блестящие магазины,  по мостовой вихрем несутся
богатые экипажи с  нарядными дамами и мужчинами,  и нигде даже малейшей тени
нет ничего похожего на бедность или нищету.
   По  вечерам,  когда  Любенька давно  уже  спала  со  своими  мечтами  о
Петербурге,  я  открывал  окно  и  долго  любовался  великолепной  картиной,
катившейся  с  глухим  рокотом  Чусовой,  сплошным  лесом,  который  зеленой
зубчатой стеной поднимался сейчас же  на том берегу,  далекими горами,  чуть
повитыми туманной дымкой. Вся пристань ночью засыпала мертвым глубоким сном,
какой  нарушался только редким лаем  цепных собак да  глухим шумом,  который
доносился со стороны грузившихся барок.  Оттуда,  вместе с  холодной и сырой
струей  воздуха,  поднимавшегося с  реки,  тянуло  смолистым дымом  горевших
костров.   Река  совсем  очистилась  ото  льда,  и  только  изредка  на  ней
показывались белыми  пятнами  запоздавшие льдины;  вероятно,  они  плыли  из
какого-нибудь бойкого горного притока.  Однажды, когда я таким образом сидел
у окна и любовался спавшей пристанью, в воздухе с шумом и свистом пронеслась
стая   кряковых  уток.   Слышно  было,   как   она   опустилась  в   воду  у
противоположного берега, и черные точки долго бороздили темную речную струю,
оставляя позади себя длинный,  двоившийся след.  Река вскрылась, и теперь по
всему течению кипела не менее хлопотливая работа,  чем на пристанях: кряквы,
шилохвостки,  гоголи,  чирки и  другие представители утиной породы торопливо
вили  гнезда  по  разным укромным местечкам,  чтобы  через  несколько недель
выплыть  на   Чусовую  с   целым  выводком  крошечных  желтеньких  утят.   В
поднимавшейся осоке уже скрипел коростель,  а по песчаным отмелям можно было
видеть целый день бегавших куликов и бекасов.
   Начинались те  белые  ночи,  какие  обыкновенно бывают на  Урале;  небо
совершенно прозрачно,  и с бездонной голубой выси льется трепетный, дрожащий
свет, который покрывает матовым серебром все - и лес, и горы, и воду.


V

   Пока шла нагрузка,  вода на  Чусовой спала почти до прежнего уровня,  -
вал,  выпущенный из Ревдинского пруда,  прошел.  Весенние чусовские караваны
отправляются вниз  по  этому валу,  который растягивается по  реке  верст на
двести; для этого второго, самого главного паводка вода из Ревдинского пруда
выпускается  иногда  в  течение  двух  суток.  Вода  в  реке  поднимается на
несколько аршин;  но караваны могут плыть вниз только по определенной высоте
такого паводка:  он  должен стоять выше летнего уровня воды на  Чусовой от 2
1/4  до  3  аршин.  Если  вода стоит ниже,  тогда караванам грозит опасность
обмелеть;  если  выше,  -  барки  рискуют  разбиться около  бойцов.  Понятно
поэтому, с каким нетерпением на пристанях ждут второго вала: от него зависит
весь успех сплава...
   - Вода идет...  Вода!..  -  пронеслось по улице рано утром, когда я еще
спал.
   Вся пристань собралась на  берегу.  Выползли самые древние,  полуслепые
старики  и   старухи,   чтобы  хоть  одним  глазом  посмотреть,   как  будет
"отваливать" караван с  пристани.  Ледоход и  отвал каравана -  два  великих
праздника на пристани для старого и малого.  Все, что есть живого и имеющего
хоть малейшую возможность двигаться, все до последнего человека выползает на
берег;  откуда-то появляются калеки и  увечные:  у одного ногу раздавило при
нагрузке  тяжелой  железной крицей,  другому  "на  хватке"  руку  перерезало
снастью,  третий не владеет ни руками,  ни ногами от ревматизма, полученного
на съемке обмелевших барок.  Для этих несчастных инвалидов чусовского сплава
каждый ледоход и отвал только лишний раз напоминает об их несчастье,  но они
все-таки толкутся на берегу: "Хошь часок погалдеть с бурлаками, и то на душе
легче". Лето да зима долги, успеют еще насидеться и належаться по избам.
   - Ноне  вода  самая  мерная,  -  говорил Илья,  осматривая свою  совсем
готовую барку. - Авось сплывем помаленьку.
   - Не загадывай вперед, Илья, - останавливал рыжий водолив, отличавшийся
вообще очень "сумнительным" характером и недоверчивостью.
   Барка Ильи называлась "казенкой",  потому что  на  ней  плыл караванный
приказчик,  и по этому случаю на палубе была устроена небольшая каюта, около
которой  поднимался "глаз",  то  есть  высокая  мачта  с  разноцветным пером
наверху,  что-то  вроде павлиньего хвоста.  На  всех  пристанях устраиваются
такие же казенки;  при них существует особый разряд бурлаков,  известных под
именем "косных".  Косные выбираются из  самых лучших бурлаков и  щеголяют во
все время каравана в кумачных рубахах и в шляпах с разноцветными лентами: по
этим  лентам  и  различаются косные разных пристаней.  Свое  название косные
получили от  косной лодки,  на  которой они  разъезжают от  барки к  барке с
разными приказаниями приказчика...
   Мне тоже предложили поместиться на казенке,  в каюте приказчика, и, как
только вода пошла на  прибыль,  все мои пожитки из квартиры Ермолая Антипыча
перешли в каюту.
   - А вы не трусите? - спрашивал меня на прощанье Ермолай Антипыч.
   - Пока ничего, а вперед не ручаюсь...
   - Помните  только  одно,   -   советовал  добрый  старик,  -  не  нужно
торопиться...  Народ глуп: чуть барка задела о боец, - все в лодку; а где же
в одну поместиться шестидесяти человекам?  Друг друга топят... А вы смотрите
на сплавщика: что он будет делать, то и вы делайте.
   Мне оставалось только поблагодарить за хороший совет.
   Ермолай  Антипыч  с  Любенькой проводили меня  до  самой  казенки,  где
хлопотал Илья с бурлаками и косными.  Все барки были готовы тронуться в путь
и  вытянулись вдоль  берега в  одну  линию.  Вода  с  шумом все  прибывала и
прибывала; по реке неслись доски, бревна и свежие щепы, захваченные водой по
верхним пристаням.  Бурлаки давно разместились по баркам и тащили под палубы
свои котомки;  плыть по реке придется дня четыре,  нужно было запасти на все
время хлеба,  сухарей и кой-какого приварка на всякий случай. Работа впереди
предстояла тяжелая,  и  похлебать чего-нибудь  горяченького усталому бурлаку
было особенно необходимо, чтобы окончательно не выбиться из сил...
   - Ну,  Илья,  пора отваливать,  -  решил Ермолай Антипыч, поглядывая на
часы. - Как бы сверху караван не набежал... Сколько воды стоит?
   - Одиннадцать четвертей, Ермолай Антипыч...
   - Отваливай, Илья, отваливай!..
   Ермолай  Антипыч с  Любенькой последними оставили нашу  барку.  Бурлаки
встали к  поносным*,  водолив сбросил сходни.  День был солнечный,  светлый,
весь  берег покрылся первой бледной зеленью,  в  лесу заливались прилетевшие
птицы...
   ______________
   * Поносные, или потеси, - громадные бревна, заменяющие руль.

   Илья  глубоко надвинул на  голову  свою  войлочную шляпу,  оглянулся на
усыпанный народом берег и скомандовал:
   - Отдай снасть!..
   На берегу засуетились,  и в воду тяжело шлепнулся толстый канат;  барка
точно вздрогнула и начала отделяться от берега.
   - Нос  налево,  молодцы!  -  крикнул  Илья,  и  носовые  потеси  тяжело
бултыхнули в воду, распахнув ее на две широкие вспенившиеся волны.
   На  берегу сверкнул огонь,  и  по реке гулко прокатился первый пушечный
выстрел, за ним - другой, третий... Белый дымок взмыл кверху, точно в воздух
бросили охапку пуха.  Весь берег с  домами,  сотнями народа,  с магазинами и
стрелявшими пушками точно поплыл от  нас назад,  вверх по  реке.  Одна барка
отваливала за  другой,  начиная тяжело загребать воду потесями.  Я  стоял на
корме и  долго смотрел на  уплывающий берег,  где  в  воздухе мелькала белая
точка: это Любенька махала городскому человеку своим платком.
   Река скоро сделала крутой поворот,  и пристань скрылась совсем из виду.
Барка  плыла  в  крутых  зеленых берегах точно  между  двумя  стенами;  вода
пенилась и  журчала под  носом  барки и  била  в  берег пенившейся волной...
Чусовая была неузнаваема...  Река именно "играла",  как  говорят бурлаки про
весенний  паводок;  более  удачного названия трудно  и  подобрать.  Даже  на
плесах,  то  есть  на  таких местах,  где  летом вода  стоит тихо-тихо,  как
зеркало,  теперь  широким током  катилась могучая волна,  которая на  крутых
поворотах  превращалась  в  бешеного  зверя.  Около  вогнутой  части  берега
образовались майданы, то есть ряды сильных волн, которые с шумом разбивались
около бортов барки и с диким ревом лезли на берег, жадно обсасывая береговые
камни.
   - Поддоржи корму,  молодцы!..  -  кричал Илья, взмахивая рукой. - Корму
поддоржи... Корму...
   Потеси с  глухим шумом падали в  воду,  и  барка вздрагивала от  топота
бурлацких ног.  Теперь она  была действительно живая,  одно громадное целое,
слепо  повиновавшееся одной  воле.  Отдельные лица  бурлаков слились в  одну
сплошную массу,  точно  по  палубе ходила серая  волна,  а  потеси буравили,
пенили воду, как громадные деревянные руки.
   Я  долго  любовался сплавщиком Ильей,  который стоял  теперь  на  своей
скамеечке в своем синем кафтане и красной опояске, как настоящий полководец:
по одному движению его руки, как перышки, летали в бурлацких руках потеси, и
барка  медленно поворачивала носом  туда,  куда  ей  следовало поворотиться.
Прежнего Ильи,  который пил с  нами чай у Ермолая Антипыча,  точно совсем не
стало,  а  был совсем другой человек,  от которого зависела участь не только
барки,  но  и  всех  бурлаков.  Спокойное  выражение лица,  уверенный взгляд
прищуренных  серых  глаз,   твердый  голос,   -  одним  словом,  Илья  сразу
переродился.
   - Ну,  что,  барин,  хорошо наша Чусовая играет? - спрашивал меня Илья,
когда барка выплыла на широкое плесо.
   - Да, ничего...
   - А вот камушки подойдут,  там она ужо утешит нас,  голубушка... Небо с
овчинку покажется с непривычки!


VI

   С  каждым шагом  вперед перед глазами развертывалась бесконечной лентой
величественная горная панорама.  Горы сменялись,  выступая в реку громадными
скалами в несколько десятков сажен высоты. Обыкновенно такие скалы стояли на
крутых поворотах реки,  на  ее вогнутом берегу,  так что водяная струя прямо
несла барку на такую скалу, на боец. Здесь, на этих обнаженных утесах, можно
было видеть результаты разрушительного действия воды.  В течение тысячелетий
река  шаг  за  шагом  размывала каменные горы,  обнажая громадные,  каменные
стены,  точно  созданные руками каких-то  гигантов,  а  не  слепой стихийной
силой.  Таких боевых мест слишком много на Чусовой, чтобы описывать каждое в
отдельности; самые опасные бойцы имеют собственные названия, а менее опасные
просто называются боевыми местами...
   Как теперь вижу одно такое боевое место.  Река катилась в  сравнительно
низких берегах,  горы остались назади;  барка плыла по вольной струе легко и
свободно.  На  берегу  зеленел густой ельник;  отдельные деревья подходили к
самой реке и протягивали лапистые, мохнатые ветви далеко над водой...
   Я  долго  всматривался вперед,  -  река  катилась в  таких  же  зеленых
берегах,  как раньше,  только впереди слышался глухой шум.  "Это,  вероятно,
"зайчики" играют",  -  подумал я,  стараясь разглядеть опасное место.  Через
минуту все  дело объяснилось;  дорогу реке перегородила невысокая каменистая
гора,  и  река образовала под ней крутое колено,  чуть не  под прямым углом.
Вода здесь страшно бурлилась и пенилась,  и вверх по реке далеко поднималась
пенистая грядка больших волн. Скоро барка попала на "зайчики", ее подхватило
сильной струей и быстро понесло вперед,  прямо на каменистую горку.  Поворот
был так крут,  что я на минуту считал опасность неотвратимой,  тем более что
барка стрелой летела по "зайчикам" прямо на камни. Задача заключалась в том,
чтобы пройти у противоположного берега; корма мутила воду, задевая за берег,
нос  был  повернут  к  струе,  которой  его  отбивало тоже  к  берегу.  Одно
мгновение,  и барка птицей пролетела под камнем,  оставив игравшие "зайчики"
назади.
   - В третьем годе здесь три барки убилось,  -  говорил Илья, когда барка
опять спокойно плыла по широкому и гладкому плесу.
   Нужно было видеть, как работали бурлаки около "зайчиков". На барке - ни
звука,  все  замерло,  и  едва успевала сорваться команда Ильи,  как  потеси
начинали уже  неистово грести воду,  разгоняя по  всей реке пенистую широкую
волну.
   - Славно работают бурлаки, - заметил я Илье.
   - Ничего...  Вон погляди на наших пристанских...  любо-дорого.  В них -
вся сила,  а  пришлые -  те  только так мешаются.  Погляди,  как пристанские
подбрасывают поносное-то... Игрушка, а не работа!


VII

   - Скоро Межевая Утка,  -  говорил Илья. - А там уж вплоть до Кына все в
камнях побежим...
   Межевая  Утка,   как  пристань,   очень  красивое  селение,   дворов  в
полтораста; на берегу стоит старая часовня, на стрелке между Уткой и Чусовой
- красивая  караванная контора  и  очень  хорошая  гавань,  где  строятся  и
грузятся барки.  Крепкие избы, расположенные по плану, несколько домов в два
этажа, лавки - все это придает Межевой Утке зажиточный и довольный вид...
   - Вон они,  камешки-то, - говорил Илья, закидывая голову назад. - Вверх
поглядеть, так и шляпу потеряешь...
   На  самом  верху этих  каменных дворцов чернеют покосившиеся деревянные
кресты.  Это единственный памятник,  который оставляют бурлаки над погибшими
товарищами,  зарытыми где-нибудь на  противоположном берегу,  где топорщится
своими опущенными ветвями верба.
   - А много бурлаков погибает на сплаву? - спрашиваю я Илью.
   - Всяко случается,  барин... Другой сплав господь пронесет все караваны
милостиво;  только  это  редко  бывает.  Человек  пяток  -  десяток все-таки
погибнет с  барок...  Бывали и  такие весны,  что и  все сто человек тонули.
Много нашего брата, бурлаков, по Чусовой закопано на берегу.
   Скоро мы  увидели на  самом деле то,  о  чем говорили кресты на скалах.
Пониже  деревни Пермяковой,  когда  наша  барка  начала  огибать крутой мыс,
раздался общий крик:
   - Убитая барка!.. Барка убилась!..
   Илья,  заслонив глаза  от  солнца  рукой,  пристально смотрел вдаль.  В
полуверсте от  нас из-под бойца плыла какая-то  бесформенная масса,  которую
трудно было принять за барку.  Видно было, что по реке плыло что-то большое,
с торчавшими досками и бегавшими людьми.
   - Ох!  левым  плечом  черпнула  воды,  сердечная,  -  проговорил  Илья,
продолжая наблюдать убитую барку.  - Вон люди-то как копошатся в воде, точно
тараканы!
   Ближе обозначалась корма тонувшей барки с  бессильно висевшим в воздухе
поносным;   разбитая  барка  опускалась  в  воду  все  ниже  и  ниже,   тихо
заворачиваясь по течению,  кормой вперед.  В воде мелькали черные точки: это
были бурлаки с  разбитой барки.  Косная лодка плыла по  роке без  людей,  до
краев налитая водой. Вероятно, в суматохе рабочие побросались в нее, и лодка
перевернулась от непосильной тяжести.
   - Ох, дрянь дело... Как бы она нам реку не загородила, - хлопотал Илья.
- Ишь  как ловко пришлось:  так дохлой коровой и  плывет по  реке...  Ударь,
братцы, нос-то налево! Сильно, гораздо ударь, молодцы!.. Ударь, голубчики!..
Нос налево!.. Нос налево!..
   Боец приближался к  нам и  быстро вырастал в большую известковую скалу,
упиравшуюся в  реку острым гребнем.  Об этот гребень,  вероятно,  несчастная
барка и ударилась.  На берегу бестолково бегали выплывшие рабочие, некоторые
сидели и безучастно смотрели на плывшую мимо разбитую барку.  Какой-то седой
старик в красной рубахе бежал по берегу к нам навстречу, размахивал руками и
что-то  громко кричал.  За  шумом волн и  скрипом потесей ничего нельзя было
расслышать.
   - Ударь  корму-на-конь!!  -  неистово закричал Илья,  когда наша  барка
стрелой полетела к бойцу. - Родимые, не выдавай!
   Трудно  передать  наступившую  торжественную минуту:  на  барке  царило
гробовое молчание, бурлаки дружно подхватывали команду, и потеси летали, как
перышки.   Вот  уж  несколько  сажен  осталось  до  бойца,  можно  отчетливо
рассмотреть каждую зазубрину на нем;  вода, как бешеная, мечется и рокочет у
его подножия...  Нас отделяло от бойца каких-нибудь пол-аршина,  когда барка
медленно повернула от него нос и опасность миновала.  Вода клокотала кругом,
точно в котле, волны лезли на борта, как голодная стая волков.
   - Шабаш-нос-от! - скомандовал Илья, снимая шляпу, чтобы перекреститься.
   Барка была на вольной воде и тихо плыла дальше, мимо столпившихся людей
на берегу.  Все были мокрые,  многие без шапок; что-то кричали вдогонку нам,
но их крики трудно было расслышать.  Тут же кого-то откачивали на растянутом
кафтане.  Видно было только,  как болталась бессильно голова и дрыгали босые
побелевшие ноги.
   - Двое захлебнулись, - коротко заметил Илья.
   На  берегу,  под таловыми кустиками,  виднелись две неподвижно лежавшие
фигуры,  прикрытые  дырявым  зипуном.  Мелькнуло  посинелое лицо  с  мокрыми
волосами,  судорожно сжатая рука -  и только. Кто эти жертвы сплава? В какой
деревне  две   семьи  будут  оплакивать  дорогих  покойников,   может  быть,
единственных  кормильцев?  Какие  дети  осиротели  в  каких-нибудь  четверть
часа?..  Грустно и  тяжело было смотреть на эту слишком обыкновенную картину
для  Чусовой...  Река так  же  весело катилась вниз,  лес так же  зеленел на
берегу,  и  над  людским  горем  чиликала свою  беззаботную песенку какая-то
безыменная лесная птичка.
   ...Мы скоро нагнали "убитую" барку, она тихо плыла возле самого берега;
палуба была сорвана,  и из-под нее выглядывали рогожные кули.  Весь груз был
подмочен.
   - Вишь,  как  исковеркана,  -  говорил Илья.  -  Не  знаешь,  к  чему и
применить...  Левым плечом ударил о  боец,  вон и  поносное носовое сорвало.
Ох-хо-хо!..
   Немного дальше в  воде мелькнуло человеческое тело.  Косные бросились к
лодке его вытаскивать, но утопленник скрылся под водой.
   - Еще упокойничек, - заметил Илья.
   Косные ни с  чем вернулись на барку.  Производить дальнейшие поиски они
не могли, потому что своя барка не ждет, да и мертвый человек не нуждался ни
в  чьей помощи.  Все  равно шальной волной где-нибудь выкинет на  берег,  на
песчаную отмель, а там добрые люди подберут и похоронят.


VIII

   Немного  повыше  Кыновской пристани в  Чусовую впадает небольшая горная
речка Серебрянка,  а  верстах в  двадцати пониже реки Серебрянки на  Чусовой
стоит Кыновский завод,  или,  как его называют бурлаки, просто - Кын. Это не
русское слово,  а  перешло к  нам  из  пермяцкого языка:  по-пермяцки "кыну"
значит  "холодный".  И  действительно,  трудно  себе  представить что-нибудь
бесприютнее и  глуше Кына.  Представьте себе глубокое ущелье,  точно нарочно
вырезанное из камня;  по дну этого ущелья катится небольшая речонка, а по ее
берегам  расположились заводские  домики,  заводская фабрика,  магазины  для
металлов.  В  глубине синеет  полоса заводского пруда,  и  дымятся несколько
доменных печей;  ближе  -  белая каменная церковь,  заводская контора и  еще
несколько домов с железными крышами.
   - Нам  этот Кын  вот  где  сидит,  -  объяснил Илья,  показывая себе на
затылок.
   - А что так?
   - Да  так...   Видишь,   как  Чусовая-то  выгибается  здесь,   пристань
кыновская-то в  самой излучине и  стоит,  ну,  струей-то и сносит наши барки
прямо на  пристань,  на  кыновские барки.  А  пониже-то  -  перебор:  либо о
кыновские барки убьешься,  либо на переборе...  Выбирай любое да лучшее. Тут
досыта бурлаки напарят лбы-то! Ну, милые, похаживай, нос направо!..
   Мы прошли под Кыном благополучно,  хотя бурлакам и досталось порядочно.
Можно было удивляться их  выносливости,  а  между тем впереди представлялось
еще два дня пути, - это в счастливом случае, конечно.
   - В сутки-то все часов восемнадцать у поносного выстоят, - говорил Илья
про бурлаков.
   - Да ведь это лошадиная работа!..
   - Что будешь делать! Река-то нас не будет ждать...
   - А отдыхать когда?
   - А  вот  скоро и  отдых будет:  схватимся под Ослянкой.  Пристань есть
такая,  пониже Кына,  ну,  за ней и  хватка будет...  Часов шесть простоим у
берега