ховатыми  и  многоугольными;  острый  -  угловатыми,
согнутыми м узкими; едкий - круглыми, тонкими, угловатыми и кривыми; соленый
- угловатыми, большими,  согнутыми,  равнобедренными;  горький  -  крупными,
гладкими, кривыми.  Такую  же  трактовку  давали  атомисты  и  всей  области
обоняния (Маков. 277 - 279.280.282.284.285). Цветовые ощущения, согласно им,
зависят от формы, положения и поворота атомов (Маков. 271, 273).  Звук  тоже
есть тело (Маков. 198.199), а слово есть "звучащее  изваяние"  (Маков.  313,
314). Обязательные качества тоже восходят к форме атомов  (Маков.  190.194).
Да и сама душа, наподобие солнца и луны, тоже состоит  из  телец  гладких  и
круглых (Маков. 150). Для скульптурной эстетики Демокрита очень  важно,  что
всякое ощущение трактуется в своей основе как осязание (Маков.  264)  и  все
человеческое тело не только осязает, но и видит  (Маков.  274),  а  также  и
слышит (Маков. 276). То,  что  каждый  атом  является  здесь  геометрическим
телом, стало возможным только потому, что очертание и контур  каждого  атома
фиксировался в самом разном виде; а это в свою очередь было возможно  только
потому, что этот светлый и яркий атом мыслился  на  темном  фоне  окружающей
пустоты. Можно ли после этого  сказать,  что  момент  пустоты,  или,  говоря
вообще, небытия,  инобытия,  не  имел  у  атомистов  никакого  эстетического
значения? Он играет большую роль и в любом художественном  произведении,  но
для произведения пластического, скульптурного или архитектурного, т.е.  там,
где налицо трехмерная  отчетливость,  -  там  этот  момент  приобретает  еще
большее значение. Пустой темный фон и связанный с нам трехмерный  геометризм
- четвертое достижение атомистической эстетики,  которая  и  здесь  выявляет
свою глубочайшую связь с раннегреческой классикой в искусстве.
   5. Атомы и их движение
   Атом движется. Но как и почему  может  двигаться  этот  полуматериальный,
полугеомегрический элемент? Ведь, казалось бы, геометрическому  телу  вообще
не свойственно какое-либо движение, как и вообще не  свойственно  ему  ничто
физическое. Однако, мы должны говорить не о том, что кажется нам, а  о  том,
что казалось атомистам. А у них атом обязательно предполагал пустоту  и  был
материальным. Другими словами, пустота, отличная  от  атома,  входит  в  его
определение, почему атом и мыслится на  фоне  пустоты.  В  само  определение
атома входит и его движение. Материальным атом только и мыслится в движении,
и движение от него неотделимо. С другой стороны, и  само  движение  возможно
только тогда, когда движущееся  в  основном  остается  самим  собою  во  все
мельчайшие моменты своего движения. Стоит только движущемуся хотя бы на одно
мгновение перестать быть самим собою,  как  уже  движение  окончилось,  либо
началось движение чего-то другого. Следовательно,  если  атом  неотделим  от
движения,  то  и  движение  возможно  только  как   движение   атомов.   Тут
очевиднейшая диалектика материи и движения. Материя  и  движение  не  просто
свойственны друг другу случайно, но материя  в  самом  своем  существе  есть
движение, и движение в самом своем существе есть материя.
   Какова же эстетическая значимость учения атомистов о движении? Необходимо
возможно конкретнее представить себе картину  движения  атомов.  Находясь  в
вечном и непрерывном движении, атомы то  сходятся,  то  расходятся,  образуя
самые причудливые сочетания и превращая бытие в  вечно  подвижную  узорчатую
ткань. Перед нами здесь вечный калейдоскоп  жизни,  непрестанно  сменяющиеся
узоры бытия, так  что  возникающие  здесь  геометрические  кривые  постоянно
удивляют своей затейливостью, своим неожиданным разнообразием и своеобразной
зрительной  музыкой.  Здесь  нет  ничего  устойчивого,  ничего  крепкого   и
неподвижного, кроме неразрушимости самих атомов. Этот узорчатый  геометризм,
ярко вспыхивающий своей причудливой фигурностью на темном  фоне  бесконечной
пустоты, - эта явно эстетическая картина  есть  тот  пятый  момент,  который
необходимо отметить в эстетике атомистов.
   6. Необходимость и свобода. Хаос и космос
   Согласно  атомистам  движение,  во-первых,  не  зависит  ни   от   какого
сверхматериального начала, потому что это последнее  вообще  не  существует.
Атомы движутся сами собой, и материя  подвижна  только  благодаря  самой  же
себе. В этом смысле каждый атом вполне свободен, и следует подчеркнуть,  что
позднейшее учение о самопроизвольном отклонении атомов  от  однажды  взятого
ими пути подспудно присуще античному атомизму с самого его возникновения.  С
другой стороны, однако, атомисты  исходили  из  понятия  необходимости,  они
подчиняли  весь  мир  точным  законам  движения,  и,  если  эти  законы   не
формулировались в педантически-последовательных теоремах, то только  потому,
что атомисты не хотели отходить от интуитивной картинности движения атомов и
именно эти причудливые и, на первый  взгляд,  хаотические  сочетания  атомов
понимали как  закономерные,  как  существующие  в  силу  необходимости,  как
порожденные природой самих атомов.  Диалектика  необходимости  и  свободы  в
интуитивном виде была совершенно ясна уже первым атомистам.
   Бросается в глаза и то, что атомисты не могли  обойтись  ни  без  понятия
хаоса, ни без понятия космоса. Это, впрочем, общая черта всех натурфилософов
периода  греческой  классики.  Вечный  хаос,  который  порождают   из   себя
бесконечные  космосы,  поразительное  сочетание  признания,   иррациональной
текучести и глубочайшей убежденности  в  рациональной  закономерности  всего
существующего - все это возможно было только благодаря умению  диалектически
сочетатъ вечную и совершенно неопределенную беспорядочность  с  отчеканенной
формой   вещей,   без   всяких   оговорок,   свидетельствующих    о    своей
упорядоченности, закономерности и логичности. Эта диалектика хаоса и космоса
родственна формулированной выше диалектике свободы и  необходимости,  но  не
тождественна с ней.
   Эстетическое значение обеих антиномий ярко бросается  в  глаза.  Если  мы
выше говорили об узорчатом геометризме, то сейчас  оказывается,  что  каждый
мельчайший  момент  этого  последнего  свободен  и  притом   в   максимально
упорядоченной  форме  свидетельствует  о  своем  существовании  и  о   своем
поведении. Кроме того, вся эта космическая хореография  атомов  направляется
какой-то неведомой силой и необходимостью,  которую  атомисты,  конечно,  не
отличали от судьбы. Это - вечный танец направляемых неизвестно  кем  атомов.
Более того, это какая-то космическая постановка  и  сцена,  какой-то  вечный
космический балет совершенно свободных и независимых друг от друга  пляшущих
атомов, за которыми кроется некий таинственный постановщик; но, оказывается,
что постановщик этот - только сами же атомы и пустота и больше  ничего.  Это
безрадостная, но и безгорестная вечность постоянных рождений и  уничтожений,
в которой все математически ясно, но также и загадочно, -  вот  эстетическая
картина той натурфилософии, которую  проповедовали  атомисты.  В  ней  много
старого, что мы уже находили у предшествующих натурфилософов, но в ней много
и  нового.  Новизною  является  резкая  математическая  очерченность   вечно
пляшущих атомов, которые не  только  сами  по  себе,  но  и  во  всех  своих
движениях тоже продолжают обладать  все  той  же  математической  точностью,
настолько  ярко  выраженной,  что  некоторые  историки  математики   находят
возможным квалифицировать атом как  дифференциал  массы,  а  возникающее  из
атомов сложное -  как  ее  интеграл.  Поэтому,  если  диалектика  свободы  и
необходимости приводила атомистов в эстетике к  хореографическому  пониманию
всех движений в мире, то диалектика хаоса и космоса превращала  эту  мировую
хореографию в математически точное проявление и оформление мирового хаоса во
всем космосе и  в  отдельных  составляющих  его  областях  действительности.
Таковы шестой и седьмой моменты эстетики атомистов.
   7. Целое и части
   Атомы движутся и вступают в разные объединения. Объединяясь, они  создают
сложное тело, которое может ровно ничем не напоминать атомы, вошедшие в  его
состав. Отдельные вещи, совокупности вещей и весь мир возникают  из  атомов,
как трагедия или комедия возникает  из  букв.  Следовательно,  атомисты  уже
прекрасно владели диалектикой целого и составляющих его частей, хотя и здесь
они оставались только натурфилософами  и  не  создавали  никакой  диалектики
чистых категорий.
   Диалектика целого и части, конечно,  является  тем,  без  чего  не  может
обойтись никакая эстетика, поскольку  все,  что  мыслится  прекрасным  и,  в
частности, является произведением искусства, не может  не  быть  цельностью,
претворяющей все свои отдельные части в нечто органически новое. Цельность -
это то более абстрактное выражение картины вечно подвижных  атомов,  которое
является ее итогом и обобщенной формулой. Эстетика целого и части -  восьмой
момент диалектики атомистов.
   8. Познание и бытие
   В  науке  много  спорили  о  первичных  и  вторичных  качествах,  впервые
выдвинутых в качестве проблемы  греческим  атомизмом.  Постоянно  цитируется
фрагмент о том, что цветовые, вкусовые, обонятельные и другие качества вещей
существуют только в человеческом сознании, а на самом деле существуют только
атомы и пустота. Если брать такое суждение буквально, то перед нами -  самый
настоящий субъективный идеализм. Это суждение, однако, следует рассматривать
не в изолированном виде, а в контексте  всей  атомистической  философии.  Но
тогда получится, что само сознание  людей,  образующее  вторичные  качества,
тоже есть результат истечения или скопления атомов. Образы атомов, отделяясь
от самих атомов, действуют на органы чувств человека и создают в нем то, что
мы называем вторичными  качествами.  Таким  образом,  сознание  и  атомы  не
оказываются настолько оторванными друг от друга, чтобы можно было говорить о
субъективном идеализме. Атомы, очевидно,  и  здесь  являются  тем  последним
пределом, в который упирается наше познание, но  упирается  не  прямо  и  не
механически, а путем разного рода процессов и через длинный  ряд  изменений.
Другими словами, объективная обоснованность  человеческого  познания  и  его
субъективная    активность    тоже    трактуются    здесь    как    единство
противоположностей.  С  одной  стороны,  субъективно-человеческое   "мнение"
противопоставляется  объективному  бытию  атомов  и  пустоты,  а,  с  другой
стороны,  само  же  это  мнение  и  вообще  всякое  чувственное   восприятие
образуется в человеке в результате воздействия  на  сознание  истекающих  из
атомов образов (67 А 30), так что при всем различии мышления и ощущений  они
все-таки тождественны (63 А 105).
   Однако  два  обстоятельства   необходимо   отметить   здесь   специально.
Во-первых,  изучающих  древнегреческий  атомизм  всегда  поражает  то,   что
атомисты очень  резко  противопоставляют  разум  и  чувственное  восприятие,
объявляя разум той единственной позицией, с точки зрения  которой  только  и
можно познавать атомы. Чувственные  восприятия  объявляются  чем-то  темным,
ложным и даже незаконнорожденным (Маков. 90 - 94). Не только  у  Пифагора  и
Эмпедокла (21 А 49), не только у элеатов (28 А 49), но и у Демокрита  вместе
с Анаксагором (59 А 96, Маков. 90) "ощущения ложны", причем источники в этом
отношении отождествляют Демокрита и с Протагором и с самим  Платоном  (70  А
22). О двух родах познания у атомистов - 67 А 32.  33;  Маков.  95.96.98.11.
Здесь сама собой напрашивается мысль о каком-то метафизическом дуализме.
   Нам кажется, что преодоление подобного рода  трудностей  может  произойти
только при условии учета диалектической направленности философии  атомистов.
Если атомы непознаваемы для чувственного восприятия, а познаваемы только для
разума, то ведь атомы, как  об  этом  говорилось  выше,  вовсе  не  отделены
непроходимой пропастью от обыкновенных чувственных вещей. Мы знаем,  что  из
атомов истекают их образы, более или менее приблизительно их выражающие, так
что  эти  образы  как  раз  и  заполняют  собою  пропасть  между  атомами  и
чувственными вещами, а также между разумным и  чувственным  восприятием.  На
этом основании чувственные  явления  трактовались  у  Демокрита  именно  как
истина и даже прямо отождествлялись с тем, что познается разумом (Маков. 99.
101 - 103). Субъективное есть результат объективного (68 А 135, Маков.  106;
Маков.  108).  "Зрение  есть  явление  невидимого,  как  говорит  Анаксагор,
которого за это хвалит Демокрит" (59 В  21а;  Маков.  112.  Сюда  же  Маков.
115.116).  Поэтому  единство  противоположностей   разума   и   чувственного
восприятия - это тоже необходимый момент в диалектике атомистов.
   Во-вторых,  это   единое   разумно-чувственное   восприятие,   объективно
обоснованное, но также и субъективно-активное, открывает путь и к  пониманию
еще одной чрезвычайно важной антиномии, уже  встречавшейся  нам  раньше,  но
получившей   у   атомистов   особенное    заострение    ввиду    их    общей
индивидуалистической  позиции.  Дело  в  том,  что  вечное  возникновение  и
уничтожение вещей и даже  целых  миров  таили  в  себе  источник  подлинного
трагизма, поскольку в мире ничего не оказывалось устойчивого и подлинного  и
все готово было ежеминутно рассыпаться на составляющие  его  элементы.  Этот
трагизм удивительным образом всегда завершался у атомистов (как  и  во  всей
классической натурфилософии) также и некоторого  рода  утешением,  поскольку
все вещи и все возможные миры не  только  могли  рассыпаться  на  атомы,  но
благодаря   соответствующему   атомному   движению   могли   ежеминутно    и
возрождаться,  укрепляться  и  процветать  в   течение   весьма   длительных
промежутков времени. Человек, верящий в такого рода картину  мира,  в  своих
утешениях всегда остается скорбным, но зато и во всякой своей скорби  всегда
утешен, всегда весел, всегда бодр  и  лишен  болезненных  настроений.  Такой
человек если и умирал, то умирал с улыбкой на устах, и его смерть  была  для
него его утешением, впрочем, таким же, как и жизнь.  Впоследствии  из  этого
мировоззрения  родится  замечательная  поэма  Лукреция.  Но  подобного  рода
мировоззрение достаточно ярко выражено уже и у атомистов  периода  греческой
классики.  Недаром  Демокрита  называли  "смеющимся  философом",  а  Цицерон
приписывает ему постоянный смех наряду с величием его души  (В  304,  Маков.
24).
   Отсюда  вытекают  два  последних  пункта  атомистической  эстетики.   Она
возникает на единстве противоположностей разума и  чувственного  восприятия,
что является коренным принципом всякой эстетики. Это  девятый  пункт.  Этому
утверждению вряд ли может служить препятствием то, что Демокрит ради лучшего
погружения умом в бесконечность прибег к ослеплению самого себя (Маков.  26,
27, 30,  31).  Ведь  само  мышление,  проповедуемое  у  Демокрита,  насквозь
пронизано чувственностью, как бы он ни разделял обе эти сферы  теоретически.
Другие источники говорят даже о его самоубийстве (Маков. 33). Но и это  мало
о чем говорит, так как душа, по его мнению, находится даже в  трупах  (68  А
117, Маков. 260), а растения тоже имеют ум и знание (Маков. 210).
   Атомистическая эстетика возникает на основе единство  трагизма  и  вполне
безболезненного мироощущения, что, правда, далеко не  является  обязательной
особенностью всякого эстетического субъекта, но во всяком случае  специфично
для всей ранней натурфилософии, а для атомизма  особенно.  Таков  десятый  и
последний пункт той эстетики, которая зарождалась на лоне  натурфилософии  и
получила в атомизме свое наивысшее завершение. У ранних  атомистов  еще  нет
понятия трагического катарсиса, или "очищения".  Но  уже  здесь  видно,  что
отнюдь не Платон и не Аристотель являются первыми  теоретиками  трагического
катарсиса. Это понятие коренится уже в эстетике атомизма.
   9. Наиболее яркое выражение натурфилософской эстетики Демокрита
   Пересматривая  многочисленные  фрагменты   Левкиппа   и   Демокрита,   мы
наталкиваемся на ряд странных источников, которые могут сбить с толку людей,
не точно представляющих себе, что такое античный материализм.
   а)
   Многочисленные источники свидетельствуют о  том,  что  у  Демокрита  было
довольно интенсивное учение  о  богах  и  о  божественном,  несовместимое  с
материализмом в новейшем понимании этого  слова.  Однако,  здесь  необходимо
стать  на  точку  зрения  античного  материализма,  специфика   которого   с
современных философских позиций иной  раз  доходит  до  настоящего  курьеза.
Таким "курьезом" является учение античных материалистов о богах. В нем нужно
дать себе точный отчет.
   Конечно, ни о каких богах в мифологическом смысле здесь не может  идти  и
речи  (см.   Платон,   Маков.   300).   Это   касается   всей   классической
натурфилософии, а Левкиппа и Демокрита особенно. Если он говорит о Зевсе, то
Зевс для него  только  солнце,  а  амброзия  -  только  испарения,  которыми
питается солнце (Маков. 298). Если Демокрит говорит об Афине Палладе, то она
для него только "мудрость", причем тут же и дается определение этой мудрости
как дающей прекрасные советы, безошибочную речь и свершение необходимого  (В
2).
   Однако, Демокрит испытывал потребность употреблять слово "боги", придавая
ему отнюдь не религиозный, но чисто  натурфилософский  смысл.  Иначе  он  не
говорил бы, что представление о богах имеется даже у животных (Маков.  290).
Боги, согласно атомистам, возникают в тех случаях, когда атомы в  результате
своего сплетения образовывают то, что Демокрит называл "умом". Вспомним, что
простая сумма атомов  никогда  не  понималась  атомистами  как  механическая
сумма, а всегда как нечто новое. Поэтому душа не отрицалась, но признавалась
состоящей из атомов. И ум не  отрицался,  но  также  возникал  в  результате
специфического движения и сплетения атомов. Боги  поэтому  тоже  состоят  из
атомов. Они имеют особенно длительное существование,  но,  как  и  все  вещи
мира, вовсе не обладают никаким бессмертием. "Бог  есть  ум  в  шарообразном
огне" (А 74, Маков. 286).  Демонами  "полон  воздух"  (А  78,  Маков.  289).
"Демокрит предполагает, что боги возникли вместе с остальным  горным  огнем"
(А 74 Маков. 286). Цицерон уже плохо разбирался в этом  экзотическом  учении
древних материалистов о богах. Но те разные понимания этих  богов,  которые,
он  предположительно  допускает,  как  раз  имеют  к   Демокриту   ближайшее
отношение. Их нужно понимать не как друг другу противоречащие, но умственные
начала;  живые  образы  природы,  нам  помогающие  или  вредящие;   огромные
материальные величины, окружающие весь наш мир (там же). "В стечении  атомов
находится некая живая и духовная сила", а "начала  ума  находятся  в  мирах,
которые он наделяет божественностью" (Маков. 289).  Повторяем,  ни  о  каких
мифологических существах в античном материализме не может  быть  и  речи,  и
само представление о них неизменно  опровергается  как  жалкая  человеческая
выдумка, возникшая из страха  перед  явлениями  природы  (Маков.  301).  Под
богами атомисты понимали,  очевидно,  наиболее  общие,  наиболее  стойкие  и
наиболее прекрасные скопления атомов. Поэтому  и  признавалось,  что  в  них
содержится умственное начало. И если бы мы хотели точно  обозначить  природу
этих атомистических божеств, мы должны были бы сказать,  что  природа  богов
была по преимуществу эстетической и художественной. От этих богов истекали и
соответствующие образы, или, как говорили атомисты, "видики",  которые  тоже
были оформлены в обобщенных и прекрасных образах, действуя таким своим видом
на людей (Маков. 292 - 294).
   Эти атомистические боги, столь для нас  неожиданные  и  курьезные,  могут
быть привлечены как наиболее яркая иллюстрация  натур  философской  эстетики
атомистов. Все указанные выше  моменты  эстетики  атомистов  именно  в  этих
материалистических