даже немного совестно,  что он сидит у  огня
барином,   а  Евстрат  работает  со  всего  плеча.  Потом  послышался  треск
рухнувшего на землю дерева.  А  через полчаса к  костру Евстрат притащил два
обрубка сухарины -  один аршина четыре длиной,  а другой немного короче.  Он
так согрелся за работой, что от него валил пар. Лука Иваныч еще в первый раз
видел,  как устраивают нодью,  а Евстрат удивлялся,  что существуют на белом
свете такие люди, которые не знают такой простой вещи.
   - Не замерзать же в лесу, Лука Иваныч... Костер-то пыхнул, - и нет его,
а  нодья погорит до  самого утра,  и  тепло от  нее,  как  от  хорошей печи.
Прежде-то ясачил*,  за Печерой,  когда помоложе был.  Ну, из дому уходили по
первопутку месяца  на  два...  Разный харч** везешь с  собой  в  нарте***...
Тяжеленько доставалось,  особливо когда со  студеного моря закрутит сиверко.
Спать-то приходилось все время в снегу,  ну, только и спасались, что нодьей.
Мать родная она для нас...  И  по  осеням около нодьи ночевали тоже.  Ночи в
горах студеные,  сам-то  весь промокнешь на  дожде,  а  спать приходилось на
сырой земле... Ох, всячины напринимался, когда ясачил.
   ______________
   * Ясачить - охотиться, от слова "ясак" - плата податей мехами.
   ** Харч - съестные припасы.
   *** Нарта -  легкие сани для езды на  оленях или на  собаках.  (Примеч.
автора.).

   Евстрат потушил костер и на его месте положил обрубок покороче, укрепив
его по краям четырьмя кольями.
   - Ну, а теперь уж ты мне помоги, Лука Иваныч, - говорил он, поднимая за
конец второй обрубок. - Мы его сверху навалим...
   Отогревшийся  Лука  Иваныч  с  удовольствием принялся  помогать.  Когда
второй обрубок был положен, Евстрат объяснил:
   - Ежели плотно их  положить,  бревешки,  друг к  другу,  так  не  будут
гореть...  Нужно  забить между  ними  клинушки так,  чтобы  руку  можно было
просунуть.  А в паз-то моху набьем да головешку от костра сунем, да угольков
подсыплем.
   Нодья затлелась. Евстрат, припав на колени, долго раздувал огонь.
   - Тоже ей не полагается настоящим огнем горсть,  - объяснял он. - Пусть
потихоньку тлеет...  Ежели  положить  сосновые или  березовые бревешки,  так
никакого толку не будет: сразу вспыхнут и сгорят. Тоже и пихта не годится...
А вот сухая елка самое разлюбезное дело.  Ну,  теперь готова вся музыка.  До
утра протлеет.
   Устроив  нодью,  Евстрат  принялся готовить "перину",  то  есть  надрал
из-под снега мху и обсыпал его мягкими пихтовыми ветками.
   - Прямо на  зеленом пуху будем спать,  Лука Иваныч.  Мы из снегу стенки
сделаем,  чтобы не  поддувало с  боков.  От снегу тоже тепло идет,  ежели за
ветром. Мы-то к этому делу привычные люди...
   Луке  Иванычу сделалось окончательно совестно,  когда он  растянулся на
устроенной Евстратом "перине".  Действительно,  было и тепло и сухо,  и даже
уютно.  От  нодьи тянуло ровным теплом,  так  что  даже  было  жарко лежать.
Евстрат устроил себе такую же перину по другую сторону нодьи.
   - А теперь животную обрядим,  чтобы не дрогла на морозе,  - думал вслух
Евстрат.
   Он  наломал мягких пихтовых веток,  сплел из них что-то вроде коврика и
накрыл ими дрожавшую от холода лошадь,  а потом сходил к оставленным саням и
принес небольшую охапку сена.
   - Это  животной будет  заместо чаю...  -  шутил  Евстрат,  устанавливая
лошадь так, чтобы и на нее тянуло от нодьи теплом.
   Когда  было  все  устроено,  Евстрат присел около  нодьи  на  корточки,
раскурил деревянную трубочку и проговорил:
   - Ну,  Лука Иваныч, поздравляю с новосельем... Вот только одна ошибочка
вышла у  нас с тобой...  да.  Закусить бы нам с тобой теперь в самый раз,  а
закусить-то и нечего.
   - Забыл взять хлеба?
   Евстрат повернул свое  загорелое лицо,  обросшее,  точно болотным мхом,
жиденькой бороденкой песочного цвета, и ответил с какой-то больной улыбкой:
   - А нету его, хлебушка-то!
   - Как нету? - удивился Лука Иваныч.
   - А  так:  нету -  и шабаш.  Голодуха у нас прошла по всему чердынскому
краю...  Земля  студеная,  неродимая...  Едва-едва  сенцом  сколотились  для
скотинки, да и то в обрез. А уж сами-то кое-как...
   - И у меня тоже нет с собой ничего,  -  признался Лука Иваныч.  - Эх, и
жизнь только наша  почтовая,  настоящая каторжная...  Хуже ее  и  не  найти,
Евстрат.  Летом на солнце жаришься,  зимой на холоде мерзнешь, осенью дождем
тебя мочит,  ветром продувает...  А  в распутицу весной всю душу вымотает по
гатям да болотам.  В  прошлом году у нас один почтальон так-то весной утонул
на одной переправе через реку.  И речонка-то не велика, а тут весной вот как
разыгралась.
   Разговорившись о  своей почтовой службе,  Лука Иваныч почувствовал себя
самым несчастным человеком в свете.  Да, добрые люди сидят теперь в тепле да
ждут  праздника,  а  вот  он  должен  корчиться около  нодьи.  И  ничего  не
поделаешь: почта не ждет...
   - У тебя в городе-то жена есть, Лука Иваныч?
   - Есть жена...
   - И детками господь наградил?
   - Есть и  детки...  Старшей девчонке уже  восьмой год пошел,  а  Ваньке
четыре года исполнилось. У них сегодня елка. Жена-то моя швеей жила у господ
и выучилась разным господским порядкам. Одним словом, баловство...
   Евстрат  не   слыхал   никогда,   как   устраивается  господским  детям
рождественская елка, и Лука Иваныч объяснил ему.
   - Так,  так...  -  соглашался Евстрат.  -  Экое житье, подумаешь, вашим
городским ребятам... У наших, вон, и хлебушка нет для праздника. Моя старуха
испечет ковригу хлеба, так и разделить ее не знает как. Ну, ребятам в первую
голову нарежет, а, глядишь, самой-то ничего и не осталось... Вот тебе и весь
праздник.
   Выкурив свою трубочку, Евстрат отправился спать по другую сторону нодьи
и  долго что-то  бормотал себе  под  нос.  Лука Иваныч начал сладко дремать.
Скверно было  только то,  что  приходилось переворачиваться с  боку на  бок,
когда от  нодьи слишком уж нагревалась одна половина тела.  Он долго смотрел
на усыпанное яркими звездами небо и  думал о том,  что теперь делается дома.
Елка  уже  кончилась,  и  ребята полегли спать.  Жена что-нибудь работает и,
наверное, думает о нем. Добрая она, заботливая...
   - Лука Иваныч, ты спишь?
   - Нет, а что?
   - Да так...  Лежу я и думаю,  какое тебе житье-то издалось. Помирать не
надо... Ей-богу! И сам сыт, и ребятки, и жена... Поди, и шти каждый день?
   - Да.
   - Вот, вот... С говядиной шти-то? Да еще каша, да каша-то с маслицем?..
Хоть бы денек так-то пожить, Лука Иваныч. Жалованья-то сколько получаешь?
   - Пятнадцать рублей...
   - Пятна-адцать? Масленица, а не житье тебе, Лука Иваныч...
   Лука Иваныч проснулся только утром, когда кругом уже было светло. Нодья
догорала.  Лука Иваныч сел на своей "перине" и  улыбнулся.  Ложился он спать
самым несчастным человеком, а проснулся самым счастливым... После вчерашнего
разговора с Евстратом у него был праздник на душе.
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк. Постойко

   ---------------------------------------------------------------------
   Книга: Д.Н.Мамин-Сибиряк. Избранные произведения для детей
   Государственное Издательство Детской Литературы, Москва, 1962
   OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 27 апреля 2002 года
   ---------------------------------------------------------------------


I

   Едва  только  дворник отворил калитку,  как  Постойко с  необыкновенной
ловкостью проскользнул мимо него на  улицу.  Это  случилось утром.  Постойке
необходимо было подраться с  пойнтером из  соседнего дома,  -  его выпускали
погулять в это время.
   - А,  ты опять здесь,  мужлан?  -  проворчал пойнтер,  скаля свои белые
длинные зубы и вытягивая хвост палкой. - Я тебе задам...
   Постойко задрал  еще  сильнее свой  пушистый хвост,  свернутый кольцом,
ощетинился и смело пошел на врага. Они встречались каждый день в это время и
каждый раз дрались до  остервенения.  Охотничий пес не мог видеть равнодушно
кудластого дворового пса,  а  тот,  в  свою  очередь,  сгорал от  нетерпения
запустить свои  белые зубы в  выхоленную кожу важничавшего барина.  Пойнтера
звали Аргусом,  и  он  даже был раз на собачьей выставке,  в  самом отборном
обществе других  породистых и  таких  же  выхоленных собак.  Враги  медленно
подходили друг  к  другу,  поднимали шерсть,  скалили зубы  и  только хотели
вцепиться,  как  вдруг  в  воздухе свистнула длинная веревка и  змеей обвила
Аргуса. Он жалобно взвизгнул от боли, присел и даже закрыл глаза. А Постойко
летел вдоль улицы стремглав,  спасаясь от бежавших за ним людей с веревками.
Он  хотел улизнуть куда-нибудь в  ворота,  но  везде все  было еще  заперто.
Впереди  выбежали  дворники и  загородили Постойке дорогу.  Опять  свистнула
веревка, и Постойко очутился с арканом на шее.
   - А,   попался,  голубчик!  -  говорил  какой-то  верзила,  подтаскивая
несчастную Собаку к большому фургону.
   Постойко сначала  отчаянно сопротивлялся,  но  проклятая веревка ужасно
давила шею,  так что у него в глазах помутилось.  Он даже не помнил, как его
втолкнули в фургон.  Там уже было до десятка разных собак,  скромно жавшихся
по углам:  два мопса, болонка, сеттер, водолаз и несколько бездомных уличных
собачонок,  таких тощих и жалких, а в их числе и Аргус, забившийся со страху
в самый дальний угол.
   - Могли  бы  и  повежливее  обращаться с  нами,  -  пропищала  болонка,
сторонясь от уличных собак. - Моя генеральша узнает, так задаст...
   Эта противная собачонка ужасно важничала,  и  Постойко с  удовольствием
потрепал бы ее,  но сейчас было не до нее. Пойманные собаки чувствовали себя
сконфуженными и  на время позабыли все свои собачьи расчеты.  Спокойнее всех
держал себя водолаз.  Он  не  обращал ни  на кого внимания,  улегся по самой
середине и зажмурился с такой важностью, точно какая важная особа.
   - Господин водолаз,  как вы  полагаете?  -  обратилась к  нему болонка,
виляя  пушистым белым хвостом.  -  Здесь так  грязно,  а  я  не  привыкла...
Наконец,  какое общество...  фи!.. Конечно, меня схватили по ошибке и сейчас
же выпустят, но все-таки неприятно. Пахнет здесь отвратительно...
   Водолаз полуоткрыл один глаз,  презрительно посмотрел на болонку и  еще
важнее задремал.
   - Вы  совершенно правы,  сударыня,  -  ответил за  него один из мопсов,
приятно оскалясь. - Случилось простое недоразумение... Мы все попали сюда по
ошибке.
   - Я предполагаю,  что нас отправят на выставку,  - откликнулся Аргус из
своего угла:  он немного оправился от страха.  - Я уже раз был на выставке и
могу сказать, что там совсем недурно. Главное, хорошо кормят...
   Одна из уличных собачонок горько засмеялась. Нечего сказать, на хорошую
выставку  привезут:  она  уже  бывала  в  фургоне  и  только  по  счастливой
случайности вырвалась.
   - Нас  всех привезут в  собачий приют и  там  повесят,  -  сообщила она
приятную новость всей собачьей компании.  -  Я даже видела,  как это делают.
Длинный такой сарай, а в нем висят веревки...
   - Ах, замолчите, мне дурно... - запищала болонка. - Ах, дурно!..
   - Повесят?  - удивился водолаз, открывая глаза. - Желал бы я знать, кто
смеет подойти ко мне?..
   Бедный Постойко весь  задрожал,  когда услыхал роковое слово.  Он  даже
почувствовал, как будто его шею уже что-то давит. За что же повесят? Неужели
за то,  что он хотел подраться с Аргусом?..  И Постойко и Аргус старались не
смотреть теперь друг на друга,  точно никогда и  не встречались.  Отчасти им
было совестно, а отчасти и не до того, чтобы продолжать старую вражду.
   "Пусть уж  лучше Аргуса повесят,  -  думал Постойко,  -  только меня бы
выпустили..."
   Конечно, так нехорошо было думать, но в скверных обстоятельствах каждый
заботится больше всего только о себе одном. Фургон покатился дальше, и дверь
с железной решеткой отворялась только для того,  чтобы принять новые жертвы.
Сегодняшняя охота  на  бродячих  собак  была  особенно  удачна,  и  верзила,
заправлявший всем делом, решил, что на сегодня достаточно.
   - Ступай домой, - сказал он кучеру.
   Нечего сказать,  приятное путешествие "домой"!.. Все собаки чувствовали
себя очень скверно,  а один маленький мопсик даже взвыл.  Помилуйте,  что же
это такое!..  А  фургон все катился медленно и тяжело,  точно на край света.
Собак  было  много,   и  они  поневоле  толкали  друг  друга,  когда  фургон
раскачивался в  ухабах;  а таких ухабов чем дальше,  тем было больше.  Таким
образом,  в  этой  толкотне Постойко и  не  заметил,  как  очутился рядом  с
Аргусом, даже ткнул его своей мордой в бок.
   - Извините,  вы меня тычете своей мордой...  - заметил Аргус с ядовитой
любезностью хорошо воспитанной собаки; но, узнав приятеля, прибавил шепотом:
- А  ведь скверная история,  Постойко!..  Я по крайней мере не имею никакого
желания болтаться на веревке... Впрочем, меня хозяин выкупит.
   Постойко удрученно молчал. У него не было хозяина, а жил он как-то так,
без хозяев. В город его привезли из деревни всего месяц назад.


II

   Приют для бродячих собак помещался на  краю города,  где уже не было ни
мостовых,  ни  фонарей,  а  маленькие избушки вросли совсем в  землю,  точно
гнилые  зубы.  Помещение приюта  состояло из  двух  старых сараев:  в  одном
держали собак, а в другом их вешали. Когда фургон въехал во двор, из первого
сарая послышался такой жалобный вой и  лай,  что у  Постойки сердце сжалось.
Пришел, видно, ему конец...
   - Сегодня полон фургон,  -  хвастался верзила, когда вышел смотритель с
коротенькой трубочкой в зубах.
   - Рассортируйте их  по  породам...  -  приказал смотритель,  равнодушно
заглядывая в фургон.
   - Господин смотритель!  - пищала болонка. - Выпустите меня, пожалуйста:
мне уже надоело сидеть в вашем дурацком фургоне.
   Смотритель даже не взглянул на нее.
   - Вот невежа!.. - ворчала болонка.
   Когда отворили дверь сарая, где содержались собаки, там поднялись такой
лай, визг и вой, что сжалось бы самое жестокое сердце. Верзила вытаскивал за
шиворот из фургона одну собаку за другой и сносил в сарай. Появление новичка
на  время утишало бурю.  Последним был  выведен водолаз и  помещен в  особом
отделении.  С какой радостью встречали новичков сидевшие в заключении собаки
- точно дорогих гостей.  Они их обнюхивали,  лизали и  ласкали,  как родных.
Постойко попал в отделение бездомных уличных собак, которые отнеслись к нему
с большим сочувствием.
   - Как это тебя угораздило... а? - спрашивал лохматый Барбос.
   - Да  уж  так...  Только хотел подраться с  одним франтом,  нас обоих и
забрали.  Я  было  задал тягу вдоль по  улице,  но  тут  дворники загородили
дорогу.  Одним словом,  скверная история...  Одно, что меня утешает, так это
то,  что и  франт тоже попался.  Он  к  охотничьим собакам посажен...  Такой
голенастый и хвост палкой.
   - С ошейником?
   - Да... Эти франты всегда в ошейниках щеголяют.
   - Ну, так его хозяин выкупит.
   В  течение нескольких минут Постойко узнал все  порядки этого собачьего
приюта.  Пойманных собак рассаживали по  клеткам и  держали пять дней.  Если
хозяин не приходил выкупать собаку,  ее уводили в другой сарай и вздергивали
на веревку.  Постойко был ужасно огорчен: оставалось жить, может быть, всего
пять дней... Это ужасно... И все из-за того только, что выскочил подраться с
проклятым франтом. Впрочем, их и повесят вместе, потому что срок одинаковый.
Плохое утешение, но все-таки утешение.
   - Вот  этой  желтенькой собачонке осталось  жить  всего  один  день,  -
сообщал Барбос. - А вот той, пестрой, - сегодня...
   - А тебе?
   - Ну,  мне еще долго: целых три дня. С часу на час жду, когда придут за
мной.  Порядочно-таки надоело здесь сидеть.  Кстати,  не хочешь ли закусить?
Вот в  корыте болтушка...  Кушанье прескверное,  но  приходится жрать всякую
дрянь...
   Огорченный Постойко не мог даже подумать о пище. До еды ли, когда, того
гляди,  повесят!  Он с ужасом смотрел на пеструю маленькую собачку,  которая
была уже на очереди.  Бедная вздрагивала и жмурилась, когда слышались шаги и
отворялась входная дверь. Может быть, это идут за ней.
   - А ты все-таки закуси,  -  советовал Барбос.  -  Очень уж скучно здесь
сидеть...  Вон те франты, охотничьи собаки, не едят дня по три с горя, ну, а
мы  -  простые дворняги,  и  нам не  до церемоний.  Голод не тетка...  Ты из
деревни?
   Постойко рассказал свою историю.  Родился и  вырос он  далеко от  этого
проклятого города,  в  деревне,  где нет ни  дворников,  ни больших каменных
дворов,  ни собачьих приютов,  ни фургонов,  а  все так просто:  за деревней
река,  за  рекой  поля,  за  полями лес.  Нынешним летом в  деревню приехали
господа на дачу.  Вот он, на свою беду, познакомился с ними, вернее сказать,
они  сами познакомились с  ним.  Был  у  них такой кудрявый мальчик Боря,  -
увидал деревенскую собачку и засмеялся.  Какая смешная собака: шерсть торчит
клочьями,  хвост крючком,  а цвет шерсти такой грязный,  точно она сейчас из
лужи.  Да  и  кличка тоже смешная:  Постойко!..  "Эй,  Постойко,  иди сюда!"
Сначала Постойко отнесся к  городскому мальчику очень недоверчиво,  а  потом
соблазнился телячьей косточкой.  Именно эта косточка и погубила его...  Стал
он  сам приходить на дачу к  господам и  выжидал подачек.  Боря любил с  ним
играть,  и они вместе пропадали по целым дням в лесу, на полях, на реке. Ах,
какое хорошее было время и  как быстро оно промелькнуло!  Постойко настолько
познакомился,  что  смело приходил в  комнаты,  валялся по  коврам и  вообще
чувствовал себя как  дома.  Главное,  отличная была еда у  господ:  до  того
наешься,  что  даже  дышать трудно.  Но  наступила осень,  и  господа начали
собираться в  город.  Маленький Боря  непременно захотел  взять  Постойко  с
собой,  как его ни уговаривали оставить эту затею.  Таким образом Постойко и
попал в большой город,  где Боря скоро совсем забыл его.  Приютился Постойко
на  дворе и  жил кое-как со дня на день.  Помнила о  нем только одна кухарка
Андреевна,  которая и  кормила его и ласкала,  -  они были из одной деревни.
Впрочем,  Постойко очень  скоро  привык  к  бойкой городской жизни  и  любил
показать свою деревенскую удаль на городских изнеженных собаках.
   - Что же, можно и в городе жить, - согласился Барбос. - Только я одного
не  понимаю:  за  что  такая  честь этим  моськам и  болонкам?  Даже  обидно
делается,  когда на них смотришь...  Ну,  для чего они? Вот охотничьи собаки
или водолазы - те другое дело. Положим, они важничают, но все-таки настоящие
собаки.  А  то какая-нибудь моська!..  тьфу!..  Даже и здесь им честь:  их и
вешают не в  очередь,  а  ждут лишнюю неделю -  не возьмет ли кто-нибудь.  И
находятся дураки  -  берут...  Это  просто  несправедливо!..  Только бы  мне
выбраться отсюда, я бы задал моськам.
   Не  успел Барбос излить своего негодования,  как  появился смотритель в
сопровождении горничной.
   - Ваша собака сегодня пропала? - спрашивал смотритель.
   - Да...   Такая  маленькая,  беленькая...  зовут  "Боби",  -  объяснила
горничная.
   - Я здесь, - запищала жалобно болонка.
   - Ну, слава богу, - обрадовалась горничная. - А то генеральша пообещала
отказать мне от места, если не разыщу собаки.
   Она уплатила деньги, взяла болонку на руки и ушла.
   - Вот видишь,  - заметил сердито Барбос. - Всегда так: настоящую собаку
не ценят, а дрянь берегут и холят.


III

   Как ужасно долго тянулись дни для заключенных... Даже ночь не приносила
покоя. Собаки бредили во сне, лаяли и взвизгивали. Тревога начиналась вместе
с  дневным светом,  который заглядывал в  щели  сарая  золотистыми лучами  и
колебавшимися жирными  пятнами света.  Просыпались раньше  других  маленькие
собачонки и начинали беспокойно прислушиваться к малейшему шуму извне. К ним
присоединялись охотничьи.  Густой лай водолаза слышался последним, точно кто
колотил пудовой гирей по дну пустой бочки. Часто поднималась ложная тревога.
   - Идут, идут!..
   Вой  и  визг  усиливались,  превращаясь в  дикий концерт,  а  потом все
смолкало разом, когда никто н