к каждому,
кто был повинен в подобном проступке, относились бы так сурово, то  половине
королевских подданных пришлось бы сечь другую. Признаюсь, дорогой Фум,  будь
я на месте английского супруга, то больше  всего  на  свете  остерегался  бы
ревновать или совать нос в дела жены, если ей было бы угодно  держать  их  в
тайне. Допустим, я уличу ее в неверности, что из  этого  воспоследовало  бы?
Если я спокойно проглочу оскорбление, надо мной будут смеяться только она  и
ее любовник, а если я, наподобие  трагического  героя,  примусь  громогласно
сетовать, то стану посмешищем всего  света.  А  посему,  уходя  из  дому,  я
непременно сообщал бы жене, куда я  иду,  дабы  ненароком  не  встретить  ее
где-нибудь с любезным ее сердцу  обманщиком.  По  возвращении  же  я  всегда
стучал бы в дверь на особый  манер  и  вдобавок,  неторопливо  подымаясь  по
лестнице, предупреждающе кашлял бы раза четыре. Я ни за что на свете не стал
бы заглядывать к ней под кровать или за занавески, и даже случись мне узнать
наверное, что тут прячется капитан, я, невозмутимо прихлебывая холодный чай,
принялся бы в самом почтительном тоне рассуждать об армейских чинах.
     Мне кажется из всех народов наиболее мудро при подобных обстоятельствах
ведут себя русские. Жена обещает мужу никогда  не  попадаться  на  нарушении
обета верности, а он обещает без малейшей злобы  избить  ее  до  полусмерти,
если она все-таки на этом попадется. Словом, каждый из  них  знает  заранее,
что его ждет при таких обстоятельствах.  Жена  грешит,  принимает  обещанные
побои, потом вновь обретает расположение супруга, и все начинается сначала.
     Посему, когда русская девица собирается замуж, ее отец,  держа  в  руке
палку {1}, спрашивает жениха, берет ли он  эту  деву  в  же