терю незнания).
Повторяйте  эту  потерю  опять  и   опять,  и  вы   достигнете  бездействия.
Практикуйте бездействие, и не будет ничего, чего бы вы не могли сделать.
     Практикуйте бездействие, занимайтесь неделанием ничего.
     Предоставьте всем вещам идти их естественным ходом и не вмешивайтесь.
     Все в природе работает молчаливо.
     У  людей признание  красоты предполагает  идею безобразия  и  признание
добра включает в себя идею зла.
     Отбросьте свою святость, освободитесь от своей мудрости, и  вы сделаете
в сто раз больше добра людям.
     Кто знает -- не говорит, кто говорит -- не знает.
     Кто действует -- разрушает, кто берет, тот теряет.  Мудрый не действует
и потому не разрушает; не берет и поэтому не теряет.
     Мягкое  побеждает твердое;  слабое  побеждает  сильное. Нет  никого  на
свете, кто  не  знал бы этой истины, и никого, кто бы умел пользоваться  ею.
(Отрывки из "The Sayings of Lao Tzu". Wisdom of the East Series.)
     Размышления Чжуан-цзы
     Нельзя  говорить об океане  лягушке,  живущей  в колодце,  --  существу
ограниченной сферы*.
     Нельзя говорить  о снеге  летнему насекомому -- существу одного времени
года. Нельзя говорить о Дао педагогу, круг его идей слишком узок.
     Но вы вышли  из  вашей ограниченной сферы и видели  великий  океан.  Вы
знаете свое ничтождество, и я могу говорить с вами о великих началах.
     Измерения безграничны, время бесконечно. Условия не неизменны, слова не
окончательны.
     Нет ничего, что  не  объективно; нет ничего,  что  не  субъективно.  Но
невозможно исходить из объективного.  Только  от субъективного  знания можно
перейти к объективному знанию.
     Когда  субъективное и  объективное  теряют свое соотношение,  это  есть
самая ось Дао.
     Дао имеет свои  законы и свои свидетельства. Оно  лишено  и действия, и
формы.
     Оно может быть получено, но не может быть видимо.
     Духовные существа извлекают свою духовность из Дао.
     Для Дао ни один пункт во времени не далек.
     Дао не  может существовать. Если бы оно существовало,  оно могло бы  не
существовать.  Само  имя  Дао  принято  для  удобства.  Предопределение  или
случайность относятся только к материальному существованию.  Как  могут  они
относиться к бесконечному?
     Дао  есть нечто,  лежащее за  материальным существованием. Оно не может
быть передано ни словами,  ни молчанием. В том состоянии, которое не есть ни
речь, ни молчание, может быть  постигнута природа  Дао. (Отрывки из "Musings
of Chinese Mystic". Wisdom of the East Series.)
     * * *
     В современной нам мистической литературе стоят совершенно особо: "Голос
Безмолвия"  Блаватской и "Свет  на  Пути" М. Коллинз.  В этих двух маленьких
книжках заключена целая коллекция мудрости Востока.
     Голос Безмолвия
     Кто  хочет услышать Голос Безмолвия, беззвучный звук, и понять его, тот
должен   изучить  природу   совершенного   сосредоточия   ума  внутри  себя,
сопровождаемого  полным  отвлечением  от   всего,   принадлежащего   внешней
Вселенной или миру чувств.
     Став  совершенно  безразличным к  объектам  восприятия,  ученик  должен
искать владыку чувств, производителя мыслей, того, кто пробуждает иллюзию.
     Ум -- великий убийца Реального.
     Пускай ученик убьет убийцу.
     Потому  что только тогда,  когда его  собственная  форма  покажется ему
нереальной,  как кажутся  при пробуждении нереальными все формы, виденные во
сне, и когда он перестанет слышать многие звуки, он различит один внутренний
звук, убивающий внешние.
     Тогда,  и только тогда  покинет он область ложного и перейдет в область
истинного.
     ...........................
     Прежде чем душа может  видеть, гармония внутри должна быть достигнута и
телесные глаза сделаться слепыми для всех иллюзий.
     Прежде чем  душа может  слышать, человек должен стать глухим и к крикам
трубящих слонов, и к серебряному жужжанию золотой, светящейся мухи.
     И тогда в ухо души начнет говорить Голос Безмолвия и скажет:
     --  Если твоя душа  улыбается,  купаясь в  солнце жизни; если твоя душа
поет в своей оболочке из тела и материи; если твоя душа плачет в своем замке
иллюзий;  если  твоя  душа  стремится  оборвать  серебряную   нить,  которая
связывает ее с Учителем (то есть с высшим Я человека), --  знай, ученик, что
душа твоя принадлежит земле.
     ...........................
     Отдай жизнь, если ты хочешь жить.
     ...Научись  отличать  реальное  от  ложного,  вечно  текущее  от  вечно
длящегося... Самое главное,  научись отличать  учение ума от  мудрости души;
доктрину "глаза" от доктрины "сердца".
     * * *
     "Свет на Пути", так же как и "Голос Безмолвия", полон символов, намеков
и скрытого  смысла. Это маленькая  книжка, в которую  нужно вчитываться.  Ее
смысл  то  пропадает,  то является. Ее нужно читать  в особенном настроении.
"Свет на Пути" приготовляет "ученика" к беседе с "Учителем", то есть обычное
сознание к общению  с высшим сознанием. В термине Учителя, как говорит автор
"Света на Пути", символически выражается "Божественная жизнь" ("Light on the
Path", с. 92).
     Свет на Пути
     Прежде чем глаза  будут видеть, они должны стать неспособными к слезам.
Прежде чем  уши станут слышать, они должны потерять чувствительность. Прежде
чем  голос  будет  в  состоянии  говорить в присутствии Учителей,  он должен
потерять способность  наносить раны.  Прежде  чем  душа  получит возможность
стоять в присутствии Учителей, ее ноги должны быть омыты в крови сердца.
     ...........................
     Убей в себе чувства отдельности...
     Желай только того, что внутри тебя.
     Желай только того, что выше тебя.
     Желай только того, что недостижимо.
     Потому  что внутри тебя свет мира... Если  ты  не  можешь заметить  его
внутри себя, бесполезно  искать его  в другом месте... Он недостижим, потому
что вечно отступает. Ты войдешь в свет, но никогда не коснешься Пламени...
     Ищи пути...
     Жди цветка, который зацветет после бури, не раньше...
     И  в  глубоком   безмолвии  совершится  таинственное  событие,  которое
докажет, что путь найден. Называйте это,  как хотите. -- Или голос заговорит
там,  где  некому  говорить, или придет  посланник, не имеющий ни формы,  ни
субстанции,  или  распустится  цветок  души.  Это   нельзя  описать  никакой
метафорой...
     ...........................
     Услышать  Голос Безмолвия  -- это  значит понять, что  только из самого
себя  может  идти истинное  руководство... Потому  что, когда  ученик готов.
Учитель тоже готов...
     Держись за то, что не имеет ни субстанции, ни существования.
     Слушай только голоса, который говорит беззвучно.
     Смотри только на то, что невидимо.
     * * *
     Проф.  Джемс  останавливается  на  необыкновенно яркой  эмоциональности
мистических  переживаний,  на совершенно  особенных  ощущениях, испытываемых
мистиками.
     Восторг, испытываемый мистиками во время этих состояний, -- говорит он,
-- по-видимому, превосходит  те радости, которые  нам может дать  нормальное
сознание.  Такой восторг, очевидно, возбуждает и физическую природу,  потому
что об этом чувстве восхищения всегда говорят как о чем-то таком, что трудно
вынести и что почти граничит с физической  болью. И это  слишком утонченное,
слишком  необычно  глубокое  наслаждение,  чтобы  его  можно  было  выразить
обыкновенными словами. "Непосредственное прикосновение  Бога", "рана  от его
копья",  "восторг  опьянения",  "экстаз  брачного  единения" -- вот  обычные
выражения для описания этого восторга.
     Примером подобного состояния может служить описываемая им самим радость
прикосновения  к Божеству  преп.  Симеона Нового Богослова (X  в.,  цит. по:
Павел Аничсиев. Мистика преп. Симеона Нового Богослова. СПб., 1906.):
     Я ранен,  -- пишет  преп. Симеон, -- стрелою его любви... Он сам внутри
меня,  в  моем сердце, обнимает меня, целует, наполняет светом... Возрастает
во мне  новый цветок,  новый, ибо  он радостный... Цветок  сей неизреченного
вида,  зрится лишь пока выходит, а  потом  вдруг исчезает... Он несказанного
вида; влечет к себе ум мой, не дает помнить ничего из того, что соединено со
страхом, но составляет забыть обо всем  и вдруг отлетает. Тогда древо страха
опять остается без плода; я стенаю в печали и молюсь тебе, Христе мой, снова
зрю на ветвях  цветок,  приковываю  свое внимание к  нему одному  и вижу  не
только  дерево, но  и блестящий  цветок,  влекущий меня  к себе  неудержимо;
цветок  сей наконец  обращается  в плод любви... Неизъяснимо,  как из страха
вырастает любовь.
     Мистика проникает собой все религии.
     В  Индии,  -- говорит Джемс,  -- упражнение  в развитии  способности  к
мистическому прозрению  известно еще  с незапамятных времен под именем  йога
(yoga). Йога -- внутреннее единение индивидуума с божеством. Оно достигается
упорными   упражнениями.    Предписания   относительно    положения    тела,
сосредоточение  мыслей и моральной  дисциплины  в  различных системах  почти
одинаковы.  Йога, то есть ученик, который в достаточной степени победил свои
низшие  наклонности,  вступает   в   высшее   состояние,  именуемое  самадхи
(samadhi),  в  котором  он встречается лицом к  лицу с тем, чего никогда  не
подозревал ни инстинкт его, ни рассудок.
     ...Пережив состояние самадхи, человек, по словам Вед, становится "свыше
одаренным мудрецом,  пророком,  святым, характер  его перерождается, и жизнь
становится другою".
     Буддисты употребляют слово самадхи в том же значении, как индуисты,  но
для обозначения  еще более высокого состояния чистого  созерцания у них есть
слово дхьяна (dhyana).
     Есть и еще более высокая ступень созерцания, где всякое представление о
существовании исчезает и где  созерцающий говорит: "Не существует  абсолютно
ничего"  --  и  останавливается. После  этого  он достигает новой ступени  и
говорит:  "Не  существует даже идей; не  существует и  отсутствия идей" -- и
снова  останавливается. За этим  следует область, где "достигнув уничтожения
идей  и восприятий,  он  окончательно  останавливает".  Это  еще не  Нирвана
(Nirvana),  но самое  большое  приближение к ней, какое  только  возможно  в
жизни. (Джемс. Многообразие религиозного опыта. Рус. пер. Москва, 1910.)
     * * *
     В   мусульманстве  тоже   очень  много  мистики.  Наиболее  характерным
выражением мусульманского мистицизма является персидский суфизм. "Суфизм" --
это  одновременно  религиозная  секта  и  философская школа  очень  высокого
идеалистического  характера,  боровшаяся одновременно против  материализма и
против  узкого фанатизма  и понимания только буквы  Корана. Суфии  толковали
Коран мистически. Суфизм  --  это философское  свободомыслие  мусульманства,
соединенное  с  совершенно  своеобразной  символической  и ярко  чувственной
поэзией, всегда имеющей скрытый мистический смысл. Рассвет суфизма -- первые
столетия второго тысячелетия христианской эры.
     Для европейской мысли суфизм долго оставался непонятным. С точки зрения
христианской  теологии  и   христианской  морали  смешение  чувственности  и
религиозного  экстаза  недопустимо,  но  на  Востоке это прекрасно уживалось
вместе.  В  христианском  мире   "плотское"  считалось   всегда   враждебным
"духовному". В  мусульманском  мире плотское и  чувственное  принималось как
символ духовного. Выражение религиозных и философских истин "на языке любви"
было  общераспространенным обычаем на Востоке. Это и  есть "восточные  цветы
красноречия". Все  аллегории, все метафоры  брались "из любви".  -- "Магомет
влюбился  в  Бога"*,  -- говорят арабы, желая передать яркость  религиозного
жара Магомета. -- "Выбирай себе новую жену каждую весну на Новый год, потому
что прошлогодний календарь  уже  никуда не годится"**, -- говорит персидский
поэт и философ  Саади. И в  такой  курьезной  форме  Саади  выражает  мысль,
которую Ибсен высказал устами доктора  Штокмана:  "...истины не  походят  на
долговечных Мафусаилов, как многие  полагают. При нормальных условиях истина
может просуществовать лет семнадцать-восемнадцать, редко долее..."
     * Confessions of Al-Ghazzali. Claod Field.
     ** Sadi's Scroll of Wisdom. (Wisdom of The East Series).
     Поэзия суфиев  станет понятнее для нас, если мы будем иметь в виду этот
общий чувственный характер  литературного языка Востока, идущий  из глубокой
древности.  Образец этой древней литературы --  "Песнь Песней". Странной для
нас чувственностью образов отличаются многие места книг Библии и все древние
восточные мифы и сказания.
     "Персидские  мистики-поэты суфии по большей части писали о любви к Богу
в выражениях,  применимых  к их  прекрасным  женщинам, -- говорит переводчик
Джами  и др. Хадланд  Дэвис, -- по той  причине, как они объясняли  это, что
никто не может писать небесным языком и быть понятым" ("Persian Mystics").
     Идея суфиев, -- говорит  Макс  Мюллер, --  это любовное слияние души  с
Богом". Суфии  утверждали, что на человеческом языке ничто не может выразить
любовь  между душой и Богом, кроме любви между мужчиной  и женщиной, и  что,
если мы хотим говорить о единении души с Богом, мы можем выразить это только
на  символическом  языке  земной любви.  И когда  мы  читаем некоторые из их
восторженных стихотворений, мы должны  понимать, что поэты суфии употребляли
большое  число выражений, имеющих свое определенное и признанное значение  в
их языке, то есть что многие выражения имеют у них особенное значение.  Так,
сон означает размышление, медитацию; аромат -- надежду; поцелуи и объятия --
порывы благоговения; вино означает духовное знание и т.д.
     Цветы, которые возлюбленный Бога собирает в его розовом  саду и которые
он  хочет  дать  своим  друзьям,  настолько   обессиливают   его  ум   своим
благоуханием, что он  выпускает их из рук, и  они вянут, говорит Саади. Поэт
хочет  сказать этим, что сияние и  блеск экстатических  видений  бледнеет  и
теряет краски  при попытках передать  их человеческим языком.  (Мах  Muller.
"Theosophy").
     Вообще нигде на свете и никогда поэзия не сливалась с мистикой так, как
в суфизме. И поэты-суфии часто вели странную жизнь отшельников, пустынников,
странников,  воспевая  в то же время  любовь, красоту  женщин,  аромат роз и
вина.
     Джелаль эд-Дин следующим образом описывает соединение души с Богом:
     Возлюбленная сказала  своему милому, желая испытать его, однажды утром:
"Я хотела бы  знать, кто тебе  дороже,  ты  сам или я, скажи мне правду, мой
жарко любимый". Он отвечал: я так поглощен в тебя, так полон тобой от головы
до ног,  что  от моего собственного существования  остается только  имя, и в
моем существе нет ничего кроме тебя, о,  предмет  моих желаний.  Я потерян в
тебе, как чистый рубин, наполненный светом солнца, теряется настолько, что в
нем не видно больше ничего, кроме сияния солнца. (М. Muller).
     В двух  знаменитых поэмах Джами (XV век) "Саламан и Абсаль"  и  "Юсуф и
Зюлейка",  в  самых  страстных формах изображается  "восхождение  души",  ее
очищение и слияние с Божеством.
     * * *
     Большое  внимание  в  своей  книге  проф.   Джемс  уделяет  мистическим
состояниям  под  наркозом.  (См.  Джемс.  Многообразие  религиозного  опыта.
Москва, 1910. Лекции XCI и XCII. Мистицизм.)
     Это область, -- говорит он, --  которую общественное  мнение и  этика с
давних пор относят к области  патологии. Тем не  менее всегда были отдельные
личности и между ними выдающиеся  лирические поэты, которые говорят  об этих
переживаниях, как о возвышенном состоянии.
     Эфир  и  в  особенности  окись  азота, в  известной дозе примешанные  к
воздуху,  являются  также  могучими  стимулами  к  пробуждению  мистического
сознания. Перед  вдыхающим  их  точно разверзаются  бездны  истины  одна  за
другою.  Когда человек  приходит  в нормальное  состояние,  истина  от  него
ускользает, и если  остается от нее какая-нибудь формула, то для нормального
рассудка она  оказывается  бессмысленной.  Тем не менее у человека  остается
чувство,  что эта  формула  полна  глубокого значения.  Я  лично знаю многих
людей, которые  убеждены, что  в трансе,  вызванном  окисью азота,  возможны
настоящие мистические откровения.
     Несколько лет тому назад я сделал сообщение  в печати  о  произведенных
лично  надо  мною  опытах опьянения окисью  азота. На основании их  я пришел
тогда  к  такому выводу -- который и до настоящего времени не поколебался  в
моих  глазах, --  именно, что  наше  нормальное или,  как мы  его  называем,
разумное сознание представляет лишь  одну  из форм  сознания, причем другие,
совершенно от него отличные формы существуют рядом с ним, отделенные от него
лишь тонкой перегородкой. Мы можем совершить  наш  жизненный путь, даже и не
подозревая об их существовании; но как только будет применен необходимый для
их пробуждения стимул,  они  сразу  оживут  для нас, представляя  готовые  и
определенные  формы духовной жизни, которые,  быть  может, имеют  где-нибудь
свою  область  применения.   Наше  представление   о  мире   не  может  быть
законченным,  если  мы не примем во  внимание  и  этих форм сознания.  И они
должны помещать слишком поспешным заключениям о пределах реального.
     Вся совокупность моих знаний убеждает меня в том, что мир, составляющий
содержание  моего  ясного  сознания,  есть  только  один  из  многих  миров,
существующих в более отдаленных областях моего сознания, и что эти иные миры
порождают во мне опыт, имеющий огромное значение для всей моей жизни.
     Возвращаясь  к  моим  собственным  переживаниям  этого  рода,  я должен
признать, что они сводятся к особому просветленному состоянию, которому я не
могу не придать мистической окраски.
     Основной чертой такого состояния всегда является  примиренность, словно
две  противоположные  стороны мира, столкновения между  которыми  составляют
причину  всех наших внутренних бурь  и неурядиц,  расплавились  и образовали
единое целое. Они  не  принадлежат к одному роду, как два различных вида, но
один из видов, более возвышенный, --  сам  становится родом  по  отношению к
противоположному виду  и  растворяет  его в  себе. Я знаю,  что эта мысль  с
логической  стороны темна, но я не могу избавиться от ее влияния на меня.  Я
чувствую, что в  ней есть  смысл,  соприкасающийся  с  сущностью гегелевской
философии. Имеющий уши да  слышит. Для  меня  эта мысль  постижима лишь этим
путем искусственного разбуженного мистического состояния сознания.
     У кого  из  читавших  Гегеля  может  явиться сомнение,  что его идея  о
совершенном  Существе, поглощающем  в  себе все,  что вне его существует, --
идея,  господствующая  над  всей  гегелевской философией,  --  родилась  как
следствие  преобладания  в  сознании  этого  философа  подобных  мистических
состояний,   которые   для   большинства  людей  являются  подсознательными.
Выяснение этой мысли, столь характерной для мистического состояния сознания,
является  задачей   гегелевской  философии,  зиждущейся,  без  сомнения,  на
мистическом чувстве.
     У меня есть друзья, которые верят в откровение, обусловленное наркозом.
Для  них   оно  также  метафизическая  интуиция,  в   которой  мир  в  своих
многообразных проявлениях воспринимается как бы растворившимся в Едином.
     "Мы погружаемся в этот повсюду  разлитый дух, -- пишет один из  них, --
всецело,  безраздельно,  в  полном   самозабвении.   Все   перестает   тогда
существовать для нас, все, что выше и что ниже нас, все, где  бы то ни было,
сущее. Остается лишь жизнь, и мы в нее погруженные.
     Существует только единое,  множественное  теряет свою  множественность,
исчезает; и  каждый  из нас есть этот единый существующий...  Это предельная
черта. И на  сколько  достоверно  то наше  существование, которое составляет
обычный источник наших забот, настолько же достоверна и радость, царящая над
всем дуализмом,  над всеми  антитезами,  та радость, какой я  д