воднениях, пожарах и т.д. всегда масса движения, грозного  сияния
и блеска, оглушительного  шума,  грома,  треска,  стука.  Огонь  всегда  или
зловеще сияет или мыслится его разрушительное  действие.  От  света  берется
только блеск,  ослепительная  пламенность.  Автор  "Илиады"  особенно  любит
грозное и сильное движение огромных и тяжелых масс. Может  быть,  поэтому  в
"Илиаде" и нет цветов: цветы соответствуют более мирной, более  спокойной  и
субъективно-умиротворенной красоте. Совсем другая картина в "Одиссее". Здесь
чувствуется новый этап:  конец  общинно-родового  коллективизма  и  близость
перехода к частной собственности, к индивидуализму,  к  субъективизму.  Если
привести наиболее характерный пример для "Одиссеи", то это будет, пожалуй, ?
22. Тут в картине заходящего солнца разлито мирное, субъективно  наполненное
и созерцательное настроение. Вспомним, как изображается вечер  в  Ил.  XVIII
210 - 214, где он, собственно говоря, только упоминается, или в Ил. XXII 317
- 319, где он опять-таки беспощадно объективен:
   Как между звезд остальных средь мрака ночного сияет
   Геспер, которого в небе звезды не найдется прекрасней,
   Так острие на пелидовой пике сияло...
   Такое же мягкое настроение, как и в ? 22, мы имеем в ?  23,  где  впервые
изображается настроение людей, тоскующих по родине, - сравнение, построенное
на  основе  бытового  образа  мирной  сельской  жизни.  Из  всех   сравнений
"Одиссеи", использующих образы  неодушевленной  природы  в  стиле  "Илиады",
кажется, можно привести только одно - ? 21, но оно  значительно  умягчено  и
субъективизировано. Из растительного мира сравнение ? 24  слегка  напоминает
"Илиаду", но зато сравнение Навсикаи с пальмой в ? 25 поражает своей  тонкой
эстетической культурой, даже в  отличие  от  ?  20,  где  все  еще  остаются
некоторые практические мотивы. Из животного мира тоже  несколько  напоминает
"Илиаду" сравнение ? 26.
   Итак, "Одиссея" живет гораздо более субъективным духом. Потому-то в ней и
мало  сравнений   (ведь   сравнение   слишком   объективизировано,   слишком
созерцательно и слишком реально) и эти сравнения гораздо слабее  разработаны
(их пластика начинает уступать настроениям). Тут нет  того  обычного  приема
"Илиады",  который  указывает  на  эпический  объективный  стандарт:  пастух
веселится, когда овцы идут за баранами к водопою, и - Эней  веселится  душой
(XIII 494); умирает герой, - и Посейдон "веселится" (ХХ  405);  Борей  сушит
осенью землю, и - возделыватель ее радуется сердцем (XXI 345  -  347).  Там,
где в "Одиссее" говорится о таком "утешении",  оно  всегда  гораздо  ярче  и
субъективно напряженнее (например,  как  люди  утешаются  травлей  зверей  в
сравнении ? 26 или как тешится Артемида охотой в контексте образа Навсикаи в
VI 102; тут же стих 105 о том, как любуется Лето на Артемиду и ее спутницу -
пример более созерцательного "утешения").
   ? 17. Ил. XXIII 596 - 600
   Так сказал и, подведши коня, передал Менелаю
   Нестора храброго сын. И радость взяла Менелая, -
   Радость такая, какую роса доставляет колосьям
   Нивы, зеленой еще, когда защетинится пашня.
   600 Так же и духом твоим, Менелай, овладело веселье.
   ? 18. VIII 555 - 561
   555 Словно как на небе звезды вкруг ясного месяца ярко
   Светятся, видные четко в то время, как воздух безветрен;
   Видным становится вдруг и кругом все, - высокие мысы,
   Скалы, долины; воздушный простор наверху необъятен.
   На небе видны все звезды. И сердцем пастух веселится.
   560 Столько в пространстве меж Ксанфом рекой и судами ахейцев
   Виделось ярких троянских огней впереди Илиона.
   ? 19. XV 78 - 83
   Так он сказал. Покорилаcь ему белорукая Гера.
   С Иды горы на великий Олимп устремилась богиня.
   80 Как устремляется мысль человека, который, прошедши
   Много земель, представляет себе их разумною мыслью:
   "Там бы мне и там побывать" - и мечтает о многом.
   Так же стремительно вдаль понеслась и владычица Гера.
   ? 20. XII 199 - 201
   Как человек в сновиденье никак не поймает другого:
   200 Тот убежать от него, а этот поймать не способен.
   Так же и Гектор не мог убежать, Ахиллес же - настигнуть.
   ? 21. Од. XIX 204 - 208
   Слушала та, и лились ее слезы, и таяли щеки,
   205 Так же, как снег на скалистых вершинах возвышенных тает,
   Евром согретый и раньше туда нанесенный Зефиром;
   Рeки быстрее текут, вздуваясь от таянья снега.
   Таяли так под слезами ее прекрасные щеки
   ? 22. XIII 31 - 35
   Так же, как жадно мечтает об ужине пахарь, который
   Плугом весь день целину поднимал на волнах винноцветных;
   С радостным сердцем он видит, что солнце спустилось на землю,
   Что уже время на ужин брести ему шагом усталым.
   35 Так наконец, Одиссею на радость, спустилося солнце.
   ? 23. Х 410 - 417
   Как на деревне телята к пасущимся в стаде коровам,
   В скотный вернувшимся двор, когда напитались досыта,
   Прыгая, мчатся навстречу и их удержать уж не могут
   Стойла; мыча непрерывно, вокруг матерей они быстро
   Бегают. Так и ко мне, когда увидали глазами,
   415 Спутники кинулись, плача. Такое они испытали,
   Словно вернулись внезапно на остров скалистый Итаку,
   В край свой родимый и город, где выросли все и родились.
   ? 24. V 327 - 332
   Плот волна и туда и сюда по теченью носила.
   Так же, как северный ветер осенний гоняет равниной
   Стебли колючие трав, сцепившихся крепко друг с другом, -
   330 Так же и плот его ветры по бурному морю гоняли.
   То вдруг Борею бросал его Нот, чтобы гнал пред собою,
   То его Евр отдавал преследовать дальше Зефиру.
   ? 25. VI 160 - 168
   160 Смертных, подобных тебе, не видал до сих пор никогда я
   Ни средь мужчин никого, ни средь жен, - изумляюсь я, глядя
   Близ алтаря Аполлона на Делосе в давнее время
   Видел такую же я молодую и стройную пальму.
   Я ведь и там побывал с толпою товарищей верных.
   165 Ехав дорогой, в которой так много ждало меня бедствий!
   Вот и тогда, увидавши ее, я стоял в изумленьи
   Долго: такого ствола на земле не всходило ни разу!
   Так и тебе я, жена, изумляюсь.
   ? 26. XXII 302 - 309
   Те ж, соколам кривокогтым с изогнутым клювом подобясь,
   С гор налетевшим внезапно на птичью огромную стаю, -
   Тучами падают птицы, спасаясь от них, на равнину,
   305 Соколы бьют на лету их, и нет им спасенья ни в бегстве,
   Нет и в защите. Любуются люди, довольные ловом.
   Так же они женихов гоняли по залу, разили
   Копьями вправо и влево и головы им разбивали.
   Стонами полон был зал, и кровью весь пол задымился.
   В заключение  обзора  гомеровских  сравнений  следует  сказать,  что  они
рассматривались здесь исключительно с точки  зрения  гомеровского  понимания
природы.
   3. Природа вне гомеровских сравнений как предмет свободного эстетического
сознания
   Остается сказать несколько слов об изображении природы у Гомера вне формы
сравнения. Здесь  также  приходится  констатировать  большую  разницу  между
обеими поэмами.
   Материал "Илиады" в этом смысле довольно  сухой.  Природа  здесь  дается,
прежде всего, в виде простого обозначения того или иного места. Ахилл  ловит
пленников "на склонах  Иды"  (XI  105).  Зевс  сидит  "на  высоких  вершинах
обильной потоками Иды" (XI 183); люди сушат пот, став против ветра на берегу
моря (XI 621 сл.) и т.д. Попадаются указания  на  чудесные  явления  природы
вроде кровавых капель, посылаемых на землю Зевсом (XVI  459).  Реки  и  горы
также обычно только именуются, часто с каким-нибудь украшающим  эпитетом:  в
IV 383 читаем о берегах Асопа, травянистых, заросших осокой; в  V  774  -  о
"струящихся  реках"  Симоенте  и  Скамандре.  Впрочем   есть   замечательные
изображения  реки  Ксанфа  (Скамандра)  в  ХХ  -  ХХ1  песнях.   Яркая,   но
объективно-холодная  картина  реки  дана  в  ?   27.   Олимп   (I   419)   -
"многоснежный", а в I 499 Зевс - "на  высочайшей  вершине  горы  многоглавой
Олимпа" и т.д. Более дифференцированное эстетическое чувство местности  в  ?
28 - 29.  Наконец,  поражает  своим  эстетизмом  уже  известная  XIV  песнь,
посвященная "обольщению Зевса", откуда приведем ? 31 - образцы уже позднего,
более интимного, более роскошного отношения к природе, чем вся "Илиада".
   Гром и молния в "Илиаде" - только орудие Зевса. Это  настолько  известно,
что примеры легко может подыскать каждый. В значительной мере облака,  ветры
и тучи также являются не больше, как орудием богов,  за  исключением,  может
быть, ? 32, где исполнительные функции ветров  не  мешают  их  выразительной
разрисовке.
   Растительный мир фигурирует  в  "Илиаде"  тоже  главным  образом  в  виде
простых наименований: о клевере и сельдереe читаем  в  II  776,  о  полбе  и
ячмене - в V 196, о смоковнице -  в  XI  167  и  пр.  Цветы  в  ?  30  и  31
упоминаются в текстах, oтносимых к более позднему времени.
   Совсем другая картина в "Одиссее". Образы  природы  здесь  гораздо  более
одухотворены, содержат гораздо больше  настроения  и  выразительности.  Так,
выразительными и даже вполне живописными надо считать тексты с образами моря
в ? 33, 34 (особенно живописная  буря  ?  34).  Вместо  простого  упоминания
городов, стран, рек, гор и т.д., как в  "Илиаде",  здесь  перед  нами  яркая
чувственно-прелестная живопись. Особенно богата "Одиссея" описаниями страны,
ландшафта, пейзажа. Конечно, в  лесистых  Закинфах  (I  246)  и  "каменистых
Итаках" (I 247), "объятых волнами Итаках" (I 386), недостатка здесь  нет,  и
"розоперстая Заря" то и дело выnтупает здесь из мрака в одном и том же виде,
так что подобного рода эпический стандарт почти  сводится  лишь  к  простому
обозначению начала следующего дня. Но зато здесь много подробных  и  богатых
описаний местности. Такова Итака, остров Калипсо (?  35),  страна  циклопов,
остров киммерийцев (? 36), остров феаков. К  этому  можно  присоединить  еще
изображение "священной горы" и "густо-тенистой пещеры", где родился  Гермес,
в Гомеровском гимне III 229 - 231, а также скалистый хребет и  дикую  долину
под снежным Парнасом около Kрисы (где Аполлон основал свой храм, - II 103  -
107).
   ? 27. Ил. XXII 146 - 152
   Мчались все время они под стеною проезжей дорогой.
   До родников добежали прекрасно струящихся. Два их
   Бьет здесь ключа, образуя истоки пучинного Ксанфа.
   Первый источник струится горячей водой. Постоянно
   150 Паром густым он окутан, как будто бы дымом пожарным.
   Что до второго, то даже и летом вода его схожа
   Или со льдом водяным, иль со снегом холодным, иль градом.
   ? 28. I 154 - 157
   Передо мною ни в чем не повинны троянцы...
   155 В счастливой Фтии моей, многолюдной, плодами богатой,
   Нив никогда не топтали; безмерные нас разделяют
   Горы, покрытые лесом, и шумные воды морские.
   ? 29. II 305 - 307
   305 Мы, окружая родник, на святых алтарях приносили
   Вечным богам гекатомбы отборные возле платана,
   Из-под которого светлой струею вода вытекала.
   ? 30. XXI 349 - 355
   На реку бог обратил разливающий зарево пламень.
   350 Вспыхнули тут тамариски по берегу, ивы и вязы,
   Вспыхнули донник душистый, и кипер, и влажный ситовник,
   Росшие густо вокруг прекрасных течений Скамандра.
   Рыбы, угри затомились, - и те по глубоким пучинам,
   Те по прекрасным струям и туда и сюда заметались,
   355 Жаром палимые жгучим искусника-бога Гефеста.
   ? 31. XIV 346 - 351
   Молвил и крепко руками свою охватил он супругу.
   Тотчас под ними земля возрастила цветущие травы.
   Донник росистый, шафран и густые цветы гиацинта, -
   Мягкие, Зевса и Геру вознесшие вверх над землею.
   350 Там они улеглись и покрылись густым, золотистым
   Облаком; капли росы с него падали наземь, сверкая.
   ? 32. XXIII 212 - 218
   Они поднялися,
   С шумом ужасным помчались, гоня облака пред собою,
   Дуя неистово, моря достигли. От бури свистящей
   215 Вздыбились волны. Они прилетели в троянскую землю,
   В тлевший ударили сруб, и взвилося шумящее пламя.
   Ночь напролет они вместе на пламя костра налетали,
   Дуя со свистом.
   ? 33. Од. II 426 - 429
   Белый потом натянули ремнями плетеными парус.
   Парус в средине надулся от ветра, и яро вскипели
   Воды пурпурного моря под носом идущего судна;
   С волн высоких оно заскользило, свой путь совершая.
   ? 34. IХ 67 - 71
   Тучи сбирающий Зевс на суда наши северный ветер
   С вихрем неслыханным ринул и скрыл под густейшим туманом
   Сушу и море. И ночь ниспустилася с неба на землю.
   70 Мчались суда, зарываясь носами в кипящие волны.
   Вихрем на три, на четыре куска паруса разорвало.
   ? 35. V 56 - 74
   Вышел на сушу Гермес с фиалково-темного моря.
   Шел, он пока не достиг просторной пещеры, в которой
   Пышноволосая нимфа жила. Ее там застал он.
   На очаге ее пламя большое пылало, и запах
   60 От легкоколкого кедра и благовоний горящих
   Остров охватывал весь. С золотым челноком обходила
   Нимфа станок, и ткала, и голосом пела прекрасным.
   Густо разросшийся лес окружал отовсюду пещеру,
   Тополем черным темнея, ольхой, кипарисом душистым.
   65 Между зеленых ветвей длиннокрылые птицы гнездились -
   Копчики, совы, морские вороны с разинутым клювом.
   Пищу они добывают себе на морском побережьи.
   Возле пещеры самой виноградные многие лозы
   Пышно росли, и на ветках тяжелые гроздья висели.
   70 Светлую воду четыре источника рядом струили
   Близко один от другого, туда и сюда разбегаясь.
   Всюду на мягких лужайках цвели сельдерей и фиалки.
   Если б на острове этом и бог появился бессмертный,
   Он изумился бы, глядя, и был бы восторгом охвачен.
   ? 36. ХI 13 - 19
   Мы наконец Океан переплыли глубоко текущий.
   Там страна и город мужей киммерийских. Всегдашний
   15 Сумрак там и туман. Никогда светоносное солнце
   Не освещает лучами людей, населяющих край тот
   Землю ль оно покидает, вступая на звездное небо,
   Или спускается с неба, к земле направляясь обратно.
   Ночь зловещая племя бессчастных людей окружает.
   Указанный материал "Одиссеи" дает яркое представление о том  новом  стиле
природы, которого в общем нет еще в "Илиаде" и которое потом займет основное
место в античном мироощущении вплоть до последних моментов его  исторической
жизни.  Объективно-реалистический,  субстанциально-вещественный,   абсолютно
несубъективный  стиль  природы  "Илиады"  сменяется  (тоже   пока   еще   не
субъективистской, не психологической, не  чисто  эстетической)  эстетической
позицией,  которая  в  дальнейшем  найдет  свое  теоретическое  отражение  в
философских учениях досократиков. Это та позиция, когда начинает просыпаться
субъект, но просыпается он еще не во всем своем внутреннем содержании, не во
всей своей внутренней самостоятельности, но пока еще только  как  факт,  как
бытие, как самостоятельная реальность. Он еще  не  настолько  развит,  чтобы
"вчувствовать" в природу и все свое внутреннее содержание. Но он уже  развит
настолько, чтобы "вчувствовать"  в  нее  самый  факт  своего  существования,
независимо от внутреннего содержания этого факта.
   Однако, как это понимать, что поэт  дает  нам  в  своих  образах  природы
чувствовать только факт существования его самостоятельного субъекта и еще не
раскрывает   никаких    своих    внутренних    переживаний,    которые    бы
свидетельствовали также о полной независимости  от  объекта  его  внутренней
жизни? Это очень важный вопрос, на который следует дать самый четкий ответ.
   Известно, что человек вначале  совсем  не  отличает  себя  от  природы  и
считает себя, самое большее, неким ее придатком и  притом  придатком  совсем
несущественным. Но с известного  времени  в  нем  начинают  просыпаться  его
индивидуальные силы и возможности, которые  тем  самым  заставляют  его  уже
противопоставлять себя природе и более или менее значительно  отличать  себя
от нее. Это противопоставление и это отличение создается, однако, далеко  не
сразу. На первых порах человека отличает от природы пока  еще  только  самый
факт своего существования, т.е. отличает себя от природы пока еще  только  в
самой общей форме. Субъект здесь уже чувствует себя как именно субъект.  Это
значит, что все прочее для него уже  перестает  быть  субъектом.  Субъект  и
личность - это только он, а все остальное - уже не субъект  и  не  личность.
Что  же  происходит  в  этих  условиях  с   мифологией,   которая   является
одушевлением  и  персонификацией  всего  существующего?  Что  происходит   с
мифологией,  которая  основана  на  перенесении  человеческих  отношений  на
природу и на весь мир? Ясно, что  начало  человеческого  самосознания,  т.е.
начало противопоставления человеком  себя  как  личности  и  субъекта  всему
окружающему и всей природе, есть  конец  мифологии,  конец  антропоморфизма.
Осознав себя как некоторый самостоятельный факт, человек сразу же кончает  с
мифологией, так как все существующее оказывается  в  этих  условиях  уже  не
личностью и  не  субъектом,  а  только  объектом.  И,  следовательно,  место
мифологического  отношения  к  природе   занимает   здесь   ее   поэтическое
изображение, т.е. изображение не буквальное, а переносное.
   Какое же это изображение? То, что человек осознает себя пока еще только в
своем фактическом существовании, но далеко еще не во всей возможной  глубине
своих внутренних переживаний, сразу же налагает  неизгладимый  отпечаток  на
всякое изображение природы. Такое изображение  есть  эпическое  изображение.
Человек  здесь  представляет   себя   в   слишком   общей   форме,   слишком
недифференцированно. В нем самом общее тоже все еще продолжает  доминировать
над единичным. Значит, и теперь,  после  перехода  от  мифологии  к  поэзии,
человеческий  субъект  все  еще  продолжает  мыслить  эпически,  и  художник
изображает свои немифологические предметы все еще эпически.
   Не перечисляя заново всех принципов эпического стиля, отметим только, что
подобное изображение природы на первый план выдвигает  зрительно-структурные
и пластически-весовые моменты. В свободных от  мифологии  картинах  природы,
которые художник создает по  своим  собственным  субъективным  замыслам,  на
первый план выдвигается четкость форм, вместо  психологического  углубления,
зрительный и осязательный чекан, вместо изощренных  настроений  и  капризной
фантастики  позднейших  времен.  Если  действительно  человеческий   субъект
осознал только факт своего существования, но еще не углубился в  самоанализ,
то представляемая им природа тоже будет отличаться отсутствием  психологизма
и такой выразительностью, которая ограничена лишь  вещественными  моментами,
т.е. моментами зрительно-структурными и пластически-весовыми.
   Это  не  значит,  что  подобного  рода  картины  природы  лишены  всякого
настроения и всякой внутренней жизни. Без  последнего  вообще  не  могло  бы
получиться художественного  изображения  природы.  Однако  это  значит,  что
настроение,  разлитое  в  данной  картине  природы,  должно  быть  настолько
простым, не раздвоенным, настолько наивным и скромным,  чтобы  не  заслонять
собою зрительно-структурную и пластически-весовую сторону этой  картины,  а,
наоборот, быть с ней в полной гармонии. Вот в  этом-то  и  заключается  весь
эстетический секрет художественного изображения природы у Гомера: простое  и
наивное настроение находится здесь  в  полной  и  нерасторжимой  гармонии  с
зрительно-структурной и пластически-весовой  стороной  изображаемой  у  него
картины природы. В этом мы убеждаемся, пересматривая многочисленные  тексты,
содержащие картины природы. Пластически-весовую игру огромных воздушных масс
мы находим в ? 32, где в грандиозной картине соединены шум, свист, облака  и
разгорающееся пламя. В ? 33 динамика морской  картины  выражена  при  помощи
раздутых парусов. В ? 34 ночь, вихрь на море,  корабль  зарывается  носом  в
морскую глубину, рвутся паруса.
   Простотой настроения отличаются образы природы в ? 28, 29 и 36. Но даже и
бурные картины природы пронизаны простым  настроением,  так,