огос космоса, а логос космоса есть гармония
и вечная периодика противоречий или противоположностей; а  все  вместе  -  и
космос, и огонь, и логос, и гармония - есть судьба, необходимость.  Все  это
надо иметь в виду, если мы хотим подвести учение Гераклита под  какую-нибудь
отвлеченную категорию.  Такой  отвлеченной  категорией  у  Гераклита  обычно
выставляют вечную текучесть и изменчивость вещей, вечное их становление. Что
Гераклит глубоко чувствует стихию  непрерывного  становления,  против  этого
возражать нельзя. Но все предыдущее изложение показывает,  что  философии  и
эстетике  Гераклита  свойственна  не  только  категория  становления,  но  и
категория устойчивого бытия и определенной качественности вещей, никогда  не
погибающей, несмотря ни на какое становление,  т.е.  несмотря  ни  на  какое
возникновение и уничтожение  вещей.  Поэтому  если  уже  обязательно  искать
какую-нибудь   отвлеченную   категорию,   то   лучше   будет   говорить   об
общематериальном континууме, т.е. такой космической непрерывности, в которой
отдельные  вещи  вечно  сохраняются  или  вечно  возникают.  Но  это  вечное
превращение одних вещей в другие одновременно с их  сохранением  насыщено  у
Гераклита такими глубокими и  оригинальными  образами,  которые  уже  трудно
свести к какой-нибудь  отвлеченной  категории,  и  без  учета  этих  образов
Гераклит  легко  превращается   в   одну   из   многочисленных   гегелевских
историко-философских категорий и общую  ступень  отвлеченного  мышления,  не
представленную в чистом виде ни в античной, ни в какой-либо другой философии
и эстетике.
   В досократике не было философии более глубокой  и  яркой,  чем  философия
Гераклита, и, вероятно, никто больше  Гераклита  не  понимал  трагической  и
величественной  красоты  периодически  вспыхивающего  космоса.  Не   понимал
Гераклит только одного (и тут мы имеем над ним большое преимущество). Он  не
понимал, какая внутренняя сила  заставила  его,  как  и  всех  досократиков,
критиковать антропоморфичность мифа и какие таинственные причины делали  для
него понятной вытекающую отсюда весьма странную космологию, в которой  огонь
был живой и разумный, а божественно-мировой логос -  огненным.  Гераклит  не
понимал, что его космологическая эстетика была социально обоснована  и  была
определенным историческим императивом, властным отражением  в  его  сознании
тех социальных судеб Греции, которые привели к  примату  свободной  личности
над родом и тем самым к примату научной философии  над  мифологией,  т.е.  к
критике "мифоса" с точки зрения логоса, к построению нового значения - уже с
точки зрения абстрактно-всеобщих принципов.
   3. Итог эстетической картины мира
   Подведем  итог.  Диалектическое  становление,  которому  учит   Гераклит,
во-первых, мыслится им в пределах вполне чувственного и вполне материального
космоса и в основном  состоит  из  круговорота  вещественных  стихий:  огня,
воздуха, воды и земли. Во-вторых, - это диалектическое становление настолько
неразрывно связано с материальными стихиями, что Гераклит даже не испытывает
нужды  пользоваться  терминологией,  которая  относилась  бы  специально   к
логическим  категориям.  Диалектическая  картина  получается  у  него  почти
исключительно в результате образно-описательных и  поэтических  изображений.
Наконец,  диалектика  Гераклита   содержит   в   себе   определенного   рода
художественный стиль, который не  так  легко  проанализировать,  но  который
весьма ярко запечатлевается у всякого внимательного читателя дошедших до нас
фрагментов философа.
   Это вечное становление, вечная борьба и "война"  противоположностей,  где
все хаотическое и бесформенное, все бурное и  буйное  узаконено  в  качестве
бесцельной и блаженной игры стихийно-материального абсолюта с самим собою, -
все  это  предстает  у  Гераклита  величественной  и  трагической   картиной
мироздания и даже своего рода скорбной, но в  то  же  время  беспечальной  и
наивной эстетикой. "Вечность есть играющее дитя, которое расставляет  шашки:
царство [над миром] принадлежит ребенку" (В52). "Расходящееся сходится, и из
различных [тонов] образуется прекраснейшая гармония и  все  возникает  через
борьбу"   (В8).   "...Расходящееся   согласуется   с   собой:   [оно   есть]
возвращающаяся [к себе] гармония подобно тому, что  [наблюдается  у  лука  и
лиры] (В51). Поэтому для Гераклита мир -  не  куча  сора,  рассыпанного  как
попало. Философ говорит о "прекраснейшем строе мира" (В124), и для  него  во
всех живых существах есть "нечто естественное и прекрасное"  (А9).  "Скрытая
гармония сильнее явной" (В54). И Гераклит не остановился  даже  перед  одним
страшным  каламбуром,   одинаково   диалектическим,   материалистическим   и
эстетическим по своей трагической наивности: "Луку имя - жизнь, а дело его -
смерть" (В48). Здесь Гераклит имеет в виду то, что греческое слово "биос"  с
ударением на первом слоге значит "жизнь", а с ударением на  последнем  слоге
значит "лук" в смысле орудия стрельбы и смерти. Подлинным  трагизмом  овеяно
следующее сообщение о Гераклите: "Называет же он его [огонь]  недостатком  и
избытком. Недостаток есть, по учению его, образование мира, мировой же пожар
- избыток" (В65).  Другими  словами,  мир  появляется  только  тогда,  когда
первоогонь начинает испытывать ущерб, изнуряется и истощается, так  что  мир
есть детище нужды и  вечной  неудовлетворенности;  когда  же  мир  гибнет  в
мировом пожаре, то первоогонь насыщается, восстанавливается и возвращается к
своей полной и бесконечной силе.  Это  величественно  и  красиво.  И  это  -
мировая трагедия.
   Эта философия общего становления совершенно не романтична. Наоборот,  она
очень классична, так как уход  в  бесконечные  дали,  который  сулит  всякое
становление, ограничен  здесь  чувственно-ощутимой,  зримой  и  даже,  можно
сказать,   осязаемой   (в    смысле    круговорота    вещества)    пластикой
материально-чувственного и притом конечного и даже ритмически  пульсирующего
космоса.
   Таким образом,  историческая  специфика  диалектики  Гераклита  сводится,
вообще говоря,  к  античному  материализму  периода  греческой  классической
натурфилософии, а говоря конкретнее, -  к  некоторого  рода  космологической
эстетике, в которой бесцельный трагизм вечных рождений и  исчезновений,  вся
эта безрадостная и безгорестная игра вечности с  самой  собой  замечательным
образом  сочеталась  с  беспечальной  и   наивной   бодростью   философского
самочувствия, с  каким-то  никогда  не  убывающим  и  торжественно-спокойным
жизнеутверждением. 6. Подражатели и последователи Гераклита
   Можно с уверенностью сказать, что обычное представление о Гераклите как о
философе и диалектике становления  сложилось  под  влиянием  подражателей  и
последователей Гераклита. Сам Гераклит не  отрицал  диалектики  становления,
но,  кроме  этого,  дал  еще  до  десятка  богатейших  идей,  делавших   его
мировоззрение настолько широким и сложным, что  его  невозможно  изложить  в
наших  европейских  отвлеченных  категориях.  Гораздо  прямолинейнее  и  уже
подходили к философии его подражатели и последователи. По их деятельности  и
судили последующие  историки  и  критики  о  Гераклите,  выхватывая  одну  -
действительно, очень яркую - идею и отбрасывая прочее.
   1. Псевдо-Гиппократ
   Псевдогиппократовы  медицинские  сочинения  "О  режиме"84  и  "О   пище",
возникшие под сильным  влиянием  Гераклита  (вплоть  до  буквально-текстовых
заимствований), формулируют некоторые идеи Гераклита в гораздо более  резкой
и непримиримой форме.
   Если в таком суждении,  как  (С1.5),  "движется  все,  и  божественное  и
человеческое,   то   вверх,   то   вниз,   попеременно",   еще   чувствуются
гераклитовские "меры" (дальше тут  как  раз  и  пойдет  речь  о  минимуме  и
максимуме  небесных  движений),  то  закон   совпадения   противоположностей
формулируется здесь резко и отвлеченно и систематически проводится по разным
областям жизни (в то время как афористика Гераклита, как это  нетрудно  было
заметить  из  вышеизложенного,   совершенно   исключает   всякую   систему).
Псевдо-Гиппократ   показывает   действие   названного   закона   на   разных
"искусствах", понимая под искусством, конечно, и "искусство"  прорицания,  и
сапожное,  и  плотничье,  и  кожевенное,  и  прочие  подобные   "искусства".
Оказывается,    они    все    возможны    только    благодаря     совмещению
противоположностей. Кузнецы плавят железо в огне, бьют, сжимают его,  а  оно
потом становится опять твердым, но зато  принимает  нужную  форму.  Плотники
пилят, гимнастеры трудятся, врачи режут, дают горькое и пр., а в  результате
-  новый,  нужный,  лучший  результат.  То  же  самое  и  при  приготовлении
музыкальных инструментов (С1.18). "Ряды гармоний, [образованные] из  тех  же
самых [тонов], - не одни и те же. Все они образуются из высокого  и  низкого
[тонов]. Они подобны по имени, по звуку  же  неподобны.  Наиболее  различное
[наибольшие интервалы, октава] наиболее согласуется, наименее  же  различное
наименее согласуется. А если бы кто-нибудь сделал все одинаковым,  то  более
не было бы удовольствия. Самые многочисленные и самые многообразные перемены
[тонов] доставляют наибольшее удовольствие". (Cl,21) "Ваятели делают подобие
тела [за  исключением  души],  но  они  не  в  состоянии  сделать  разумного
существа. [Они делают статуи] из воды и земли,  осушая  влажное  и  увлажняя
сухое. Они отнимают у того, что выдается, и прилагают  там,  где  недостает.
[Так свое творение] они из весьма малого  делают  весьма  большим".  (С1.24)
"Игра актера умышленно обманывает. Иное говорят, иное  думают.  Выходят  [на
сцене] и уходят [со сцены] те же самые и не те же самые люди. Точно  так  же
человеку возможно одно говорить,  а  другое  делать;  и  одному  и  тому  же
человеку [возможно] быть не тем же самым и держаться то  одного  мнения,  то
другого. Таким образом, все искусства имеют  (нечто)  общее  с  человеческой
природой".
   В трактате "О пище" эта диалектика проводится так же ярко. (С2,9) "Начало
всего - едино, и конец всего един. Одно и то же  -  начало  и  конец".  (14)
"Соки... движутся сами собой и не сами собой;  для  нас  они  движутся  сами
собой, а с точки зрения причины - не  сами  собой".  (15)  "Природа  довлеет
всему во всех отношениях". (17) "Все это есть единая и  не  единая  природа.
Все это - многие естества и [в то же время] - одно естество". (23)  "Слияние
едино.   Согласие   едино.   Все   сочувствует   [друг   другу].    Согласно
единособранности членов оно - все; с точки же зрения части  в  каждой  части
функционируют части"85. (24) "Великое начало доходит  до  самого  конца.  От
самого конца до великого начала простирается связь. Единая природа - бытие и
небытие". (40) "Созвучие есть разногласие, разногласие -  созвучие".  (С3,1)
"О лире, которую всю [т.е. всю гармонию мира] настраивает сын Зевса Аполлон;
в ней он соединил начало и конец, обладает же он блестящим ударом, солнечным
светом". (3,2) "Из всех [вещей] время есть самое последнее и  самое  первое;
оно все имеет в себе самом, и оно одно существует и не существует. Всегда из
сущего оно уходит и приходит само по противоположной себе дороге. Ибо завтра
для нас на деле [будет] вчера, вчера же было завтра".
   Уже  беглое  сравнение  этих  текстов  с  Гераклитом  свидетельствует   о
безусловном прозаизме псевдогиппократовского источника и о его, так сказать,
научности, в то время как Гераклит удивляет именно своим мистико-поэтическим
символизмом.  Идея  совпадения  противоположностей  проводится  тут   вполне
самостоятельно, продуманно, систематически, а не бегло,  не  путем  случайно
брошенных гениальных афоризмов. Проведена эта идея и в эстетической области.
Ваятели, беря бесформенный материал, с одной стороны, удаляют у него те  или
иные свойства,  а  с  другой,  тем  самым  получают  из  него  новые  формы.
Музыкальный аккорд, гласит этот источник, обязательно одновременно и един  и
множествен; и  даже  чем  более  напряженна  эта  единомножественность,  тем
получается большее эстетическое удовольствие. Актер и  говорит  правду  [как
актер] и говорит неправду [как человек]. К этому можно прибавить  еще  С1,8,
где тоже говорится о  том,  как  для  консонанса  нужна  определенного  рода
единораздельность: данный тон меняет свое место и  доходит  до  определенной
высоты; "если же он не достигнет гармонии и если низкие [тоны] с высокими не
образуют первого созвучия [кварты] или второго [квинты] или октавы, то из-за
отсутствия одного [тона] все делается напрасным, дело в том, что гармонии не
получится". Ясен в этих рассуждениях и абстрактно-всеобщий подход к эстетике
(принцип  единораздельности)   и   натуралистическое   осуществление   этого
принципа.
   2. Кратил
   Ученик Гераклита и учитель Платона (Дильс 65, 3) Кратил,  по-видимому,  и
есть тот философ, который довел учение Гераклита до релятивистского  абсурда
и по стопам которого в истолковании Гераклита пошли все те, кто  выдвигал  у
последнего на первое и исключительное место  проблему  чистого  становления.
Все, что говорится в учебниках по истории философии о релятивизме Гераклита,
относится не к Гераклиту, а именно к Кратилу. Именно он  приписал  Гераклиту
суждение о том, что нельзя дважды войти в одну и ту  же  реку  (4),  и  даже
упрекнул Гераклита, что в таком-де случае нельзя войти в реку даже один раз,
ибо в каждый новый момент она уже не та, что была в предыдущий  момент.  Это
именно Кратил из всеобщей текучести делал вывод  о  невозможности  истинного
знания (3), о невозможности что-нибудь вообще мыслить и  говорить  (1),  так
что вместо слов он (2) "бил в ладоши со свистом",  желая  показать,  что  он
ничего не знает86.
   3. Эпихарм
   Загадочный комический писатель Эпихарм (около 470 г. при  дворе  Гиерона,
т.е. он значительно старше Кратила), каким-то неизвестным для  нас  способом
объединявший гераклитизм с пифагорейством, уже высмеивал  в  своих  комедиях
крайности гераклитовского релятивизма. У него (23В2): взявший раньше  взаймы
теперь [уже] не должен, так как он стал другим; приглашенный вчера  на  обед
приходит сегодня непрошенным, так как он  [уже]  -  другое  [лицо]...  И  он
представил в комедии [осмеял] это, [выведя кредитора], требующего возвратить
долг, и должника, доказывающего, что он не то самое  лицо  вследствие  того,
что [в нем] кое-что прибавилось и кое-что убавилось.  Когда  же  требовавший
[возвращения денег] побил его и был привлечен к суду, то в свою  "очередь  и
он говорил,  что  побил  один,  обвиняется  же  другой".  Это  называлось  в
античности logos ayxanomenos, т.е. "умозаключение о постоянном прибавлении".
   Совсем   негераклитовская   проза   и   отвлеченное,    антисимволическое
умствование  слышится  в  следующих  словах  у  одного  из  действующих  лиц
Эпихарма: "Один растет, другой же худеет. В изменении же находятся все  люди
во всякое время. А  то,  что  по  своей  природе  изменяется  и  никогда  не
пребывает в том же самом  положении,  то,  должно  быть,  будет  уже  чем-то
отличным от переменившегося. Точно так же ты и я  были  вчера  другими,  чем
сегодня, и в будущем будем опять иными. И  никогда  мы  не  бываем  теми  же
самыми, согласно тому же самому закону".
   Может быть, в связи с этим релятивизмом стоит одно - уже  эстетическое  -
суждение Эпихарма (В5): "Нисколько не удивительно, что  мы  так  говорим  об
этом  и  что  мы  сами  себе  нравимся  и  кажемся  прекрасными  по  природе
существами. Ведь и собака считает другую собаку прекраснейшим  созданием;  и
бык быка, осел осла и свинья свинью  считают  прекраснейшими".  Загадочность
мировоззрения Эпихарма мешает точной квалификации этого суждения. Если это -
релятивизм, выведенный из Гераклита, то, с другой стороны, совершенно  такое
же  суждение  мы  находим  у  Ксенофана  (В15),  который  занимал   позицию,
противоположную всякому релятивизму. Можно предположить, что это - учение об
относительности, аналогичное, например, Платону. Однако  абсурдно  искать  в
Греции платонизм в начале или в первой половине V в., т.е. в  самый  расцвет
натурфилософии.   Тем   не   менее,   взятое   абстрактно,   независимо   от
принадлежности его самому Эпихарму или кому бы то ни  было,  вышеприведенное
суждение  -  наилучший  показатель  тех  прозаических  крайностей,   которые
появлялись в  середине  V  в.  на  почве  распада  цельного  гераклитовского
символизма.
   Есть суждения у Эпихарма и не связанные с точкой зрения релятивизма. Так,
Дильс едва ли основательно считает неподлинным следующий  фрагмент  Эпихарма
(В57):  "Разум  направляет  людей  по  правильному  пути,  и  всегда  он  их
сохраняет. У человека есть свой рассудок, существует  также  и  божественный
разум. Человеческий же разум произошел от  божественного,  и  он  доставляет
каждому средства к жизни и питание. Божественный же разум  сопутствует  всем
искусствам, ибо только он научает людей делать все то, что должно [им]  быть
полезным. Дело в том, что ни одного искусства не открыл человек, но все  они
открыты богом". Мы не видим оснований считать этот фрагмент неподлинным, так
как понимать ли Эпихарма как гераклитовца или понимать его как  пифагорейца,
тут нет ровно ничего, что противоречило бы  гераклитизму  или  пифагорейству
(управление мира божественным разумом, зависимость человеческого  разума  от
этого последнего, направление  человеческого  искусства  божественным).  Но,
конечно,  одно  отличие  вполне  несомненно.  Это  -   антипифагорейский   и
антигераклитовский    прозаизм    мысли    и    вырождение     диалектически
натурфилософского символизма.
   Из фрагментов Эпихарма, далее, имеют отношение к эстетике еще два  (В33):
"Но упражнение, друзья, дает больше чем хорошее  [природное]  дарование";  и
(В40) "Самое лучшее - обладать природными дарованиями, а потом учиться". Оба
эти суждения тоже по стилю своему - продукт более  поздней  эпохи  (примерно
конца V в.), ибо они предполагают уже  реально-человеческий,  недемонический
субъект, с его естественными природными наклонностями и условиями  обучения,
субъект, неведомый еще ни Гераклиту, ни ранним пифагорейцам.
   Наконец, если мы заговорили об Эпихарме,  то  стоит  упомянуть  еще  одно
обстоятельство,  имеющее  некоторый  историко-философский  интерес.  Именно,
некто Алким,  ученик  небезызвестного  полумегарика,  полукиника  Стильпона,
нападавший на исходе IV в. на платонизм, в своем сочинении  "Против  Аминты"
(Аминта - ученик Платона) доказывал, что Платон украл свое учение  об  идеях
не у кого другого, как именно у Эпихарма. Это  уже  a  priori  маловероятно,
поскольку между расцветом платоновского идеализма и  деятельностью  Эпихарма
лежит не меньше столетия. Тем не менее от подобных свидетельств  философская
физиономия  Эпихарма  не  разъясняется,  а  еще  больше  затемняется.  Алким
приписывает  Эпихарму  различение  чувственного  и   умопостигаемого   мира,
обстоятельство, совсем не мыслимое для эпохи расцвета натурфилософии  первой
половины V в., поскольку оно предполагает очистительную бурю века софистов и
логически-эвристические страсти Сократа. То, что в IV  в.  представляли  как
умопостигаемое и идеальное, было в VI - V в.  не  больше  как  особого  рода
материей,  вроде  того  "эфирного  тела",  под   видом   которого   Гераклит
представлял себе (А8) свой Логос. Невероятно также, чтобы Эпихарм  уже  учил
об осмыслении чувственности через идеи и мыслил себе синтез идеи  и  материи
как диалектическую цельность (В3). Ведь тот же Эпихарм учит (В4) о мудрости,
распространенной по всему живому, и о том, что "в чем состоит эта  мудрость,
знает только одна природа, ибо этому она научилась всецело  сама  от  себя".
Тут уже нет ни слова об идеях.
   Не будем здесь решать этой историко-философской загадки об Эпихарме,  тем
более что прямых платонических суждений на темы эстетики от Эпихарма до