ему,
по-сибирски..."  А  потом:  "Каков ты есть человек?"  Очень я им понравился.
Который меня целовал, и оказался вашим тятенькой, Карпом Лукичом Полуяновым,
а другой-то Логин Евсеич Недошивин. Золотопромышленники сибирские, известное
дело,  приехали в Питер удовольствие себе сделать,  а куда ни сунутся, везде
им  порядок:  то  нельзя,  это  нельзя,  третье  не  полагается.  Обидно  им
сделалось,  что препятствуют,  значит,  карахтеру;  зачем, грят, мы ехали-то
такую даль?  А мне-то обрадовались, как родному, и сейчас вместо себя в ложу
стали посылать, чтобы досадить кассиру. Ложа дорогая, а я каждый день и сижу
в ней один. Из театра к ним в "Дрезден" и рассказываю все, как и что было...
Очень  довольные были.  Потом  заказали отыскать им  подходящую французинку,
потому как  много были наслышаны об  этой нации.  Денег у  них бугры,  ну  и
чудили... Вася, ты никак совсем спишь?
   - Да нет же... Рассказывай.
   - А на чем я остановился-то?
   - Да на француженке... А клад-то скоро?
   - Погоди, будет и клад...


III

   - С этой французинкой у нас хлопот было весьма достаточно,  - продолжал
в темноте голос Галанца,  - ну, кое-как приспособили. Настоящая французинка,
свою квартиру держала на Малой Морской. Только прихожу я в "Дрезден" к Карпу
Лукичу и докладываюсь:  "Пожалуйте всякое удовольствие получить". А они этак
переглянулись и  смеются...  Дело  было  за  ихним завтраком:  блюдо почек и
четверть на столе,  все по форме. "Кому же, - грят, - ехать?" "Это, - грю, -
вам  ближе знать,  а  французинка готова в  полной форме".  Ну,  посмеялись,
закусили и начали как будто собираться...  Между собой-то перепираются,  а я
стою в дверях и молчу. Только совсем уж собрались, а покойник Логин Евсеич и
говорит:  "Карп Лукич,  знаешь,  что я тебе скажу? Чем к французинке ехать и
беспокоить себя,  удивим лучше Галактиона Павловича...  Он думает,  что мы в
Питере проваландаемся до осени, а мы к нему прямо на именины и подкатим, как
снег на  голову".  Вот  тебе и  французинка,  думаю про себя,  -  всю музыку
испортят.  Тятенька ваш как обрадуется.  "И в самом деле,  - грит, - чего мы
здесь дураков валяем - все нельзя... Удивим Галактиона Павлыча!" Ну, я уж не
стерпел и говорю: "Как же, - говорю, - с французинкой? Она, например, ждет в
полной форме"... "А ты, - грят, - и поезжай к ней, как в театр за нас ездил,
а деньги, что следовает, заплатим: так и скажись - сибирский князь Эншамо".
   - Ха-ха... ловко! Что же ты, ездил... а?
   Пауза.  Галанец в  темноте отплевывается и  тяжело вздыхает.  Вася  еще
громче хохочет.
   - Что же,  действительно ездил...  -  заговорил Галанец,  когда немного
успокоился от благочестивого негодования.  -  Главная причина - опять моя же
глупость была:  пообещали мне всю пару новую,  верхнее пальто, шляпу - одним
словом,  полный костюм от  Корпуса.  Карп-то  Лукич  разошелся и  часы  свои
золотые на меня нацепил,  а Недошивин перстни свои дал мне.  Ох,  согрешил я
без конца перед господом богом...
   - Что же француженка?
   - Да ничего...  Все одно,  как и наши бабы, только одета чисто, даже до
чрезвычайности  чисто,   и   обращение  имеет  свободное.   Ей   удивительно
посмотреть,  какие такие сибирские князья бывают,  а у меня своя глупость на
уме -  платье-то все у  меня останется...  Ох,  глупость была,  Васенька,  а
теперь вот и  каюсь!  Тьфу...  Приезжаю я от французинки в карете,  а они уж
совсем  и  в  дорогу  собрались.   Посмеялись  надо  мной,   поспросили  про
французинку,  а  потом и  говорят:  "Айда с нами в Сибирь,  Галанец!  Будешь
доволен,  а  ты нам по нраву пришелся"...  Даже подумать хорошенько не дали:
собирайся...  Что же,  думаю,  ежели уж  такая удивительная линия подошла...
Склался я  в полчаса и покатил,  не знаю сам куда.  Дальше своей Ярославской
губернии не бывал,  а  тут на край света...  Все-таки ничего,  думаю,  купцы
богатые,  не оставят.  Признаться сказать, с дороги малым делом чуть-чуть не
воротился:  так и тянет меня в Питер,  и кончено.  Как закрою этак глаза,  и
начнет представляться все:  на Невском огни,  музыка,  швейка одна знакомая,
полковники,  с  которыми на  бильярде играл...  Чем дальше едем,  тем города
мельче и народ совсем убогий живет, а бабы - одно только название, что бабы.
Мне скучно,  а им веселее.  Едут и все Питер ругают... Очень уж это им слово
не понравилось:  "нельзя".  Проплыли мы таким манером по Волге, повернули на
Каму,  а  там уж  по трахту закатили на двух тарантасах.  Объехали эти самые
горы и на сибирскую сторону перевалили...  Чем дальше едем,  тем веселее мои
господа:   "Вот  это  наше  пошло".   Сидят  да  похваливают...   Ну,   тут,
действительно,  и  места начались другие и  народ особенный.  Прямо сказать:
сибирский народ,  варнак.  Переехали Иртыш, катим по степи - и вдруг, братец
ты мой, на одной станции и накрыли Галактиона Павлыча. Значит, сам исправник
Чистый...  Мои благодетели так и охнули:  нарочно из Питера приехали,  чтобы
ему суприз сделать,  а  он и  встрелся.  Даже приуныли совсем.  Исправник-то
расспрашивает их про Питер,  а они на меня показывают. "Вот, - грят, - у нас
Галанец все произошел".  И  опять пить меня заставляют:  надо же  чем-нибудь
удивить Чистого.  А  я  как  примечаю,  что  моим благодетелям даже совестно
против него:  и  из Питера уехали не солоно хлебавши и  его не могли удивить
именинами.  Даже из лица спали,  туманные такие ходят оба и  водку перестали
принимать... Чистый-то сметил, в чем дело, и их же впредь на смех поднимает.
Хоть назад ворочаться, так в ту же пору. Что же ты думаешь, ведь удумали они
штуку...  Хе-хе!..  То есть в лучшем виде... Сидим это мы на станции, а Карп
Лукич  похаживает и  говорит:  "Ах,  ты,  сахар  ты  мой,  Галактион Павлыч,
соскучился я по тебе..." Ну,  натурально,  сейчас выпивка.  Что ни слово, то
хлоп да хлоп...  Чистый пьет наряду с  ними,  могутный человек,  а свое дело
помнит:  "Господа,  а  мне  некогда -  через два  дня именинник,  надо домой
поспевать".  "Поспеется,  сахар ты наш,  а  именинник не медведь -  в лес не
уйдет".  И опять рюмка за рюмкой...  Только и народ был:  медведю,  кажется,
столько не выдержать.  И  ведь уделали-таки Галактиона Павлыча...  Пили они,
пили,  неочерпаемое, можно сказать, количество, пока он из настоящего разума
не выступил.  На ногах-то он держится,  а  разуму в ем уж нет.  Помнит одно:
ехать надо,  потому именинник. Когда его нагрузили вполне, сейчас вывели под
руки, усадили в экипаж и пожелали гладкой дороги. Лошади-то и не заложены, а
Карп Лукич на  козлы и  по-ямщичьи ухает,  а  Недошивин дугу с  колокольцами
трясет...  Потеха чистая! Чистый только мычит: "Пшол!.." - ну и, натурально,
заснул.  Дали ему с час поспать, а Карп Лукич опять на козлы, а Недошивин за
дугу...  Тпру!..  Приехали,  ваше скородие.  Ну,  конечно,  Чистый ничего не
понимает.  Вывели его из экипажа,  будто на другую станцию приехали, и опять
пить.  "Мы с тобой,  -  грят, - вместе на именины едем"... Ну, таким манером
двои сутки Чистого из экипажа таскали в  избу,  а из избы в экипаж.  А когда
строк вышел,  тятенька-то ваш разбудили Чистого, шапочку сняли и говорят: "С
ангелом имеем  честь  поздравить,  Галактион Павлыч"...  Ей-богу!  Что  было
смеху, что ругани... Чистый-то так расстервенился, что мы едва от него тогда
ноги уплели...  Все-таки свое сорвали:  удивили его,  как он  именинником-то
проснулся. Ох, грехи тяжкие, точно все это вчера было, а никого уж и в живых
нет!
   - А клад-то когда будет?
   - Да в свое время и клад.


IV

   - Приехали мы  и  на  место,  Васенька.  Понравилось мне,  как жил Карп
Лукич:  дом -  полная чаша, всего вволю, только птичьего молока недостает. И
все этак на сибирскую руку приспособлено,  не по-расейски, потому как жисть,
значит, вполне привольная. Обзнакомился я со всем и живу себе. Выпал снежок,
зима сибирская завернула,  ну,  мне уж и скучновато стало.  Главная причина:
делать мне нечего.  Известно, нет-нет да и поманит на свою сторону, в Расею.
Хорошо около меня,  да только все чужое... Раз этак около рождества очень уж
я стосковался да и говорю Карпу Лукичу: "Отпустите меня домой, а то без дела
чего же мне слоняться". А они только смеются: "Погоди, Григорий, в некоторое
время ты  мне пригодишься,  а  работа впереди.  У  нас все так:  год на боку
лежим,   да  одну  неделю  за  два  года  работаем".   Конечно,   по-нашему,
по-расейски,  это даже весьма несообразно,  ну,  да делать нечего, нанялся -
продался.  Прошли святки,  прошла масленая,  а  этак неделе на третьей поста
Карп  Лукич и  говорит,  чтобы я  собирался в  дорогу.  Весь дом  вверх дном
повернули,  точно вот на  войну собираемся.  Целый обоз снарядился с  нами -
значит,  в  разведки поехали.  Хорошо.  Рабочих с нами за пятьдесят человек,
конюхи,  вожаки -  войско,  да и только. Молебен отслужили, все честь честью
справили и  в  путь.  Мамынька ваша провожает нас,  а  сама как река льется,
потому неведомо, когда воротимся. Почитай, весь город сбежался на проводы. Я
в  кошевой вместе  с  Карпом Лукичом еду,  в  том  роде,  как  обережной или
подручный.  Успел за зиму-то к каждой ихней привычке вполне привеситься: они
еще только подумают,  а  я уже сделал.  Едем мы таким родом день,  едем два,
свернули с  трахту на проселок,  а  с  проселка в тайгу:  ни конца,  ни краю
вплоть до китайской границы.  Поехали по тропам,  по приметам... По дороге в
двух местах сделали разведки,  да только попусту.  Гляжу я на Карпа Лукича и
дивуюсь:  совсем другой человек,  а водки даже ни-ни. Такой у него зарок был
положен,  что как на  дело,  так водки ни  капли.  На первых-то разведках мы
позадержались лишнюю неделю,  а тут нас весной накрыло.  Обождали водополь и
поехали дальше верхами,  а на стану караул оставили.  Ну, тут настоящую муку
мы и  приняли:  то гора,  то болото,  а  то и  на горе болото.  Переправа за
переправой,  а  речки  быстрыя да  студеныя...  Всего удивительнее для  меня
оказывали себя лошади:  сколь же умна эта самая скотина! По болоту идет, так
с  кочки на кочку перескакивает,  на гору по камням царапается,  под гору на
хвосте идет -  человеку так  не  сделать,  как  эта самая таежная лошадь.  В
седле-то сидеть страшно, только и глядишь, на который бок половчее упасть, в
случае  чего...  А  каково  такой  лошади под  Карпом Лукичом идти:  четырех
лошадей в  сутки менял.  Ну,  думаю,  по  этаким местам только душу  спасать
ездить...  Приедем на стан -  разогнуться нет возможности.  Чем дальше едем,
горы  выше,  а  в  горах  опять холоднее.  Начали лошади в  болотах вязнуть.
Пришлось их оставить на втором стану с конюхами, а сами пошли пешком. Грузен
был Карп-то Лукич,  не может по болоту идти. Тогда нас на лубках с ним через
болота перетаскивали...  С неделю мы таким манером промаялись,  всю душеньку
вымотали.  Не утерпел я  и спрашиваю Карпа Лукича:  "Куда это мы идем?" А он
мне:  "Клад будем искать...  Слыхал про  Поцелуиху?"  Это  почесть на  самой
китайской границе выходило,  да и Поцелуих считали до десятка речонок -  что
ни речка,  то и Поцелуиха,  а дорога -  пьяный черт ездил. Долго ли, коротко
ли,  доехали мы  до большой горы,  Белок называется.  Карп Лукич и  говорит:
"Здесь будет последний стан".  Начали мы  делать разведки в  разные стороны.
Везде есть знаки на золото, а настоящего дела все-таки нет: нестоящее золото
для работы.  Почесть целое лето мы таким манером прожили в лесу, обносились,
озверели,  на  людей не  стали походить.  Этак раз,  уж  к  осени дело было,
отбились мы  с  Карпом Лукичом от  партии.  От  своего Белка пошли к  другой
дороге,  -  со стану глядеть,  так рукой подать. Мы с Карпом Лукичом да трое
рабочих -  и все тут.  Шли-шли,  а гора точно от нас уходит дальше. Однако к
вечеру добрели.  Место глухое,  лес -  овчина овчиной. Речка с горы выпала -
опять,  значит,  Поцелуиха. Пошли вниз по речке. Вот тут нам и поблазнило...
Идем этак лесом,  слышу, Карп Лукич кричит: "Стой!" Я-то позади всех плелся,
потому измотался за день.  Подхожу и вижу: стоит Карп Лукич осередь поляны и
руками разводит, а на поляне камни чернеют. "Погли-ко, - говорит, - Галанец,
какие камни-то"...  Я  приглядел и  даже  этак  обомлел:  на  поляне-то  все
тумпасы,  да по аршину ростом каждый...  "Это самое место и есть",  - шепчет
мне Карп Лукич. Сколь же и местечко диковинное издалось, только вот в сказке
рассказать!  А  речонка в  двух шагах,  и  в  ней  такие же  тумпасы,  точно
поросята,  лежат в  воде.  Ударили уж  в  сумерках ширп на  бережку:  золото
оказалось богатимое.  Тут мы и заночевали...  А Карп Лукич всю ночь не спал:
полежит-полежит у огонька и опять пойдет осматривать эти тумпасы, да к речке
- и мне не дал спать. Еще, думаю, утонет... Ах, какое это удивительное место
было!..  Едва дождались утра,  и опять ширп,  по ту сторону речки золото еще
лучше.  По  самой речке взяли пробы -  опять золото.  "Вон он,  клад-то",  -
шепчет мне  Карп  Лукич,  а  сам  точно  пьяный сделался.  Ну,  поставили мы
разведочные столбы,  накопали ям и  пошли к своему Белку.  По дороге рабочие
затески делали на деревьях, чтобы не заплутаться. Одним словом, все устроили
по форме.  Только, сударь ты мой, едва мы вышли к своему Белку: вот тут она,
наша гора,  совсем на глаза, а пойдем к ней - она точно в сторону отойдет...
Оказия!..  Так мы засветло-то и не могли выйти на стан и заночевали где-то в
болоте. Утром просыпаемся: Белок-то саженях во ста от нас, мы, как кулики, в
болоте мокли целую ночь.  Только пошли мы на Белок уж с другой стороны, а не
с той,  где стан.  В тайге это случается... Хорошо. Пришли на стан, поглядел
Карп Лукич из-под ручки на гору,  где мы были,  и говорит:  "Вон он, клад-то
наш где спрятался"... "Так точно, - говорю я, - Карп Лукич: здесь Белок, тут
болото,  а там гора,  а из горы выпала Поцелуиха с тумпасами". По-настоящему
нам надо было торопиться к лошадям, чтобы загодя выбраться из этих местов, а
Карп Лукич не  утерпел,  еще  раз захотел побывать на  кладовом местечке.  Я
остался на стану, а он повел с собой почитай всю партию. И что бы вы думали,
сударь мой: три дня и три ночи искали они эту речку с полянкой, где мы ширпы
били,  да так и  не нашли...  Темнее ночи воротился Карп Лукич и  только все
спрашивали меня:  "Галанец,  ведь  ты  видел  тумпасы?"  "Точно так-с,  Карп
Лукич..."  "Хоронится,  -  говорит,  -  от  нас клад-то,  точно сквозь землю
провалилась полянка с тумпасами".
   Что же  бы вы думали,  сударь мой,  мы ведь так ни с  чем и  выехали из
тайги...  Первая причина -  снега поопасались,  а вторая - весь припас у нас
вышел,  и народ нечем кормить. Ну, приехали домой, Карп Лукич веселый такой:
ждет не  дождется опять поста,  чтобы по  последнему пути на Белок выезжать.
Нанял  рабочих уж  по-настоящему,  сделал всякую заготовку:  харчи,  одежду,
машину, лошадей - в тайге-то негде взять, всякую малость с собой вези. Опять
поехали на Белок по старой дороге и  всю муку мученическую приняли в  полной
форме.  Это  легко рассказывать-то.  Ну,  и  опять не  нашли Поцелуихи.  Так
задарма целое  лето  пробродили по  горам  да  по  болотам,  а  домой  опять
воротились ни  с  чем.  Затуманился мой Карп Лукич,  потому как за  два года
шатания по тайге сильно деньгами подшибся. Однако на третью весну опять мы в
поход  собрались...  Где  только можно,  везде  денег  добывали,  а  я  стал
примечать за  Карпом Лукичом так,  что будто он в  исступлении ума делается.
Начал даже заговариваться и  все Поцелуихой этой бредит:  видит ее  во сне и
наяву.  Опять поехали мы в  тайгу и  целое лето задаром прошатались,  и  все
около Белка.  Близко осени было дело,  надо ворочаться домой,  а  Карп Лукич
говорит:  "Помру здесь,  а  найду Поцелуиху"...  Крепкий был человек,  а тут
изняло.  Ходит по стану и бормочет:  "Это Белок -  тут болото... тут гора, с
которой выпала Поцелуиха".  Уж это лето нам и задалось же:  мошки,  комары -
житья нет.  Лошадей поморили,  рабочие ропщут,  а  Карп Лукич все  на  своем
стоит: здесь Белок, там болото, там гора, с которой Поцелуиха выпала. Близко
уж  осени было дело.  Я  в  одной палатке с  Карпом Лукичом жил.  Только раз
просыпаюсь ночью,  а в палатке кто-то плачет.  И так тихонько плачет, совсем
по-ребячьи.  Достал я огня, гляжу, а это Карп Лукич: сел на постель, ухватил
голову руками да и заливается...  Ах ты,  боже мой,  что же это такое? Я его
утешать,  а он пуще...  Да и меня на сумление навел.  "Скажи мне,  - грит, -
помнишь ты  отлично,  как  все  дело  было,  когда  мы  полянку с  тумпасами
нашли?.." "Даже,  -  говорю,  -  очень превосходно помню; как сейчас, вижу и
полянку,  и тумпасы, и речку, и место, где ширпы мы били". "Да, может, ты, -
грит,  -  ошибся;  обнесло нас,  поблазнило...  Мало ли что в  лесу бывает с
человеком!" "Что вы,  -  говорю,  -  Карп Лукич, спросите рабочих, которые с
нами были..." Конечно, что тут спрашивать: на свои глаза свидетелей не надо,
а просто Карп Лукич начал мешаться в своем разуме.  Тронулся человек... Да и
меня,  признаться,  тоже оторопь взяла:  в  самом-то деле,  не поблазнило ли
тогда нам!..  Ну,  сидим мы на стану под Белком, а уж пошли заморозки - того
гляди,  выпадет первый снежок,  а  тогда в  тайге смерть без смерти.  Лучшие
вожаки плутают,  потому как  все приметы снегом засыплет,  да  и  лес совсем
другим оказывает. А Карп Лукич уперся - не пойду, и кончено тому дело. Уж мы
его уговаривали и так и этак -  приступу нет. Рабочие забунтовали... Ну, тут
и  вышел с  нами  грех.  Ах,  какой тяжкий грех,  Васенька,  случился,  что,
кажется,  и не рассказать!  Одна страсть... Этак утром просыпаемся, выхожу я
из  палатки,  а  кругом бело,  точно  саваном покрыло все...  Саван  и  был.
Господи,  что только тогда у  нас было:  рабочие-то  совсем озверели и  чуть
Карпа Лукича не убили.  Так с ножами к горлу и приступают...  Известно, тоже
не от ума люди на стену лезут.  Ну,  поругались,  пошумели, забрали все, что
можно,  и  ушли,  а мы с Карпом-то Лукичом вдвоем и остались,  да еще лошадь
заморенная с  нами.  Я  его уговариваю идти домой,  а он свое толмит:  помру
здесь.  А снег-то идет да идет.  Ну,  думаю, пришла наша смертынька с Карпом
Лукичом,  догуляли...  Запасов осталось у  нас  дня  на  три  всего,  как  я
уговорил-таки его идти -  не помню.  Пошли,  а лошадь за нами... И умная это
тварь,  лошадь.  Столь она  умна,  столь умна,  что  вот  только не  скажет:
чувствую,  мол, я, что подвержена я во всем человеку и без вас мне пропасть.
А  партия-то,  что раньше нас вышла со стану,  на вторые сутки заплуталась в
тайге.  Пошли споры да раздоры:  одни говорят -  туда идти,  другие - совсем
наоборот.  Разбились кучками,  и всяк в свою голову ломит. Ну, таким манером
они почитай все выбились из сил,  да в тайге и перемерзли: кто с голоду, кто
с натуги, других зверь задавил... Ох, незамолимый грех!.. А Карп Лукич свое:
"Хоть бы помереть скорее,  Галанец:  один конец,  а домой и идти не к чему".
Все-таки  идем  сколько можем,  а  за  нами  лошадь колченогая ковыляет.  Мы
остановимся -  и она встанет.  Когда весь харч вышел,  Карп Лукич и говорит:
"Мы ее приколем"...  Ну, мне это уж против сердца пришло. "Что вы, - говорю,
- сударь, какие вы слова выговариваете, точно на нас и креста нет... Да и не
об этом теперь думать надо: хоть бы господь христианской кончины сподобил, а
вы  лошадь  колоть.  Не  татары мы,  слава  богу..."  В  одном  месте  нашли
замерзлого человека из нашей партии.  Ну,  совсем у смерти... конец... И что
же бы вы думали,  сударь вы мой?  Наша лошадь-то ковыляла за нами,  а  потом
вперед нас  пошла.  И  как  идет:  пойдет,  пойдет и  остановится,  чтобы мы
подошли.  "Ой,  - говорю я Карпу Лукичу, - жилье она чует..." Голод уж очень
донимать нас стал, отощали вконец и только кору осиновую жевали. Только этак
мы  идем за  нашей лошадью,  я  вижу под снегом будто след.  Показываю Карпу
Лукичу,  а он не верит: наваждение, говорит. И что бы вы думали, сударь мой?
Ведь