ма истины и познания есть идея бога как сущности, которая единственна, бесконечна, есть все бытие, вне которой нет никакого бытия.
Но откуда у нас уверенность, что истинная идея, которая должна быть нормой для всех остальных идей, истинна? Уверенность есть не что иное, как сама объективная сущность (то есть идея), то есть тот вид и способ, каким формальная (собственно, действительная) сущность является объектом нашего духа. Поэтому для достоверности истины не требуется иного признака, кроме самой истинной идеи. Кто имеет истинную идею, тот знает в то же время, что он имеет истинную идею, и не может сомневаться в её истинности или уверен в ней как в истине, ибо уверенность есть не только не сомнение, но нечто положительное. Всякий, кто имеет истинную идею, знает ведь, что истинная идея содержит высшую достоверность, ибо иметь истинную идею значит не что иное, как познавать известный предмет совершеннейшим и наилучшим образом. Что могло бы быть ещё яснее и достовернее истинной идеи, так что оно могло бы служить нормой истины? Действительно, как свет обнаруживает себя самого и тьму, так истина позволяет познавать себя самое и свою противоположность. К этому надо прибавить, что человеческий дух, поскольку он правильно воспринимает вещи, составляет часть бесконечного разума бога.

§ 98. Цель духа
Но познание третьего рода, или познание бога, не бывает без аффекта, ибо существуют аффекты, возникающие из разума или самого мышления. И мы можем определяться разумом ко всем действиям, к коим мы определяемся аффектами, которые суть страсти. Из этого познания возникают скорее высшее блаженство и радость духа; оно есть источник любви к богу, которая является духовной любовью, любовью познания.
Бог любит себя самого бесконечной интеллектуальной любовью. Интеллектуальная любовь духа к богу есть любовь самого бога, которой он себя любит, не поскольку он бесконечен, но поскольку он может быть определен сущностью человеческого духа, рассматриваемой под формой вечности (или в качестве таковой), то есть интеллектуальная любовь духа к богу есть часть бесконечной любви, которой бог любит самого себя. Поскольку бог любит себя самого, он любит людей; и любовь бога к людям и интеллектуальная любовь духа к богу, следовательно, одно и то же.
Цель духа есть познание единства, которое он имеет с целой природой; его высшее благо и высшая добродетель есть познание бога. Ибо высшее, что дух может познать, есть бог, то есть абсолютно бесконечное существо, без которого ничто не может ни существовать, ни мыслиться, так что высшее благо духа есть познание бога. Лишь постольку дух деятелен, поскольку он мыслит или познает, и лишь постольку можно о нем безусловно сказать, что он действует из добродетели. Абсолютная добродетель, или сила духа, поэтому есть познание, но высшее, что может понимать дух, есть бог, то есть высшая добродетель духа состоит в познании бога. Поэтому познание и любовь бога как наше высшее благо есть последняя цель духа.
Поэтому блаженство не есть награда добродетели, но сама добродетель; и мы наслаждаемся им не потому, что мы обуздываем свои страсти, но, напротив, потому, что мы наслаждаемся им, мы в состоянии обуздывать свои страсти.
Высшее благо добродетельных, или, что одно и то же, разумных, обще всем людям, и все могут, таким образом, наслаждаться им. И не случайно, но имеет основание в самой сущности разума то, что высшее благо человека всеобще, ибо оно выводится именно из сущности самого человека, поскольку она состоит только в разуме; и человек вовсе не мог бы ни существовать, ни быть мыслим, если бы он не имел способности обладать и наслаждаться этим высшим благом. Ибо к самой сущности человеческого духа принадлежит то, что он имеет адекватное познание о вечной и бесконечной сущности бога.

§ 99. Заключительные критические замечания 1833 г.
Философии Спинозы до тошноты часто ставили в вину то, что она представляет атеизм или пантеизм в обычном пошлом смысле, отождествляет, смешивает бесконечное с конечным, превращает конечное в бесконечное. Но эти упреки слишком необоснованны, чтобы их подвергать особой критике; ибо никто не придавал богу больше существования, больше реальности, больше могущества, чем он, и никто ещё не мыслил бога так возвышенно, так свободно, так объективно, в такой мере очищенным от всех конечных относительных и человеческих свойств, как он. Приведем здесь ещё одно только место в доказательство:
"Единичные вещи не могут ни существовать, ни мыслиться без бога, и все-таки нельзя сказать, что бог принадлежит к их сущности". Кроме этих и других, не стоящих упоминания упреков, которые делались философии Спинозы, одним из наиболее обычных является тот, что она уничтожает все принципы нравственности. Но во всяком случае правильно, что в ней различия добра и зла суть лишь конечные различия, что идея добра и морального совершенства, так как она не есть определение субстанции, не имеет в себе существующей сама по себе и для себя, то есть субстанциальной, следовательно, истинной, реальности, добро и зло не представляют ничего действительного в вещах самих по себе и для себя, но выражают лишь относительные понятия, которые мы образуем из сравнения вещей между собой. Вывод, таким образом, - нет разницы между добрым и злым человеком, и одно и то же, добр ли я или зол и т. п., - так же нелеп, как и вывод, сделанный из принципа единства Спинозы, именно что, по его учению, нет разницы между человеком и зверем или растением, так как ведь все вещи в основе составляют одну вещь. Его философия затем устраняет свободу воли, ибо отдельный акт воли вызывается лишь определенной) причиной, а эта в свою очередь - другой и так далее Столь прославленная свобода человека состоит лишь в том, что люди хотя и сознают свои действия, но находятся в неведении относительно причин, которые определяют их к действованию. Но то, что отнимает у нас философия Спинозы в отношении воли, она щедро возвращает нам в отношении познания. Отнимая у нас свободу воли, она дает нам более высокое благо, свободу ума; и, показывая, что лишь из адекватных идей вытекают такие действия, которые мы можем назвать действительно своими, что наша истинная и вечная жизнь, наша деятельность и свобода, наше наилучшее и высочайшее благо состоит только в познании, что существует лишь одно зло, которое вредит нашему познанию, и лишь одно истинное благо, которое содействует ему, она имеет характер самой возвышенной духовности, которая лишь может быть мыслима. Сверх того, мышление или созерцание субстанции непосредственно в качестве мышления и созерцания является религиозным и нравственным актом, актом высшего отречения и свободы, очищения настроений и чувств от всего пустого, отрицательного, субъективного, актом чистейшего самопожертвования своей личностью со всеми её частными интересами и особенностями, которые отделяют человека от человека, противополагают одного другому и в этом разделении и противоположении являются источником всего злого и безнравственного, которые, однако, исчезают в мысли о субстанции как ничтожные, пустые. Мышление субстанции не пустое, но полное, уверенное в себе самом как в истине - это мышление, знающее свой предмет непосредственно как действительный; мышление, которому непосредственно дан его предмет и действительность его; мышление бытия, которое есть все бытие единственно и абсолютно действительного. Познание субстанции оказывается поэтому в то же время высшим благом Духа как единственно положительное и действительное в нем; оно есть аффект, любовь, мышление, которое как истинно философское в то же время является актом самой возвышенной религиозности и чистейшей нравственности.
Таким образом, философия Спинозы может содержать вредные принципы только для необразованной толпы, "которая делает доброе только из страха перед наказанием и надежды на награду, из корысти, или для тех, которые такие принципы, как то, что добро и зло не представляют в вещах ничего действительного сами по себе, то есть, по Спинозе, ничего абсолютного" отделяют от идеи и созерцания субстанции как следствия для себя и поэтому, стоя вне точки зрения спинозовской философии, из ограниченного уголка своего рассудка, в тесном, темном ущелье своей личности, озабоченной о своем бытии, своей греховности и вменяемости, издалека видят чудовище субстанции, которое как всесокрушающая лавина уничтожает различия между добром и злом, и при этом думают только о том, что она делает их лишь конечными различиями, - таким образом, для всех тех, для кого вообще никакая философия, не говоря о спинозовской, не имеет значения и реальности. Спиноза высказывается сам по поводу этого и подобных пунктов таким образом: "Действительно ли не имеет религии тот, кто признает бога высшим благом, требуя, чтобы его, как таковое, любили от чистого сердца? Кто убежден, что только в том состоит наше высшее счастье, наша действительная свобода, чтобы наградой нравственности было само нравственное состояние и наказанием нашей глупости и слабости было именно это самое состояние, наконец, чтобы каждый любил своего ближнего и всячески помогал ему и повиновался приказам начальства?". О предметах, которых обыкновенно боятся или получить которые надеются после смерти, у Спинозы, конечно, нет речи. Здесь скорее он поучает: "Свободный человек ни о чем не думает меньше, чем о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни". Следствия своего учения о воле к жизни и то, что с ним связано, сам Спиноза объясняет в конце второй части своей "Этики". Что касается уничтожения свободы воли, то надо ещё заметить по существу, что созерцание вещей, как они отдельно друг от друга определяются к бытию и действованию, не есть истинный способ рассмотрения вещей, но лишь конечный, временный. Поэтому детерминизм или фатализм, который даже Якоби ставит в вину Спинозе, не имеет в его философии объективного, истинного или субстанциального существования;
он имеет лишь столь много или скорее так мало существования, как время или как единичные вещи в качестве единичных. Самый нелепый упрек, какой делали Спинозе, состоит в том, что он даже бога подчиняет судьбе. Но так как это их существование не есть истинное, не есть существование субстанции, то вместе с тем уничтожается также существование детерминизма, который относится лишь к вещам в их единичности. Спиноза лишь кажущийся детерминист, а Гоббс, напротив, истинный, так как он не устраняет отношения детерминизма, но считает его действительным, объективно перманентным.
Главный упрек, который надо сделать Спинозе, состоит не в том, что он считал бога единым и всем или делал субстанцию единственным содержанием философии, но в том, что, считая субстанцию безусловно действительным, неограниченным бытием, он определял её неправильно.
Ибо, хотя мышление и протяжение определяются как атрибуты субстанции, тем не менее они, не имея особого содержания, не выражают положительного различия, то есть различия по предмету, а в действительности представляют лишь конечные, формальные различия, совершенно безразличные определения, которые поэтому содержат необходимо само по себе требование, постулат ещё других бесконечных определений, которые именно поэтому остаются лишь постулатом. Ибо не только нет основания останавливаться на мышлении и протяжении как единственных определениях субстанции, но скорее представляется необходимость идти далее, постулировать ещё другие. Если предположить, что их различие как различие есть в то же время и реальное, то есть действительное, определение субстанции, не разрушающее единства субстанции, вследствие чего она не становится двумя или несколькими, ибо субстанция является таковой именно потому, что имеет абсолютную силу и мощь не разделяться этим различием, не разрываться на части, то не будет ещё нескольких атрибутов, достаточно этих; тогда благодаря реальности определения будет достигнуто то, что теперь должно быть достигнуто бесконечным множеством, но не достигается им. Бесконечные атрибуты суть лишь следствие или проявление внутренней пустоты, незначительности и бесполезности обоих этих атрибутов. Если остановиться на них, то основание для этого может быть в их различии и определенности, и она имела бы сама по себе цену, значение, реальность, но определенность считается лишь отрицанием; субстанция есть абсолютное безразличие определённости, поэтому её атрибуты, её определения безразличны для нее и сами по себе, то есть их бесконечно много. Определенность есть небытие, значит, не что иное, как то, что по существу она есть нечто незначительное, совершенно безразличное, то есть именно лишенное реальности.
Таким образом, субстанция в действительности не определяется ближе тем, что она определяется как мыслящая и протяженная субстанция, или как единство мышления и протяжения. Правда, Спиноза удовлетворил существенную потребность мышления тем, что уничтожил в субстанции противоположность тела и души, духа и материи, притом так, что признал это единство как субстанцию, как самого бога, а не так, как Мальбранш и Декарт, которые связали то и другое нефилософским образом через бога, через его волю; однако это единство недостаточно, ибо оно не определенное единство, ибо говорится и признается только, что то и другое едино в субстанции, - единство познается лишь в субстанции, а не в них самих, поскольку они определены, различны, не в их определенности. Поэтому различие остается непонятным, не необходимым, подобно тому как у Декарта и Мальбранша, наоборот, единство духа и материи есть лишь произвольное, то есть непонятное; различие у Спинозы лишь заимствовано как наличное из философии Декарта, а не развито из самой субстанции или не показано как необходимое в ней и из нее. Напротив, в субстанции нет никакого принципа этого различия.

§ 100. Заключительные критические замечания 1847 г.
Что же такое рассматриваемое при свете то, что Спиноза называет логически или метафизически субстанцией, а теологически богом? Не что иное, как природа. Это доказывают не только косвенно те определения, которые Спиноза дает субстанции, как, например, то, что она действует не ради цели, не с умыслом и намерением, но с необходимостью, - определения, имеющие смысл лишь в применении к природе, но и категорически и непосредственно его собственные слова. Бог и природа для него равнозначны. Мосгейм56  Заметки о системе разума Кедворта57.  приводит из  Ж. Леклерка58 Библиотеки древней и современной" следующее: последнему рассказывал достойный доверия человек, Что Спиноза в своей "Этике" первоначально употреблял лишь слово "природа", а не "бог", но по предложению своего друга Мейера наконец поставил вместо слова "природа" имя "бог". Но вероятно, этот рассказ основан только на теологической сплетне. Он говорит, например: "Могущество, в силу которого отдельные вещи и, следовательно, человек, сохраняют свое бытие, есть само могущество бога или природы. Поэтому могущество человека составляет лишь часть бесконечного могущества бога или природы". Поэтому его противники уже при жизни ставили ему в вину, что он смешивает бога с природой. Они были правы, но точно так же прав был Спиноза, когда он ставил в вину своим противникам, христианским философам и теологам, что они смешивали бога с человеком.
Историческое значение и достоинство Спинозы заключается именно в том, что он в противоположность христианской религии и философии обоготворял природу, делал природу богом и источником человека, тогда как те делают человеческую сущность богом и источником природы. Поэтому  одно из важнейших сочинений Спинозы, так как оно резче всего выдвигает эту противоположность. Практическая цель этого сочинения - доказать необходимость и спасительность совершенной религиозной и философской свободы мысли, победить деспотизм духа, ибо там, говорит он, правление наиболее насильственно, где не каждый имеет свободу говорить и учить о том, что он думает, где даже мнения, на которые каждый имеет неотъемлемое право, считаются преступлением. Доводы же его в пользу этой свободы вкратце следующие. Различие между людьми нигде не обнаруживается более, чем в их мнениях, именно религиозных, так что то, что одного настраивает благоговейно, у другого вызывает смех; поэтому надо предоставить суждению всякого то, чему он хочет верить, поскольку его вера побуждает его лишь к хорошим делам, ибо государство не должно заботиться о мнениях, которые ведь не подвластны ему, но лишь о поступках людей. Вера, религия, теология вообще не имеют теоретического значения, истины, ценности; их ценность и назначение чисто практические - приводить людей, которые не определяются разумом, к повиновению, добродетели и счастью. Поэтому глупо искать в религии глубоких тайн и познания духовных и естественных вещей. Истина есть дело не теологии, но философии. Поэтому философия и теология не имеют между собой ничего общего. "Цель философии не что иное, как истина, цель веры только повиновение и благочестие".
Но что же лежит в основе этого различия между религией или теологией и философией? Основание это таково. Предмет религии или бог как предмет религии есть человеческая сущность, а предмет философии или бог как предмет философии нечеловеческая сущность. Или: религия имеет своим предметом лишь моральные свойства бога, а философия - физические; та мыслит бога лишь в отношении к человеку, а эта - в отношении к себе самой или сама по себе и для себя. "Священное писание, - говорит Спиноза, - не дает истинного определения бога; оно открывает не абсолютные предикаты его сущности, но лишь атрибуты божественной справедливости и любви- ясное доказательство, чти интеллектуальное или философское познание бога, которое рассматривает его природу, какова она в себе, которому люди не могут подражать, следуя определенному образу жизни и которое они не могут считать образцом своего жизненного пути, вовсе не представляет задачи веры и основанной на откровении религии". "Я по крайней мере,-говорит он о себе,-не познал и не мог познать из священного писания никаких вечных атрибутов бога". Религия, говорит он, представляет бога чувственно, в согласии с чувственной способностью представления, воображением человека; она "представляет его правителем, законодателем, царем справедливым, милосердным и так далее Но все эти атрибуты суть атрибуты человеческой природы, которые надо отделять от божественной природы". "Теология представляет бога в качестве совершенного человека, поэтому она приписывает богу желание, отвращение к делам безбожным, радость и благоволение к делам праведным; а в философии, где имеют силу лишь ясные понятия, ему так же мало можно приписывать такие атрибуты, которые делают бога совершенным человеком, как свойства, которые делают совершенным слона или осла, могут быть приписаны человеку". Но что такое этот философский бог, этот бог без человеческих атрибутов, без справедливости и сострадания, без зрения и слуха, этот бог, который действует, не обращая внимания на человека, по законам, которые направлены не на благо человека, как в религии, но по законам природы, действует лишь по необходимости своей сущности? Столь же важной и правильной, как	это замечание
Спинозы, является высказанная им в praefatio	мысль, что все люди от природы склонны к суеверию. Как сказано, он не что иное, как природа. Спиноза говорит это сам довольно ясно:
"Обыкновенно представляют себе могущество бога и могущество естественных вещей как два могущества, различные между собой. Но сила и могущество природы есть сила и могущество самого бога, а способность действия, могущество вещи есть сама его сущность, так что сущность природы есть сущность самого бога. Поэтому если бы бог действовал, как это предполагает теология относительно чудес, против законов природы, то он действовал бы против собственной сущности". "Поэтому мы знаем могущество бога лишь постольку, поскольку мы знаем естественные причины. Поэтому нет ничего глупее, как прибегать к могуществу бога, если мы не знаем естественной причины чего-либо, то есть именно могущества бога". "Чем более мы познаем естественные вещи, тем совершеннее мы познаем сущность бога, которая есть причина всех вещей".
Таким образом, природ