как  будто  бы
здесь не действовал никакой человеческий субъект со всеми своими  невзгодами
и противоречиями. В этом отношении весьма показательно  и  поведение  Ксанфа
в ? 30 (здесь мы обращаем внимание не на мифологию, но именно на  фактически
изображаемые картины природы).
   Вероятно, самой интересной картиной природы  во  всем  гомеровском  эпосе
является изображение  кораблекрушения  в  Од.  V  291  -  457.  По  традиции
основными деятелями здесь все еще мыслятся боги - Посейдон, Афина Паллада  и
Левкофея. Тем не менее назвать  эту  картину  природы  мифологической  никак
нельзя. Указанные божества являются здесь какими-то закулисными фигурами,  а
в центре  всего  -  Одиссей,  терпящий  кораблекрушение.  После  17-дневного
благополучного  плавания  вдруг  поднимается  на   море   буря,   бушуют   и
сталкиваются между собою  ветры,  все  море  покрывается  мглою;  у  Одиссея
слабеют ноги, слабеет сердце и им почти овладевает отчаянье (291 -  312).  А
волны вздымаются все выше и выше,  ветры  сшибаются  все  больше  и  больше,
ломается мачта на плоту Одиссея. Одиссей сваливается в  воду,  он  с  трудом
доплывает до своего плота и хватается за него (313 - 332). Левкофея дает ему
покрывало, при помощи которого он мог бы спастись в этом  кипящем  море.  Но
Одиссей не хочет расставаться со своим плотом, пока  Посейдон  не  разбивает
этот плот вдребезги (333 - 387). После этого Одиссей  носится  по  морю  еще
двое суток, пока на третий день не наступает на море тишина, и Одиссей видит
даже землю, но земля эта  окружена  кипящими  волнами,  суровыми  скалами  и
рифами, и он опять приходит в уныние (388 - 423). Огромная волна  несет  его
на берег, прямо на утес. Одиссей хватается за  этот  утес,  но  его  сшибает
другая волна, при этом кожа рук Одиссея прилипает к утесу и остается на  нем
(424 - 435). Спасение приходит от Афины, которая влагает в героя мужество  и
помогает ему доплыть до устья реки, где  не  было  скал  и  была  защита  от
ветров. Наконец он оказался на берегу реки с распухшим телом и обессиленными
руками и ногами, а морская вода вытекала у него из ноздрей и через рот  (436
- 457).
   Эта грандиозная картина вся  построена  на  пластически-весовых  образах;
главное место занимает здесь бурное столкновение разъяренных природных  сил.
И несмотря на то, что в центре всего  -  катастрофа  с  кораблем  и  грозное
бедствие самого Одиссея, психология гибнущего человека не закрывает  от  нас
картины  разъяренного  моря.  Психология  самого  героя  передана  настолько
скромными и наивными чертами, что на первом плане - именно  это  разъяренное
море, а не страдание Одиссея, вернее же, то и другое вместе. У Гомера немало
и  умиротворенных  картин  природы.  Вполне   мирным   характером   и   даже
благодетельными чертами отличается природа на острове  циклопов.  Еще  более
благотворная и на этот раз уже красивая природа окружает пещеру Калипсо. Вся
эта  местность  проникнута  мирным  и  утешительным  настроением   (?   35).
Таинственна и загадочна пещера нимф на Итаке, вероятно, напоминающая Одиссею
давно покинутую им родину; она представляется странной  и  загадочной  после
такой долгой разлуки. И два  мыса  у  входа  в  залив,  на  берегу  которого
находится эта пещера, и олива около нее, и внутри  нее  источники,  каменные
кратеры, куда пчелы собирают мед, каменные ткацкие станки, на которых  нимфы
ткут прекрасные пурпурные одеянья, и два входа  в  нее:  один  для  богов  и
другой для людей, - все это отличается чрезвычайной рельефностью,  четкостью
очертаний и не только зрительным, но каким-то прямо осязательным  характером
(ХIII 96 - 112).
   4. Общее заключение об изображении природы у Гомера
   1) Гомер уходит корнями в древние густые толщи мифологии.  Следовательно,
природа у него тоже мифична, т.е. состоит из фетишей и демонов,  в  той  или
иной мере отличных от внешних явлений природы.
   2) Однако завершительные элементы гомеровского эпоса уже  заходят  в  тот
период истории, когда человек оказывается не столь слитым с природой,  чтобы
всецело переносить на нее свое одушевление и тем самым делать ее мифической;
когда он уже начинает отличать себя от нее, т.е. противопоставлять  ей  свое
одушевление, - природа  тогда  перестает  быть  мифической,  т.е.  мифология
переходит в поэзию.  Гомер  поэтому  наполнен  также  и  чисто  поэтическими
изображениями природы.
   3) В поэтических изображениях природы  у  Гомера  продолжает  сказываться
близость  к  мифологии,  хотя  в  последних  стадиях  своего  развития   эти
изображения граничат  уже  с  произвольным  субъективизмом  и  психологизмом
писателя.
   4)  Близость  поэтических  изображений  природы  у  Гомера  к   мифологии
сказывается, во-первых, в постоянном  наличии  здесь  весьма  интенсивных  и
динамических элементов, часто переходящих в  бурный  катастрофизм,  кровавые
ужасы и динамику огромных подвижных и неподвижных масс. Во-вторых,  близость
к мифологии  выражается  в  изображениях  природы,  от  которой  человек  во
всесторонней зависимости, в объяснении всей  его  жизни  человека  теми  или
другими силами  природы  или  происшествиями  в  ней.  Эти  две  особенности
изображения природы у Гомера приводят к  тому,  что  значительная  их  часть
дается в пределах поэтического приема сравнения. Большие сравнения у  Гомера
(а их у него более 200) представляют собою отдельные стихотворения, рисующие
ту или иную картину природы.
   5) Но Гомер  вышел  за  пределы  и  этого  катастрофического  изображения
природы  в  сравнениях.  Вместе  с  ростом  человека  в  общеисторической  и
культурно-социальной области росло также и изображение природы  в  ее  более
упорядоченном и умиротворенном состоянии, когда человек мог чувствовать себя
гораздо  более  уверенно  и  гораздо  более  безопасно.  Поэтому  природа  в
сравнениях у Гомера отличается не только чертами бурного катастрофизма, но и
чертами зрительной структуры, мирного состояния,  равно  как  и  чертами  ее
пластически уравновешенной обрисовки.
   6) Наконец, Гомер  выходит  за  пределы  и  этой  природы  в  сравнениях,
переходя к изображениям ее с  позиций  свободного  поэтического  творчества.
Однако  и  здесь  природа  остается  охарактеризованной  теми   же   чертами
катастрофизма или более уравновешенной пластики, т.е. теми же самыми чертами
эпического стиля, которые характерны вообще для Гомера и которые, в связи  с
первобытным  коллективизмом,  возникали  в  результате  примата  общего  над
индивидуальным.
   7) Весьма богатое чувство природы у Гомера, в  порядке  непосредственного
описательства, можно характеризовать очень разнообразными  способами.  Можно
говорить о легкости, четкости, прозрачности картин природы у  Гомера.  Можно
говорить   об   отсутствии   в   них   напряженного   психологизма,   всяких
индивидуалистических капризов и настроенческих  изломов,  всякой  перегрузки
изысканными тонкостями. Можно говорить, что  эти  изображения  не  изобилуют
эмоциями и  не  используют  слишком  детальные  и  слишком  тонкие  элементы
настроения, что они всегда пронизаны  каким-либо  одним  простым  и  наивным
настроением,  чужды  раздвоенности  и  нервозности,  их  субъективная  жизнь
нисколько не заслоняет их внешней пластики  и  живописности,  они  построены
так, как будто бы все в природе было безгорестно и безрадостно и  как  будто
бы созерцающий их человеческий субъект всегда был в своей последней  глубине
умиротворен  и  спокоен.  Подобные  характеристики  могут  быть   бесконечно
разнообразны,  удовлетворяя  тому  или  иному  эстетическому  вкусу  данного
критика  и  литературоведа  и  отражая  бесконечно   разнообразные   оттенки
гомеровских картин природы.
   8) Тем не менее научное литературоведение не может и не  должно  гоняться
за всеми подобными характеристиками. Оно  должно  в  кратчайшей  и  яснейшей
форме дать самый принцип  всех  таких  возможных  характеристик  гомеровских
картин природы - принцип, вытекающий из глубины  гомеровского  творчества  и
достаточно   четко   формулирующий   его   основную   и   наиболее    острую
направленность.
   9) Этот принцип  художественного  построения  образов  природы  у  Гомера
сводится к  той  позиции  эпического  художника,  когда  он  уже  отошел  от
безраздельного  тождества  с  природой,  когда  он   уже   начал   себя   ей
противопоставлять, когда он уже сознает себя как  самостоятельную  личность,
но личность не в ее бесконечных по глубине и разнообразию переживаниях, не в
ее бесконечной внутренней дифференциации, а в едином и нераздельном бытии, в
ее цельном и недифференцированном состоянии.  Этот  принцип  делает  картины
природы у Гомера лишенными психологизма, но все же  человечески  живыми;  он
делает  их  структурно-зрительными  и  пластически-весомыми,   но   все   же
человечески ясными, прозрачными, убедительными, а иной раз даже и грандиозно
драматическими и потрясающими и, в то же время, умиротворенно  спокойными  и
равновесными.
   10) Этот принцип построения образов природы у Гомера лишает  их  прежнего
мифологического содержания и делает  их  предметом  свободного  поэтического
творчества. Но это свободное поэтическое творчество в силу того же  принципа
ограничивается здесь пределами эпического  стиля  и  прежде  всего  приматом
общего над индивидуальным.
   11) Все указанные выше периоды исторического развития, нашедшие отражение
в картинах природы у Гомера, начиная  от  мифологической  природы  и  кончая
тонким образом субъективной фантазии  художника,  не  обнаруживают  никакого
разнобоя в отношении стиля, но образуют единый  и  нераздельный  гомеровский
стиль, а именно - стиль позднего эпоса,  стиль  пограничного  периода  между
первобытным коллективизмом и классовой цивилизацией.
   Вышеприведенными пунктами можно было бы резюмировать исследование  картин
природы  у  Гомера.  Но,  повторяем:  это  -  не  конец,  а  только   начало
исследования. Само же исследование до сих пор еще  никем  не  произведено  и
ждет специальной разработки27.
   5. Космос
   После изучения природы у Гомера, минуя бесконечные подробности  природной
жизни, мы перейдем к тому последнему и  окончательному  оформлению  природы,
которое греки (а за ними и весь культурный мир) назвали  космосом.  Ниже  мы
постараемся показать, что гомеровское представление о космосе в  целом  тоже
глубочайшим образом эпично. Тут и примат  общего  над  индивидуальным,  т.е.
примат  общей  и  целостной  картины  мира  над  его  отдельными  единичными
проявлениями, и пластически-живописная разрисовка, и традиционно-стандартное
понимание и т.д.  Без  воспроизведения  гомеровского  космоса  представление
Гомера о художественной действительности  было  бы  чрезвычайно  неполным  и
лишилось бы своего последнего и самого существенного оформления.
   Современный  человек  не  может  мыслить  мир  конечным.  Астрономические
теории, пытающиеся мыслить пространственную конечность  мира,  мало  понятны
современному  сознанию,  трудны  для  доказательства  и  встречают  всеобщее
сопротивление. Полная противоположность  этому  -  Гомер.  Ведь  гомеровское
мировоззрение основано на пластически-телесном трактовании действительности.
И  ярчайшим  образцом  такой  трактовки  является  устройство   гомеровского
космоса. Он, разумеется, тоже тело и как тело - конечен в пространстве, т.е.
имеет определенную форму, или фигуру.
   Начнем с общего разделения космоса, о котором говорит  Посейдон  (Ил.  ХV
187 слл.). Именно весь космос, согласно  этому  "сообщению"  разделен  между
Зевсом, Посейдоном и Аидом. Земля -  общее  владение  трех  главных  владык.
Начнем с фигуры земли.
   а) Форма и фигура космоса
   Земля - плоскость или, вернее, диск, круг, плавающий  на  воде  и  сверху
покрытый сводом, полушарием. Диск - земля, полушарие - небо. Небо сделано из
меди или железа. Оно - "медное" (Ил. ХVII 425), "многомедное"  (V  504,  Од.
III 2) и "железное" (Од. ХV 329, ХVII 565).  Плоский  характер  земли  легко
усмотреть из того, что все  ее  точки  мыслятся  всюду  одинаково  видимыми.
Гелиос говорит (Од. ХII 379 - 381): "Дерзко они умертвили коров, на  которых
с такою радостью я любовался, - вступал ли на звездное небо или спускался  с
него, к земле направляясь обратно". Если припомнить, что остров Тринакия, на
котором спутники Одиссея убили коров Гипериона, мыслился на крайнем  западе,
то Гелиос при своем "вступлении на небо" не мог бы их видеть, если бы  земля
не была плоской.  В  V  282  сл.  Посейдон  видит  Одиссея  c  горы  Солима,
отправляясь от эфиопов,  когда  тот  находится  на  противоположной  стороне
Греции.
   Земля, хотя и "беспредельная" (Ил. VII 446, ХХ 58, Од. ХV 79,  ХVII  386,
418, ХIХ 107), не вполне ясно говорится о "пределах земли" (Од. IV 563  cл.,
Гимн. IV 227), а в других местах говорится просто о многих  землях  (Ил.  XV
81, Од. IV 268), о "широкой" (Ил. ХI 741, ХХI 387, Гимн.  III  570,  V  428,
472) или о "широкодорожной" (Ил. ХVI 635, Од. III 453; Х 149, ХI 52, Гимн  I
133) земле. Также и небо, хотя и "великое" (Ил. V 750, VIII 394,  ХХI  388),
но оно и просто "широкое" (Ил. III 364, V 867, VIII 178, 201,  VIII  74,  ХV
192, ХIХ 257, ХХ1 272, Од. V 303, Гимн. V 13). Ниже мы увидим, что  все  эти
размеры неба и земли вполне конечные.
   б) Океан
   Земля окружена океаном, под которым ни  в  коем  случае  нельзя  понимать
океан в нашем смысле слова. Это не океан, а огромная река, обвивающая  землю
по краям. В таком виде он изображен на щите Ахилла (Ил. VIII 607 сл.). Море,
которое греки мыслили на западе, непосредственно соприкасается с Океаном. По
крайней мере, Одиссей (Од. XI - I 13)  беспрепятственно  въезжает  в  Океан,
направляясь от Кирки (Х 507 слл.) в Аид. O границах самого Океана,  т.е.  об
его  ширине,  ничего  не  известно.  И  если  Одиссей  доезжает  до  "границ
Океановых", то это значит не "до границ самого Океана", а "до границ  земли,
образуемых Океаном". То же выражение - Ил. ХIV 200,  302  и  Гимн.  IV  227.
Гомер любит говорить о "глубокотекущем" Океане (Ил. VII 422,  ХIV  311,  ХХI
195, Од. ХI 13 Гимн. III 185). Окружая землю,  Океан  втекает  сам  в  себя,
откуда его эпитет apsorroos, "вливающийся сам в  себя",  "обтекающий  земной
круг" (Ил. ХVIII 399, Од. ХХ 65). Кроме того, Океан - величайший бог, вместе
со своей супругой "матерью Тефией" даже  "рождающее  лоно  (genesis)  богов"
(Ил. ХIV 201, 246, 302). Сон (244) причисляет его к вечным  небожителям.  Из
Океана текут все реки и моря на земле (Ил. ХХI 195  слл.).  В  него  заходит
солнце, заря (Ил. ХIХ 1, Од. ХХII 197), луна (Гимн. ХХХII 7), Сириус (Ил.  V
5 сл.) и все звезды, за исключением "Медведицы" (Ил. ХVIII 489, Од. V  275).
На южном берегу Океана живут мифические эфиопы (Ил. I 423, ХХIII  205  сл.),
на западном - киммерийцы (? 36). На берегах Океана живут также и пигмеи (Ил.
III 6) и Заря со своим любимцем Тифоном (Гимн.  IV  227  сл.).  Недалеко  от
крайнего юга Океана - Элисий, остров блаженных (Од. IV 563), и  Аид  (ХI  13
слл.). Протей сказал Менелаю (Од. IV 563 - 568):
   Будешь ты послан богами в поля Елисейские, к самым
   Крайним пределам земли, где живет Радамант русокудрый.
   565 В этих местах человека легчайшая жизнь ожидает.
   Нет ни дождя там, ни снега, ни бурь не бывает жестоких.
   Вечно там Океан бодрящим дыханьем Зефира
   Веет с дующим свистом, чтоб людям прохладу доставить.
   Наконец, на берегу Океана гарпия Подарга  родила  от  Зефира  двух  коней
Ахилла, Балия и Ксанфа (Ил. ХVI 150), а в одной из пещер Океана  выброшенный
с неба Гефест был принят Фетидой и Эвриномой (ХVII  395  -  399).  Океан  со
своей супругой Тефией имеют дочь Персу, которая от Гелиоса  рождает  Аэта  и
Кирку (Од. Х 139); также дочери Океана  -  Эвринома  (XVIII  398)  и  многие
нимфы, перечисляемые среди тех, которые играли с Персефоной  на  лугу  перед
похищением ее Плутоном (Гимн. V 5, 418 -  422).  Образ  Океана,  несомненно,
является очень богатым, и недаром в эпоху философии мифологии ему отводилось
одно из первых мест в мироздании. Характерно и то, что  Порфирий,  сравнивая
учение Гомера об Океане с учением о Хаосе у Гесиода (в схолиях А В  Ил.  ХIV
245 слл.), считает первое  "более  философским",  "поскольку  вода  является
жизнью всего, и она преимуществует перед четырьмя стихиями. Поэтому и Пиндар
говорил, что "вода - лучше всего".
   в) Аид и Тартар
   Аид - местопребывание теней умерших, находится  внутри  земли,  насколько
можно судить по таким выражениям об умерших, как (Ил. VI 19,  411)  "сходить
под землю", или (ХVIII 333, ХХII 482, Од. ХХIV 204, Гимн. V 399,  415)  "под
бездной земли". Полной ясности, однако, здесь нет, потому что имеется вполне
определенное сообщение о том, как Одиссей достигал Аида:  Аид  находится  на
поверхности земли, на крайнем западе, в стране  киммерийцев,  около  Океана,
где Гелиос никогда не всходит и не заходит (Од. Х 507 - 512,  ХI  13  слл.).
Может быть, примирить эти воззрения  можно  тем  уточнением,  что  в  стране
киммерийцев есть спуск в Аид. Читаем (Од. ХХIV 11 слл.), что по  сю  сторону
Океана, у входа в Аид, находится Левкадская скала,  ворота  Гелиоса,  страна
Снов, а также (Х 509) роща Персефоны. Гермес ведет души  убитых  женихов  на
луг, покрытый растением асфоделью, где они и  должны  пребывать.  Эреб  тоже
находится  на  крайнем  Западе,  где  тоже  есть  место  душ  умерших   (ср.
нисхождение в Эреб Аякса ХI, 563 сл.).
   Наконец, из частей гомеровского  космоса  надо  назвать  Тартар,  область
весьма неясная, хотя и ставшая в Европе символом ужаса и кромешной тьмы. Что
такое тартар? Большинство лингвистов производят это слово путем удвоения  от
tarasso "возмущаю", "привожу в беспорядок", и схол. А к Ил. VIII  13  так  и
пишет: "От беспорядочности  (to  ec  tatarachtai)  и  слитости".  Это  самое
глубокое место под землей,  где  находятся  титаны,  т.е.  поколение  богов,
предшествующее олимпийцам (Ил. VIII 478 сл.). Он "огромный" (Гимн. II  158),
"широкий" (III 374), и "глубокий" (Ил. VIII 481), и "туманный" (Ил. VIII 13,
Гимн. III 256). Все это говорит не очень много. Но в  науке  были  высказаны
два простейших предположения, которые вносят полную  ясность  в  гомеровское
представление о Тартаре.
   Во-первых, Тартар есть то же самое для богов, что Аид - для людей. Это  -
простейшее, элементарнейшее соображение, для которого не  требуется  никаких
доказательств, поскольку всем  известно,  что  Тартар  есть  местопребывание
титанов. И тем не менее это соображение очень важно. Существует,  значит,  и
для богов какое-то призрачное существование, как и для людей, и  это  вполне
естественно, раз античные  боги  человекообразны.  Второе  соображение  было
высказано более 100 лет назад, и оно очень красиво завершает наше отрывочное
представление о гомеровском Тартаре, а  именно,  вызывает  в  нас  некоторую
архитектоническую неудовлетворенность  то  обстоятельство,  что  гомеровский
космос есть только полушарие  и  больше  ничего.  Поскольку  вся  античность
неизменно тяготела к закругленным формам, вполне  естественно  предположить,
что снизу, под землей,  проходит  другое  полушарие,  симметричное  верхнему
полушарию, или небу. И так как небо, вообще говоря,  есть  место  жительства
богов, то верхнее небо есть место светлых  олимпийских  богов,  а  нижнее  -
место низвергнутых и потому темных богов. Нижнее небо  и  есть  Тартар.  Это
красивая  гипотеза  максимально  соответствует   чувству   гомеровского   (и
античного вообще) архитектонизма, и она настолько проста и естественна,  что
ее необходимо принять.
   О Тартаре у Гомера важны два места. Зевс бранит Геру  следующими  словами
(Ил. VIII 478 - 483):
   Если бы даже дошла ты до самых последних пределов
   Суши и моря, туда, где сидят в заточеньи суровом
   480 Крон и Япет, ни лучами, которые Гелиос льет нам,
   Не наслаждаясь, ни ветром. Кругом же них Тартар глубокий,
   Если бы даже туда ты, с