этих переходов. По  этим  следам мы сами можем найти путь.
Древние  и  новые мыслители оставили нам много  ключей,  которыми  мы  можем
отпереть  таинственные двери, много магических  формул,  перед  которыми эти
двери отворяются сами. Но мы не понимали ни цели ключей, ни значений формул.
     Поэтому двери оставались запертыми,  и  мы даже отрицали,  что за этими
дверями что-нибудь есть.
     Или, подозревая существование другого мира, считали его подобным нашему
и отдельным от нашего  и  пытались проникнуть туда, не сознавая, что главное
препятствие  на нашем  пути  --  это  наше собственное  разделение  мира  на
потусторонний и посюсторонний.
     Мир един, --  способы познания его разные. И с несовершенными способами
познания нельзя проникнуть в то, что доступно только совершенным способам.
     Попытки проникнуть  мысленно в потусторонний или ноуменальный  мир, или
мир  причин, с логикой феноменального мира, если они не  оказывались  совсем
неудачными  или не заводили человека  в  мир  снов наяву, давали только один
результат. Сознавая новый порядок вещей, человек теряет ощущение  реальности
старого   порядка.   Видимый   мир  начинал  ему  казаться   фантастическим,
нереальным, все исчезало кругом него, разлеталось, как дым,  оставляя жуткое
ощущение  иллюзии.  Во  всем  он  чувствовал  бездну  бесконечности,  и  все
проваливалось в эту бездну.
     Ощущение  бесконечности есть  первое  и самое страшное  испытание перед
посвящением.  В мистической литературе всех народов есть  упоминание об этом
ощущении пустоты и тьмы.
     Таинственным  божеством  древних египтян, о  котором  говорится в мифах
Орфея ("Древняя мудрость" Анни Безант), была:
     Трижды непознаваемая тьма, созерцание которой
     способно всякое знание превратить в неведение.
     Подходя к миру причин со своим слабым знанием одного мира феноменов, со
своим орудием  логики,  которое вдруг  оказывалось ненужным,  потому что все
новое  ускользало от него, человек  должен был  испытывать ужас, переходящий
все  границы.  В  новом  он  ощущал пока  один  хаос, старое исчезало, точно
отходило  в  сторону, становилось  нереальным. Ужас  и  сожаление  о  потере
старого   смешивались  со  страхом  нового,  неизвестного,   ужасного  своей
бесконечностью.
     Человек на этой  ступени должен  испытывать то же самое, что испытывает
животное, становясь человеком. На мгновение заглянув в новый мир, оно жизнью
опять притягивается обратно. Мир, который оно только  на  мгновение увидало,
кажется сном, мечтой, созданием воображения --  но  прежний, старый мир тоже
уже  не тот, в  нем  уже тесно, в нем уже нет места. Оно уже  не может  жить
прежней жизнью, дикой и свободной жизнью зверя. Оно уже знает что-то, слышит
какие-то голоса. И в то же время тело держит его. И оно не знает, куда и как
оно может уйти от него или от себя.
     Человек  на границе нового мира  переживает  буквально  это  самое.  Он
слышал звуки небес, и  скучные  песни  земли  больше не задевают, не волнуют
его,   а  если  задевают  и   волнуют,  то  говорят  о  небесных  звуках,  о
недостижимом, о неизвестном, о том, что  только смутно ощущается, а не может
быть названо.
     Человек  слышал звуки небес, и  не может забыть  их. Он испытал чувство
необыкновенного расширения сознания, когда на мгновение ему все было ясно, и
он не может примириться с медленной земной работой мозга.
     Моменты "ощущения бесконечности" связаны с совершенно особыми эмоциями.
     В "теософической" литературе,  в  книгах Анни  Безант и Ледбитера часто
говорится о том, что,  переходя в "астральный" мир, человек начинает  видеть
новые краски, каких нет в  солнечном спектре. В этой изящной символике новых
красок "астральной сферы" передается именно  мысль о новых  эмоциях, которые
человек  начинает  испытывать  вместе  с  ощущением  расширенного  сознания,
"океана,  вливающегося  в  каплю". Это  "невероятное блаженство", о  котором
говорят  мистики,  небесный свет, который "видят"  святые, "новые ощущения",
которые испытывают  поэты. Даже  разговорная психология связывает "экстаз" с
совершенно  особенными,  новыми  ощущениями,   недоступными  и  неизвестными
человеку в обыкновенной жизни.
     Это  ощущение  света  и  безграничной  радости  испытывается  в  момент
раскрытия сознания (раскрытия мистического  лотоса индийских йоги), в момент
ощущения бесконечности, которое дает ощущение тьмы и безграничного ужаса.
     Что же это значит?
     Как  согласовать  ощущение  света с ощущением тьмы,  ощущение радости с
ощущением ужаса? Может ли это быть одновременно? Бывает ли одновременно?
     Бывает,  и непременно должно бывать.  Мистическая литература  дает  нам
примеры этого.  Одновременное ощущение  света и тьмы, радости  и  ужаса  как
будто символизирует  странную двойственность и противоречивость человеческой
природы.  Оно  может  быть у  человека  очень сильно  раздвоившегося,  одной
стороной  своей  природы далеко  ушедшего  в "дух" и другой стороной глубоко
погруженного в "материю", то есть в иллюзию, в нереальность чересчур глубоко
верящего в реальность нереального.
     Говоря  вообще,  ощущение света жизни, разлитого  во  всем  сознании  и
радости, даст  новый мир. Но  тот же  самый  мир  неподготовленному уму даст
ощущение бесконечной  тьмы и  ужаса.  Кроме того, ощущение ужаса должна дать
потеря всего реального, исчезновение этого мира.
     Для  того чтобы  не  испытывать  ужаса  от нового мира, нужно знать его
раньше или эмоционально: верой или любовью --, или интеллектуально -- умом.
     А  чтобы не  испытать  ужаса  от  потери старого  мира,  нужно  от него
добровольно отказаться заранее, тоже или верой, или умом.
     Нужно добровольно  отказаться  от всего  прекрасного, светлого мира,  в
котором мы живем, нужно признать,  что это  призрак,  фантом,  нереальность,
обман, иллюзия, майя. Нужно примириться с этой нереальностью, не бояться ее,
а радоваться ей. Нужно лишиться  всего.  Нужно  стать нищим  духом, то  есть
сделать себя совершенно нищим усилием своего духа.
     В прекрасном  евангельском  символе  выражена  глубочайшая  философская
истина.
     Блаженны нищим духом, ибо их есть Царство Небесное.
     Раньше  говорилось,  что  может значить  мистическое  выражение Царство
Небесное  (Нирвана).  "Нищие",  конечно,  не  значит  бедные  материально  в
житейском смысле слова.  Это  нищета полная, абсолютная,  такая нищета,  при
которой человек не имеет под ногами земли, а над головой неба.
     Лисицы имеют норы и птицы небесные -- гнезда,
     а Сын Человеческий не имеет, где преклонить голову.
     Такая  нищета, при которой человек совершенно один, потому  что  других
людей, даже самых близких, отца, мать, здесь на земле он считает  фантомами,
призраками и отказывается  от них,  потому что  за этими фантомами он  видит
реальные  сущности, к которым стремится, точно так же,  как, отказываясь  от
феноменального мира, он приближается к истинно реальному.
     Момент  перехода  -- этот страшный момент  потери  старого и  раскрытия
нового, в бесконечном  числе  аллегорий  изображался  в  древней литературе.
Облегчение этого перехода  составляло цель  мистерий.  В Индии,  в Египте, в
Греции   существовали   особые   подготовительные  ритуалы,  иногда   только
символические, иногда  реальные,  действительно  подводившие  душу  к  самым
дверям нового мира и раскрывавшие  эти двери в момент посвящения. Но внешние
обряды и церемонии всегда и  во  всем  имеют только поверхностное  значение.
Главная работа должны была идти внутри, в душе и в уме человека.
     * * *
     Каким же образом логика может помочь человеку перейти  к сознанию этого
нового, высшего мира?
     Мы видели, что математика,  собственно,  уже нашла  путь в  этот высший
порядок вещей.  Проникая  туда,  она,  прежде всего, отказывается  от  своих
основных аксиом "тождества и противоречия".
     В мире бесконечных  и текучих  величин -- величина может  быть  неравна
самой себе; часть может быть равна целому, -- и из равных величин одна может
быть бесконечно больше другой.
     Все  это  звучит как  абсурд  с  точки  зрения  математики  конечных  и
постоянных  чисел.  Но  сама  математика  конечных  и постоянных  чисел есть
математика нереальных величин; поэтому абсурд с точки зрения этой математики
только и может быть истиной.
     Тот  же самый путь проходит логика. Она должна отказаться сама от себя,
прийти к  необходимости своего собственного уничтожения  --  и  тогда из нее
может возникнуть новая, высшая логика.
     В    "Критике    чистого    разума"    Кант    доказывает   возможность
трансцендентальной логики.
     Эта  логика  не  только  возможна,  но   существует  и  существовала  с
незапамятных времен;  много раз  была формулирована;  входила  в философские
системы, как их ключ -- но странным образом не признавалась как логика.
     Раньше Бэкона и раньше Аристотеля в древних индийских писаниях давались
формулы  этой высшей логики, отпиравшие собою двери тайн.  Но значение  этих
формул быстро терялось. Они сохранялись в древних книгах, но сохранялись как
какие-то странные мумии угасшей мысли, слова без реального содержания.
     Новые  мыслители снова  открывали  эти  принципы, выражали их  в  новых
словах. Но они опять  оставались непонятными, опять превращались в  какой-то
ненужный  словесный  орнамент.  Но  идея  существовала. Сознание возможности
найти и установить законы  высшего мира не терялось никогда. Идеалистическая
философия никогда не считала логику  Аристотеля  всеобъемлющей и всесильной.
Она строила  свои  системы вне логики,  в  сущности,  бессознательно, идя по
линиям мысли, проложенным в глубокой древности.
     Высшая логика существовала раньше, чем была формулирована дедуктивная и
индуктивная логика. Высшую логику можно назвать индуктивной логикой, логикой
бесконечности, логикой экстаза.
     Систему этой  логики можно вывести из очень многих философских  систем.
Самую точную и полную  формулировку законов этой логики я нахожу у Плотина в
трактате "О Красоте". Я привожу это место в следующей главе.
     Я назвал систему  этой высшей логики --  "Tertium Organum",  потому что
для нас это  третье  орудие  мысли  после  Аристотеля и Бэкона.  Первым  был
Organon, вторым Novum organum.
     Человек, владеющим эти  орудием,  может без страха  раскрыть двери мира
причин.
     Аксиомы, которые  заключает  в себе  "Tertium Organum",  не могут  быть
формулированы на нашем  языке. Если их все-таки  пытаться формулировать, они
будут производить впечатление абсурдов.
     Беря за образец аксиомы  Аристотеля, мы  можем на  нашем  бедном земном
языке выразить главную аксиому новой логики следующим образом:
     А есть и А, и не А,
     или:
     Всякая вещь есть и А, и не А,
     или:
     Всякая вещь есть Все.
     Но эти формулы совершенно невозможны по существу. И это не есть аксиомы
высшей логики. Это только попытки выразить аксиомы этой логики в понятиях. В
действительности идеи высшей логики в понятиях невыразимы.
     Без всяких комментариев ясно, что полученный логический  абсурд: А есть
и А, и не А вполне соответствует математическому абсурду, что величина может
быть больше или меньше самой себя.
     Абсурдность обоих  положений показывает, что они не могут относиться  к
нашему миру. Конечно, абсурдность сама по себе еще не признак принадлежности
к ноуменам. Но принадлежность к ноуменам непременно будет выражаться для нас
в абсурдности. Надеяться найти что-нибудь логическое с  нашей точки зрения в
мире  причин   так  же  бесплодно,  как  думать,   что  реальный  мир  может
существовать по законам мира теней.
     Усвоить основные принципы высшей  логики --  это значит усвоить  основы
идеализма или основы понимания пространства высших измерений.
     Чтобы подойти к ясному пониманию отношений многомерного мира, мы должны
отделаться от  всех "идолов" нашего мира, выражаясь на языке Бэкона, то есть
от всех препятствий к правильному восприятию и мышлению.
     Двумерное   существо  для  того,  чтобы   подойти  к  ясному  пониманию
трехмерного мира, должно прежде всего отделаться от своих "идолов", то  есть
своих принятых, ставших аксиоматическими путей чувствования и мышления.
     От чего именно должно освободиться двумерное существо?
     Прежде всего, и это самое главное,  от  уверенности,  что оно правильно
видит  и  ощущает;  из  этого  должно  выйти  сознание  неправильности   его
представления мира и затем идея, что реальный, новый мир должен существовать
в  каких-то  совсем  других  формах,  новых,  несравнимых, несоизмеримых  со
старыми.  Затем  двумерное  существо  должно  избавиться  от  уверенности  в
разделенности  предметов  его  мира.  Оно  должно  понять  идею,  что  вещи,
кажущиеся ему совершенно разными  и  отдельными  одна от  другой, могут быть
частью  какого-то  непостижимого  ему  целого  или  иметь между  собой много
общего, чего оно не замечает.
     Умственный  рост  двумерного  существа должен  идти  по  пути признания
неизвестных ему раньше, общих  свойств предметов, вытекающих  из их сходного
происхождения или сходных функцией, непонятных на плоскости.
     Раз двумерное  существо признало возможность существования  неизвестных
ему  раньше  общих  свойств  представлявшихся  разными  предметов,  оно  уже
приблизилось к нашему пониманию  мира. Оно приблизилось к  нашей логике, для
него  уже  становится понятно общее имя, то есть слово, не  как  собственное
имя, а как нарицательное имя, то есть слово, выражающее понятие.
     "Идолы"  двумерного существа, препятствующие  развитию  его сознания --
это собственные имена, которые оно само дает  всем окружающим его предметам.
У него все предметы имеют каждое  свое  собственное имя, соответствующее его
представлению об этом предмете; общих имен, соответствующих понятиям, у него
нет. Только  отделавшись от этих  идолов,  поняв,  что  имена  могут быть не
только  собственные,  но  и  общие, оно  получит  возможность  идти  дальше,
умственно  развиваться,  приближаться к человеческому  пониманию мира. Иначе
самая простая фраза, например
     Иван и Петр -- оба люди,
     будет  иметь для двумерного существа вид абсурда и будет представляться
ему приблизительно так:
     Иван и Петр -- оба Иваны,
     или:
     Иван и Петр -- оба Петры.
     Иначе говоря, всякое наше логическое положение будет представляться ему
абсурдом.  Понятно,  почему  это  так  должно  быть.  У  него  нет  понятий;
собственные  имена,  из  которых состоит  его речь, не  имеют множественного
числа. Ясно, что всякое множественное число  нашей речи будет представляться
ему абсурдом.
     Где  же наши  "идолы"? От чего  должны  избавиться мы, чтобы перейти  к
пониманию отношений многомерного мира?
     Прежде всего, конечно, от уверенности, что мы правильно видим и ощущаем
и что  реальный мир похож  на тот мир, который мы видим. Мы должны  мысленно
понять  всю условность мира, воспринимаемого нами во времени и пространстве,
и  понять, что реальный мир  не может иметь с ним ничего общего. Понять, что
идеальный (реальный) мир нельзя представлять  себе в  формах. И затем понять
условность  аксиом  нашей математики и  логики,  относящихся  к  нереальному
феноменальному миру.
     В математике  нам поможет сделать это идея бесконечности.  Нереальность
конечных величин в  сравнении с бесконечными  очевидна.  В  логике  мы можем
основываться   на  идее   монизма,   то   есть   основного   единства  всего
существующего.
     Логика  Аристотеля  и  Бэкона  в  основе  своей  дуалистична.  Если  мы
действительно  глубоко  проникнемся идеей  монизма, мы  победим "идола" этой
логики.
     Основные  аксиомы  нашей логики  сводятся  так  же,  как математические
аксиомы, к тождеству и противоречию. В глубине их всех лежит признание одной
общей  аксиомы   --  именно,  что  всякое  данное  нечто  имеет  нечто,  ему
противоположное;  поэтому  всякое положение имеет  противоположение,  всякая
теза  имеет антитезу. Бытию всякой вещи противополагается небытие этой вещи.
Бытию  мира противополагается  небытие  мира.  Субъекту  противопоставляется
объект.  Субъективному  миру  --  объективный.  "Я"  --  противопоставляется
"не-я". Движению -- неподвижность. Переменности -- постоянность. Единству --
многообразие. Истине -- ложь. Добру -- зло. И в заключение -- вообще всякому
А противопоставляется не-А.
     Признание  реальности  этих разделений необходимо для принятия основных
аксиом  логики   Аристотеля  и  Бэкона,  то  есть  необходимо  абсолютное  и
бесспорное  признание  идеи  двойственности  мира  --   дуализма.  Признание
нереальности этих разделений необходимо для начала постижения высшей логики.
     * * *
     В  самом  начале  этой  книги   мы  должны  были   признать  как   факт
существование  мира,  и сознания,  --  то есть  "я"  и "не-я",  или признать
реальность двойственного деления всего существующего, потому что  все другие
противоположения вытекают из противоположения "я" и "не-я".
     Дальше мы пришли к признанию возможности расширения сознания до полного
поглощения им всего мира.  Мы признали, что одно  "я" может  включить в себе
все  "не-я". Мы  признали, что  разделение  "я"  и "не-я" условно,  что  оно
необходимо на известной стадии познания мира, но что оно само отрицает себя,
когда познание  переходит на  высшую  ступень.  Двойственность есть  условие
нашего  познания феноменального  (трехмерного)  мира.  Она  является орудием
нашего  познания. Но  когда  мы приходим к пониманию ноуменального мира (или
мира  многих измерений),  эта  двойственность начинает  нам мешать, является
препятствием к познанию.
     Это наш главный "идол", от него мы должны избавиться.
     Двумерное  существо, чтобы постигнуть отношения вещей в трех измерениях
и нашу логику, должно отказаться от  "идола" -- абсолютной  индивидуальности
предметов,  которая  позволяет  ему  называть предметы  только  собственными
именами.
     Мы, для того чтобы постигнуть мир  многих измерений, должны  отказаться
от идола двойственности.
     Но  применение  монизма   в   практическом  мышлении  наталкивается  на
непреодолимое препятствие нашего языка. Наш язык  не может выразить единства
противоположностей,  точно так  же как  он не может выразить пространственно
отношения причины к следствию. Поэтому мы должны быть готовы к тому, что все
попытки  выразить на  нашем языке металогические  отношения  будут  казаться
абсурдами,  и  на  самом  деле будут только намекать  на  то,  что  мы хотим
выразить. Так формула:
     А есть А и не-А
     или
     всякая вещь есть А и не-А,
     представляющие собой  основную аксиому металогики,  выраженную  в нашем
языке понятий, -- с точки зрения нашей обычной логики звучит как абсурд и по
существу не верна.
     Мы должны  быть  готовы  к  тому, что на  нашем  языке  нельзя выразить
металогических отношений.
     Формула "А есть А и не-А" не верна, потому что в мире причин нет самого
противоположения  А   и  не-А.  Но  мы  не  можем  выразить  действительного
отношения. Правильнее было бы сказать:
     А есть все.
     Но и это было  бы не верно, потому что А есть не только все, но и любая
часть всего.
     Вот этого именно наш язык не может выразить. И к этому именно мы должны
приучить свою мысль.
     * * *
     Думая, например, о своем сознании, мы должны  перестать считать  его --
или  индивидуальным,  или  частью   мирового  сознания.   Представляя   себе
возможность сохранения сознания после  смерти, мы не должны спрашивать себя,
сохранится  ли   индивидуальность  нашего  сознания,  или  оно  сольется   с
бесконечным сознанием мира и  потеряется в нем. В книжке "Les Indes sans les
Anglais", которая вспоминается мне по этому поводу,  Пьер Лоти ставит именно
этот вопрос.  Он едет в  Индию, чтобы познакомиться с индийской мудростью  и
главным  образом  со взглядом индийской философии на с