ира в отношении бога представляется ему чем-то положительным, определением, кажущимся ему весьма почетным доказательством бога;
эта черта представляет собой в высшей степени знаменательную и существенную особенность в характеристике описываемого понимания. Таким образом, человеку кажется, что закон, мера, порядок, связь - божественные элементы природы, а разум, моральное определение, божественная сторона в человеке представляются ему лишь пределом, лишь отрицательным. Поэтому человек может реализовать бесконечность божественного существа лишь под видом чего-то конечного и отрицательного или, вернее, под видом свободы, при помощи представления немотивированной доброй воли и удовольствия. Совершенно так же человек, когда ему представляется чем-то конечным человеческий образ, начинает находить материал для того, чтобы вообразить себе свое высшее тело лишь при посредстве животных (таковы крылья птиц), снопов света, туманов и газов. Как бы низки и неразумны ни были сами по себе эти представления, все же при лежащих в основе всего этого взглядах они являются единственным средством, при помощи которого человек может оправдаться перед тайными укорами своего разума; эти средства внушены ему неистребимыми элементами разума, с их помощью он может представить себе и сохранить идею бесконечности. Ведь если бог на основании этого взгляда представляется нам по аналогии господином и владыкой, как особое, индивидуальное, а поэтому конечное существо (если его взять как подлежащее) и как существо универсальное и бесконечное - лишь по своему предикату, то, разумеется, не может быть речи о воле, которая определялась бы разумом и оправдывалась законами и основаниями, можно говорить лишь о произвольной, ни с чем не связанной, так называемой абсолютной воле; разум здесь представляется фаталистическим долженствованием, представляется в виде внешней, ограничивающей необходимости, в виде принуждения. Абсолютный господин может отличаться от конечного господина лишь абсолютным произволом. По в пределах такого взгляда человек не понимает, что как раз отрицание разума у бога - с этой его точки зрения - есть единственный способ, при помощи которого можно было бы утвердить и усилить разум; он не понимает, что при помощи своего свободного произвола и других подобных представлений, которые позволили ему как бы раз и навсегда покончить с разумом, он осуществил лишь закон во имя, в интересах разума и реализовал эти интересы, насколько это было возможно и осуществимо при таких обстоятельствах. Итак, с данной точки зрения представляется, что бог справедлив; но его справедливость совсем другая, нежели человеческая. Законом является его воля; справедливо то, чего он хочет, то есть что ему приходится по вкусу и нравится. Бог - благ, но блаженство людей зависит не от заслуг или права, но от благодати, от его доброй воли; он может их также и проклясть. Понятие благодати подразумевает, что индивид отказывается от того отношения к богу, в котором он находится, когда приписывает ему атрибут правосудия; ведь в правосудии, если оно не пустое слово, индивид противостоит богу как имеющий права, а бог - как обязанный перед ним. Но у человека тотчас пробуждается сознание несоизмеримости этого отношения. Он чувствует себя в сравнении с богом конечным, ничтожным и, чувствуя свою бесправность, соединяет идею бесконечности с представлением о благодати. Так всякое полагание в боге сопровождается отрицанием в другом, противоположном определении или полагании. Первое есть выражение отношения бога к человеку, второе-выражение отношения бога к самому себе, но, заметьте, собственно опять-таки лишь в сравнении или в связи с первым отношением, потому что само по себе оно также есть отношение к человеку: благодать по существу выражает отношение к человеку, словом, к объекту, на которого она распространяется, и без этого отношения она немыслима. Лютер говорит: "Если для тебя справедлив тот бог, который дарует недостойным венец жизни, то ты не имеешь права возражать против бога, навеки осуждающего невинных". Мы также находим бесчисленное количество фактов и случаев, свидетельствующих о том, как бедствия и ужасы мира оказываются в противоречии с его мудростью, милосердием и справедливостью. Как может слабый, ограниченный человек проникнуть в неисповедимость планов и намерений бога? Далее здесь говорится: бог создал землю; но конечно, создание здесь зависит только от его воли и желания. Он мог бы и не сотворить мира, так же точно, как он мог бы создать его в совершенно другом виде, нежели создал; иначе он был бы существом ограниченным.
В представлении о сотворении мира одним актом воли или вообще в отношении бога к миру наиболее выразительно проступает разница между теологией и философией. Философия по самой своей природе рассматривает мир в его внутреннем отношении к богу, теология - во внешнем. Мир для философии - необходимое создание, для теологии же - случайное (произвольное, но произвольное по своей причине и ость как раз случайное по действию). Философия обсуждает вопрос генетически, теология - согласно фактам. Поэтому теология испокон века ставила в упрек философии, что последняя подчиняет бога фатуму; ибо с её точки зрения необходимость в философии необходимо предстает в виде внешнего ограничения, принудительного долженствования. Таким образом, философия христианской эпохи начала проникать в теологию с того времени, как стали рассматривать мир как необходимый продукт и Скот Эриугена выступил со следующими соображениями: "Для бога не существует случайности. Поэтому все сущее не произошло из случайности. А если это так, то бог но мог существовать до творения. Иначе творение было для него происшествием, то есть именно случайностью. Бог предшествует творению земли лишь в том смысле, что он является его причиной. А то, что бог действует в виде причины, не случайно".
Причина этих противоположных взглядов не специальная, по общая, радикальная, она коренится в существенно различных точках зрения теологии и философии. Точка зрения теологии по существу есть практическая точка зрения человека; философская точка зрения есть точка зрения теоретическая (в общем и первоначальном смысле слова). С практической точки зрения мир представляется произведением воли, действием, которое произошло, но как случайное могло бы и не быть; с теоретической точки зрения мир представляется в своей внутренней связи, в виде произведения сущности, произведения ума, и поэтому представляется неизбежным. Постигать мир в его необходимости - значит мыслить, понимать; постигать мир как действие - значит представлять его себе, значит воображать. Если я отношусь к действию человека только практически, то не принимается во внимание ничего, кроме того, что оно есть творение его воли; я имею человека в виду лишь как деятеля; действие для меня является известным предметом, лишь поскольку оно подлежит порицанию или одобрению, лишь по его моральному составу. Здесь имеется только категория модальности, а не существенная внутренняя категория, согласно которой деятельность для меня-предмет; такое действие возбуждает лишь мое моральное чувство, и моя оценка этого чувства выражает только эту склонность, это отношение объекта ко мне, а для субъекта, для деятеля, оно выражает отношение к его воле. Если же я буду относиться к действию теоретически, то я уже выступаю здесь не как моралист, но как психолог; в действии я усматриваю деятельность его существа, усматриваю известное следствие, нахожу, что действие, хотя оно произошло при наличии воли и сознания, было необходимо свойственно деятелю; таким образом я отвлекаюсь от модальности действия, рассматриваю действующее существо лишь в отношении к нему самому, но только благодаря этому я познаю и деятеля и его действие. Думать, мыслить - значит только так относиться к предмету, чтобы соотносить его лишь с ним самим. Было бы опрометчиво, если бы мы, утверждая, что мир есть действие, предполагали, что тем самым высказываем нечто противоположное той мысли, что он есть необходимое произведение, ибо тут смешиваются точки зрения. Кто ставит во главу угла философии действие, тот философию заменяет представлением. Действие не выражает никакого понятия, не выражает познания, не выражает акта ума; это есть лишь ассерторическое суждение, уверение и заверение, при попытке научного подхода здесь получается пустейшая риторика. Для мысли действие всегда есть необходимое следствие, или необходимое действие; необходимость существа в метафизическом смысле превращается в действие воли в практическом смысле. Формой пауки всегда оказывается необходимость. Отрицать необходимость-значит отрицать точку зрения знания и науки. Как бы ни било верно с практической точки зрения понимать мир как действие, все же это не имеет никакого значения с научной точки зрения. Вместе с волей дается существование, с разумом дается сущность. Если мы достигаем сущности, то тем самым ликвидируется все остальное, следовательно, и существование. Существование есть самодеятельность. Но это предполагает нечто, себя осуществляющее. Существование есть воля, сущность и разум. Через существование нечто становится объектом представления, выходит, растворяясь в отношениях, из пределов своего в себе бытия, из своего отношения к себе, что усваивается лишь мыслью. Полагать волю как принцип вещей - значит поэтому постигать вещи лишь внешне, относительно, по их модальности.
Вообще практическая точка зрения есть точка зрения жизни, та точка зрения, при которой я отношусь лишь как индивид или личность к объектам и субъектам или другим лицам помимо меня. Суть этих отношений составляет жизнь. С точки зрения моего отношения к предмету и сам предмет необходимо определяется иначе. Чем я являюсь по отношению к предмету, тем и он оказывается по отношению ко мне. Поэтому идея бесконечности необходимо определяется для субъекта различным образом, в зависимости от отношения субъекта к этой идее или от предмета этой идеи; идея же бесконечности но только врождена человеку, но и сводится к идее человечности в человеке; эта идея не только необходимо присуща человеческому духу, но и составляет самую сущность и бессмертную сторону человека или, вернее, и есть бессмертие. Поэтому одно дело бог как предмет теологии и другое - как предмет философии. Высшим объектом теологии является божественная воля, высшим объектом философии - божественный разум; это составляет основу и принцип теологии и философии; ведь независимо от всех других побочных целей и интересов единственной целью философии является прежде всего познание. Я иначе отношусь к чему бы то ни было, я есть другой в качестве существа теоретического, а не практического. Как бы разум или мышление - под ними я разумею свое мышление - ни были ограничены и определены моею индивидуальностью, все же здесь моя индивидуальность есть лишь акциденция, нечто само по себе случайное; ведь мой разум есть лишь известный вид разума, лишь известная форма его; а то, как я становлюсь причастным к. разуму, есть лишь определенная форма приложения разума. С практической точки зрения личность есть существенная сторона, главное, если говорить популярным языком, а с теоретической точки зрения это нечто побочное. Познал ли я то или другое-безразлично, это ничего не прибавляет; с практической точки зрения все дело в том, сделал ли я то или другое. Я сделал это, и никто другой. Великий вопрос вины или невиновности зависит от этого различия. Голос злой совести есть не что иное, как пронизывающий весь человеческий организм крик того, кто нечто совершил: увы? это я! Это я сделал это! Пред лицом же науки на лица не взирают;
ведь само мышление, на которое опирается наука, по своей природе есть абсолютное безразличие ко всякой индивидуальности; это безразличие стирает всякую разницу между личностями, лишает их реальности, ибо реальность личностей коренится в том, что они отличны друг от друга. Итак, кто не может отвлечься от себя самого, как, например, обычный, чувственный человек, тот не способен к мышлению, к науке, если же он её затрагивает, то это несчастье, и он только портит дело. Мышление потому так напряженно, так утомительно, что человек здесь должен отрешиться от точки зрения своей личности, которая ему так свойственна; для этого нужна энергия, усилие, духовная сила и сила характера. Естественный, т. о. чувственный, человек боится мысли, как смерти. Исходя из практической точки зрения, человек спрашивает познаваемый предмет: что ты для меня? И заявляет ему: то, чем ты являешься для меня, значит для меня то, чем ты оказываешься для себя самого, что ты есть сам по себе. С теоретической же точки зрения человек спрашивает познаваемый предмет: что ты такое для себя самого? И заявляет ему:
только то, чем ты являешься для себя самого, близко моему сердцу; я не требую от тебя никакого особого отношения к себе, я поступлюсь самим собой и усмотрю собственное блаженство в твоем блаженном, отрешенном в себе бытии.
Итак, с теоретической точки зрения я устанавливаю свое отношение к предмету именно ради, самого предмета; с практической же точки зрения обращаю предмет к себе', точно так же как с познавательной точки зрения Земля движется вокруг Солнца, с точки же зрения жизни, выражающей отношение Земли к себе самой, Солнце вращается вокруг Земли. Действуя практически, я субъективен, действуя теоретически - объективен. Мышление есть способность, принцип объективности в человеке. В качестве мыслящего существа я не индивидуальное, не личное существо, а существо всеобщее - сколь бы мои мысли ни были отравлены субъективностью, индивидуальностью, это не имеет никакого значения для природы самого предмета пли мышления, - подчеркнем это ещё раз. Нет никаких оснований считать, будто вещи, каковы они сами по себе, непознаваемы путем мышления, наоборот, предмет по своей истинной природе дан нам только благодаря мышлению; лишь путем мышления устанавливается различие между явлением и сущностью, бытием для нас и в себе бытием. Вещи сами но себе с трудом познаются только потому, что мышление так возвышается над нашей личностью, так от нее отлично, требует такого напряжения и таких жертв, так само по себе трудно для человека. Но вина не в мышлении, а в отсутствии у нас мысли или неправильном и неверном мышлении.
По своей идее философия, для которой все философские системы, по праву претендующие на это название, составляют нечто единое, имеет лишь одну задачу и тенденцию - исследовать сущность вещей (если применить здесь это выражение), сущность, которую жизнь воспроизводит для нас лишь в отношении нас как существ чувственных и лично заинтересованных; сама по себе, или, что то же, в отношении к уму, к человеку, эта сущность есть сущность мыслящая, познающая;
впрочем, само собой понятно, что имеющее значение для человеческого ума сказывается также и па самом человеке, необходимо и невольно имеет практическое значение и последствия для него как существа личного, что, впрочем, здесь не следует развивать далее:
ведь речь идет об основном различии. Философия есть созерцание бесконечного с точки зрения бесконечного, буквально в том же самом смысле и тем же способом, как созерцание движения Земли вокруг Солнца есть созерцание с точки зрения Вселенной, с точки зрения бесконечного; религия же есть созерцание бесконечного с точки зрения жизни, поэтому чувство есть безусловно необходимый и существенный момент религии. Итак, теология есть наука о религии; и если она строго придерживается своих границ, то её задача сводится лишь к тому, чтобы быть феноменологией религии; другими словами, теология есть собрание и наблюдение с исторической точки зрения фактов и явлений религиозной жизни и религиозного чувства, перевод темных религиозных изречений оракула на ясный и внятный язык и определение и установление религиозных норм или идеала религиозного чувства согласно классическим образцам, в которых сущность религии обнаружилась и воплотилась в наиболее соответствующих формах. Но теология превращает также религиозную норму в норму познавательную, практическую точку зрения - в точку зрения метафизическую; она выражает истину, данную человеку как моральному и личному существу с точки зрения жизни также в форме истины теоретической, в качестве истины для человека как существа мыслящего; теология превращает отношение бога к человеку в его по себе бытие, в последнюю, безусловную и непреодолимую границу. Таким образом, в религии бог является объектом для человека в качестве лица или личного существа; здесь бог не существует для него, если он не оказывается для него таким личным существом, ведь сам человек здесь обнаруживает себя в качестве личного существа, хотя бы он почти сошел на нет под влиянием чувства покорности и сокрушенного сердца:
ведь это отрицательное отношение к самому себе все же является чем-то личным, касающимся только себя самого. Но теология, поскольку она желает философствовать и теоретизировать, или философия, испорченная теологией, тотчас выдвигает личность как некое метафизическое определение, придает практическому определению теоретическую реальность и оказывается тем самым в конфликте с философией и разумом, устраняя научную точку зрения как нечто самостоятельное. В самом деле, для безличной деятельности мышления бог неизбежно оказывается определен не как личное существо, но как то, что Анаксагор называл я умом, Платон сущи, Аристотель- самостоятельным бытием, объектом метафизики, Спиноза - субстанцией, Лейбниц - монадой, Гегель в конце своей "Логики" - идеей, Фихте в свой ранний период - Я (это Я по существу надо отличать от личного, или человеческого, Я). Лейбниц говорит: "Если необходимо свидетельство, вытекающее из более глубокой философии Платона, то следует прочесть его "Парменида" и "Тимея"; в "Пармениде" удивительным образом раскрывается учение о едином и бытии, то есть боге, - ведь ни одно создание не является сущим, но лишь чем-то существующим; в "Тимее" же телесная природа всецело объясняется из движения и формы" и так далее. Все точки зрения, ставящие личность в философии во главу угла, носят теологический, нефилософский, антифилософский характер.
Философия Якоби, которая особенно акцентировала на личности, акцентировала самым решительным и вдохновенным и вместе с тем воистину свирепым и фантастическим образом, есть философия, которая сама себя упраздняет. В самом деле, здесь на место подлинного мышления ставится мышление воображаемое, здесь у мышления нет имманентного содержания, нет определения предмета, почерпнутого из природы мыслительного отношения. Превращать же определения, которые даются предмету с практической точки зрения, в определения мысли - значит сводить дело к представлениям, вместо того чтобы мыслить. Так же обстоит дело с представлением творения из ничего. Здесь очевидным образом превращается в норму и в определенную точку зрения практический взгляд человека, которым определяется его отношение к вне его находящимся вещам и который из них извлекает нечто в соответствии со своими практическими целями и решениями; согласно этой норме, мы и должны мыслить изначальное отношение бога к миру. Ничто есть просто мысль, посредством которой рефлексия как бы хитро отнимает, исправляет или, скорее, отрицает основное представление и предположение, что практическая точка зрения есть точка зрения не только человеческой, но и божественной личности, ибо ничто должно выразить различие между божественной или человеческой практикой или действием. Но мысль в том виде, как она возникает в пределах сферы представлений из сознания своей несоразмерности и как она достигает своей значимости, есть лишь ограничение или, скорее, отрицание того представления, к которому мысль приступает, есть лишь отрицательная мысль, на самом же деле это в свою очередь новое, другое представление, таким образом, ничто является здесь лишь пустым представлением. При этом ничего не мыслится, точнее, ничто есть абсолютное отсутствие мысли, поэтому сам бог был понят как ничто, как более глубокое мышление, проснувшееся в пределах указанного круга представлений, и ничто было понято как ещё неопределенная сущность, - это мы находим у Скота Эриугены и у Якова Бёме. На этом основ