дремал.  Вдруг его  точно что
кольнуло. Вскочил он, вздул огня, зажег лучину, подошел к собаке, - Музгарко
лежал мертвый. Елеска похолодел: это была его смерть.
   - Музгарко,  Музгарко...  -  повторял несчастный старик, целуя мертвого
друга. - Што я теперь делать буду без тебя?
   Не хотел Елеска,  чтобы волки съели мертвого Музгарку,  и закопал его в
казарме.  Три  дня  он  долбил мерзлую землю,  сделал могилку и  со  слезами
похоронил в ней верного друга.
   Остался  один   петушок,   который  по-прежнему  будил  старика  ночью.
Проснется Елеска и  сейчас вспомнит про Музгарку.  И  сделается ему горько и
тошно до смерти.  Поговорить не с кем.  Конечно, петушок - птица занятная, а
все-таки птица и ничего не понимает.
   - Эх,  Музгарко!  -  повторял Елеска по нескольку раз в день, чувствуя,
как все начинает у него валиться из рук.
   Бедным людям приходится забывать свое горе за работой.  Так было и тут.
Хлебные запасы  приходили к  концу,  и  пора  было  Елеске подумать о  своей
голове. А главное, тошно ему теперь показалось оставаться в своей избушке.
   - Эх, брошу все, уйду домой на Колву, а то в Чердынь проберусь! - решил
старик.
   Поправил он  лыжи,  на  которых  еще  молодым  гонял  оленей,  снарядил
котомку,  взял  запасу  дней  на  пять,  простился с  Музгаркиной могилой  и
тронулся в путь. Жаль было петушка оставлять одного, и Елеска захватил его с
собой: посадил в котомку и понес. Отошел старик до каменного мыса, оглянулся
на свое жилье и заплакал: жаль стало насиженного теплого угла.
   - Прощай, Музгарко...
   Трудная дорога вела с зимовья на Колву.  Сначала пришлось идти на лыжах
по Студеной.  Это было легко, но потом начались горы, и старик скоро выбился
из сил.  Прежде-то,  как олень,  бегал по горам,  а  тут на двадцати верстах
обессилел. Хоть ложись и помирай... Выкопал он в снегу ямку поглубже, устлал
хвоей,  развел огонька,  поел,  что было в  котомке,  и прилег отдохнуть.  И
петушка закрыл котомкой...  С устали он скоро заснул. Сколько он спал, долго
ли, коротко ли, только проснулся от петушиного крика.
   "Волки..." - мелькнуло у него в голове.
   Но хочет он подняться и не может,  точно кто его связал веревками. Даже
глаз  не  может открыть...  Еще  раз  крикнул петух и  затих:  его  вместе с
котомкой утащил из ямы волк.  Хочет подняться старик, делает страшное усилие
и  слышит вдруг знакомый лай:  точно где-то под землей залаял Музгарко.  Да,
это он...  Ближе, ближе - это он по следу нижним чутьем идет. Вот уже совсем
близко,  у  самой  ямы...  Открывает Елеска глаза  и  видит:  действительно,
Музгарко,  а с Музгаркой тот самый вогул,  первый его хозяин,  которого он в
снегу схоронил.
   "Ты здесь,  дедушка?  -  спрашивает вогул,  а сам смеется. - Я за тобой
пришел..."
   Дунул  холодный ветер,  рванул комья снега с  высоких елей  и  пихт,  и
посыпался он на мертвого Елеску; к утру от его ямки и следов не осталось.



    Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк.
    Клад


   Рассказ


   ---------------------------------------------------------------------
   Книга: Д.Н.Мамин-Сибиряк. "Золото". Роман, рассказы, повесть
   Издательство "Беларусь", Минск, 1983
   OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 27 апреля 2002 года
   ---------------------------------------------------------------------


I

   В  уездном  городе  Кочетове  "Сибирская гостиница" пользовалась плохой
репутацией,  как притон игроков и сомнительных сибирских "человеков",  каких
можно  встретить только в  сибирских трактовых городах,  особенно с  золотых
промыслов.  Чистая  публика  избегала останавливаться в  номерах  "Сибирской
гостиницы", но навертывались иногда проезжающие, попадавшие в эту трущобу по
неведению.  Днем в гостинице всегда было тихо, но жизнь закипала по вечерам,
и  далеко  за  полночь  окна  гостиницы светились огнями:  темные  сибирские
человеки играли в  карты,  кутили на  чужие  деньги и  весело хороводились с
подозрительными женщинами.  Общая зала всегда оставалась пустой -  сибирская
публика еще не привыкла к  трактиру,  и  только в  бильярдной громко щелкали
шары,  точно открывалась и  закрывалась какая-то громадная пасть,  лязгавшая
вершковыми зубами.  Старик-маркер,  в  войлочных туфлях и  длинном дипломате
неопределенного цвета, разбитой старческой походкой шмыгал около бильярда и,
считая очки, монотонно повторял недовольным тоном:
   - Сорок семь и двадцать четыре... двадцать четыре и сорок семь!
   Это  был мрачный субъект с  испитым,  желтым лицом и  моргавшими серыми
глазами.  Он  часто  морщился,  потому  что  простуженные ноги  давали  себя
чувствовать при  каждом неловком шаге.  Да  и  руки тоже болели у  старика -
сказывался старческий ревматизм.  Коротко остриженные седые волосы покрывали
угловатую голову,  точно серебряной щетиной, а когда старик упорно глядел на
кого-нибудь своими маленькими глазками - редкий выносил этот волчий взгляд.
   - Чего  уперся  глазами-то,  старый черт!..  -  ругались самые  отпетые
бильярдные завсегдатаи.
   Старик  презрительно улыбался и  машинально выкрикивал свои  маркерские
цифры.  Не одну тысячу верст сделал он, ходя около бильярда, а еще в силах и
может  ответить за  любого молодого.  Широкая сутулая спина  и  длинные руки
говорили о  недюжинной силе,  когда-то  сидевшей в  этом износившемся старом
теле;  но что было, то прошло, а теперь старый маркер все ходил около своего
бильярда,  как манекен.  Прислуга в  гостинице не  любила его за неуживчивый
нрав,  но хозяин его держал как ловкого человека на всякий случай -  он и из
беды выручит и других не выдаст. Вообще серьезный был старик, видавший виды,
не  то  что остальная трактирная прислуга,  набранная с  бору да с  сосенки.
Звали старика Галанцем - эту кличку он принес с собой в Сибирь из Расеи. Кто
он  такой и  откуда -  никто не знал,  да никто и  не интересовался:  просто
маркер Галанец - и все тут. Только когда старика сердили, он говорил:
   - Эх, вы, варнаки сибирские!..
   - А ты как в Сибирь попал, дедка?
   - Я?  Я -  другое...  Я по своему делу попал, а не по кнуту. Помирать в
Расею пойду... Надоело мне и глядеть-то на вас, варнаков.
   После каждого такого объяснения Галанец делался особенно мрачен и ходил
около своего бильярда темнее ночи. Разве они, холуи, могут что понимать? Он,
Галанец, с полковниками в аглецком клубе играл... да. Меньше полковника туда
и хода не было,  а это что за публика, и публика холуйская, и прислуга тоже.
Никакого обращения не понимает,  потому что настоящего никто и не видал. Эх,
кабы ноги Галанцу да  прежний вострый глаз,  бросил бы он давно эту немшоную
Сибирь!..  Так, видно, на роду было написано, чтобы с холуями валандаться...
От судьбы не уйдешь. Своих гостей старик презирал от всего сердца: разве это
настоящие господа,  - так, шантрапа разная набралась. Каждый норовит на грош
да пошире - одним словом, варнацкая публика.
   Тускло  горят  лампы  в  бильярдной.  В  буфете  стенные  часы  пробили
одиннадцать.  Галанец ходит с машинкой в руках чуть не с обеда.  Ноги у него
сегодня особенно ноют -  чуют,  видно, ненастье старые кости. На беду игроки
навязались неугомонные:  Вася  и  проезжий адвокат.  Оба  играют хорошо,  но
Галанец следит за игрой с презрительной улыбкой: разве так играют?
   - Смотри, распухнет шар-то! - дразнит адвокат Васю.
   Вася надувается,  краснеет и,  выцелив шар кием,  делает промах. Каждая
неудача заставляет его  отплевываться.  Он  в  смятой  крахмальной рубашке и
потертом пиджаке,  на  ногах туфли,  как и  у  маркера,  -  барыня,  значит,
осердилась и арестовала сапоги.  Молодое,  румяное лицо Васи хмурится,  и он
сердито  взмахивает своей  шапкой  белокурых  кудрей.  Этот  Вася  настоящий
мучитель для Галанца:  как свяжется с кем играть, так и не уйдет, пока огней
не погасят.  И зачем только живет человек в "Сибирской гостинице"? Приехал с
какой-то  барыней  да  и  околачивается третью  неделю,  а  прислуга  шу-шу,
шу-шу...   Оказалось,  что  Вася  состоит  при  барыне  аманом  и  чуть  что
напроказит,  она сапоги с него снимет, а потом не велит обеда подавать. Сама
запрется в своем номере и на глаза его не пускает.  Целый день так-то Вася и
перебивается в бильярдной, а прислуга смеется над ним же.
   - Что, Вася, ножки, видно, заболели?..
   - А ну вас к черту!  -  огрызается он. - Я вот ее задушу, тогда узнает,
какой я человек... А сапоги - плевать. В туфлях еще свободнее.
   Прислуга смеется,  а  Вася как ни в чем не бывало только башкой трясет,
как хороший коренник.  Барыня держала его в ежовых рукавицах. Да и было кому
держать:  высокая,  здоровая, как есть в настоящем соку. Из номера она редко
показывалась, и то больше по вечерам. Наверно, убежала от мужа с молодцом да
и гарцует в свою бабью волю -  так решила номерная прислуга.  Мало ли народу
околачивается в номерах - всякие и барыни бывают. Вася унижался до того, что
выпрашивал у швейцара сапоги, а у официантов занимал по двугривенному.
   Итак,  Вася играет с  адвокатом.  Сначала он  проигрывал,  но,  затянув
партнера, кончил партию несколькими ударами, как делают ярмарочные жулики.
   - Не вредно,  -  похвалил Галанец,  прищуривая от удовольствия глаза. -
Ловко сыграно.
   - А  ты  как меня понимаешь,  Галанец?  -  хвастался счастливый успехом
Вася. - Не смотри, что я в туфлях сегодня... Тебе дам десять очков вперед.
   - Подавишься...
   - Я? Давай, сейчас намочу тебе хвост, старому черту...
   Проигравшийся адвокат был  рад отвязаться от  партнера и  тоже принялся
поджигать старого маркера.  Положим, этот адвокат был прохвост и, проживая в
гостинице,   занимался  больше  всего  обыгрыванием  захмелевших  купеческих
сынков,  но  старому Галанцу показалось обидно,  что  над  ним смеются такие
прохвосты,  -  они задели его за живое место. "Ах вы... шильники!" - ругался
старик, молча выбирая кий. Он редко играл, но теперь нельзя было отказаться.
   - Если  обыграешь  Ваську,   закладываю  рубль,   -   поощрял  адвокат,
усаживаясь на диван. - Да нет, где тебе, Галанец...
   - Я  могу даже закрыть левый глаз,  -  хвастался Вася,  выпячивая грудь
колесом. - С одним правым глазом буду играть.
   - Ах вы,  шильники!..  -  ругался Галанец,  размахивая кием.  -  Да я в
аглецком клубе играл в Петербурге... с полковниками... Там меньше полковника
не  полагается,   а  не  то  чтобы  какая-нибудь  шантрапа.  Чему  смеетесь,
желторотые!
   Рассерженный  Галанец  сначала  сделал  несколько  промахов,  но  потом
успокоился и  кончил  партию с  треском,  как  играют только старые маркеры.
Вторую партию он кончил почти "с кия", не давая партнеру дохнуть.
   - Ах, ты... сахар!.. - ругался Вася, разбитый в пух и прах.
   В  это  время  Галанец  только  хотел  сделать  шара,  но  остановился,
посмотрел на Васю сбоку и спросил:
   - Как вы сказали, сударь?
   - Я говорю: сахар...
   У  Галанца задрожал в  руке кий.  Он  еще раз посмотрел на  Васю и  уже
вполголоса прибавил:
   - Карпу-то Лукичу сынком приходитесь?..
   - А ты почему знаешь?
   - Да  поговорка-то  ихняя...  Помилуйте,  как  мне-то  этакого слова не
знать?  То-то я все присматриваюсь к вам: лицо знакомое, а узнать не могу. А
вот поговорку-то узнал...
   Вася был сконфужен этим открытием и только таращил глаза на маркера.
   - Ну, что же вы остановились? - спрашивал адвокат.
   - Не могу... устал... - бормотал Галанец, бросая кий.


II

   Ночью в  каморке Галанца долго светился огонь.  Каморка была крошечная,
как нора,  где-то  под лестницей в  номера,  но все-таки свой угол,  где сам
большой,  сам маленький. В углу на столе горела дешевая жестяная лампочка, и
тут же стояла бутылка с водкой. Вася сидел на стуле, облокотившись руками на
стол, а Галанец кружился по комнате.
   - А про Поцелуиху слыхали? - спрашивал старик.
   - Это где клад-то?
   - Шш!.. - зашипел старик, поднимая руку. - Что вы, Василий Карпыч, еще,
пожалуй, услышат... Не таковское это дело, сударь.
   Вася засмеялся и  махнул рукой.  Это движение обидело старика,  но  это
было минутное чувство,  которое сейчас же  сменилось чем-то таким любовным и
ласковым...  Галанец  все  смотрел  на  него,  вздыхал и  время  от  времени
повторял:
   - Эх,  Василий  Карпыч...  а?..  Вася...  Ведь  еще  малюточкой,  можно
сказать,  на руках тебя нашивал,  и вдруг...  Эх,  Вася, Вася, нехорошо! Так
нехорошо,  что и не выговоришь... Какое уж это занятие - в аманах при барыне
состоять! Наши-то холуи зубы моют-моют, даже со стороны тошно слушать.
   - Замотался я...  ослабел...  - шептал Вася со слезами на глазах. - Сам
себя презираю... Хошь бы в маркеры куда поступить. Уеду куда-нибудь подальше
и  поступлю...  А  то  что же это за мода:  чуть прогулял лишний час,  она и
сапоги долой.
   - Да кто она-то, дама-то твоя?
   - А исправничья дочь, исправника Чистого...
   - Это Галактиона Павлыча?..  Ах,  боже мой,  боже мой!.. Как сейчас его
вижу, голубчика... Значит, дочка она ему-то?
   - Родная дочь...  Она замужем,  только уж очень избалована: если у мужа
денег нет, Анна Галактионовна и уедет.
   - А он-то как же, муж-то?
   - Ну,  он деньги и  добывает,  а как добудет -  она и воротится.  У ней
своих много, ну и дурит... Мужа в черном теле держит. Я выпью, дедка.
   - Пей,  голубчик...  Ах,  какое дело,  какое дело!.. И даже в уме-то не
представишь себе... Ежели бы такая дама подвернулася покойнику Карпу Лукичу,
да  он бы ее узлом завязал.  Вот какой был человек необыкновенный...  А  вы,
Василий  Карпыч,  насчет  сапог  не  сумлевайтесь;  мы  это  в  лучшем  виде
оборудуем. Ах, какое дело, какое дело!..
   - Мне вот только выпить, я ее убью, змею...
   - Зачем убивать,  Васенька...  Пусть ее  поживет:  не  ты,  так  другой
найдется.  Наскочит на такого хохоля,  что овечкой сделает... Ну, да это все
пустое.  Погоди,  оборудуем...  Вот что,  Вася,  ты не ходи туда, в номер, а
ночуй здесь, у меня. Я на полу прилягу, а ты на кровать...
   - А она искать меня будет.
   - Пусть  поищет...   А  то  я  и  сам  схожу  к  ней.   С  полковниками
разговаривал, небось, тоже в зубах у нас не завязнет. Так прямо и скажу: я и
папеньку вашего Галактиона Павлыча даже весьма знал,  уж вы извините,  а это
не порядок...
   - Ну?
   - А то как же,  Вася?  В женскую,  мол,  вашу часть я не вхожу,  а свою
мужскую могу понимать и даже превосходнее других прочих.
   - Нет, ты не ходи: плевать... Пусть ее разорвет со злости.
   Вася обрадовался предложению Галанца и сейчас же улегся на его кровать.
Он даже улыбался при мысли,  как будет рвать и метать Анна Галактионовна, э,
плевать,  пусть лопнет!  Правда,  кровать у  Галанца,  вымощенная из  старых
досок,  гнулась и трещала под ним,  да и ноги пришлось согнуть,  но все-таки
лучше,  чем слушать там,  в  номере,  попреки да ругань.  Старик в это время
успел устроиться на  полу,  охая и  покряхтывая.  Он потушил свою лампочку и
долго ворочался на своем жестком ложе.
   - Василий Карпыч, вы спите?
   - А... нет, не сплю... - бормотал впросонках Вася. - А что?
   - Да так... Вот лежу и про клад все думаю.
   - Про какой клад?
   - А на Поцелуихе.
   - И не думай лучше:  ничего не придумаешь.  Отец в землю от этого клада
ушел...
   - Ах,  боже мой, кому ты сказываешь-то, Вася? Ты меня бы спросил лучше,
как это самое дело было... Да. Тебя еще тогда и на свете не было...
   - Рассказывай...
   Пауза.  Старик пошарил рукой по  полу,  угнетенно вздохнул и  сел.  Его
старые глаза через окружавшую ночную темноту глядели вдаль,  далеко,  на то,
что случилось тридцать лет назад. Ах, как все это было давно, и вместе точно
все случилось вчера!
   - Я  тогда в аглецком клубе маркером служил,  -  начал старик,  разводя
руками.  -  Ну,  а "Дрезден" в Конюшенной -  модные номера так назывались. В
"Дрездене" у меня швейцар был знакомый.  Так вот этот швейцар -  Никитой его
звали -  и  приходит ко мне этак с утра,  когда еще господа в номерах спали.
"Григорий,  -  говорит,  -  дело  до  тебя  есть".  "Какая-такая потребность
случилась?" -  говорю я.  "А такая,  -  говорит, - не вдруг и выговоришь..."
Говорит это, а сам смеется. Хорошо. Ну, он и рассказывает: приехали, грит, в
"Дрезден" два господина, не то, чтобы настоящие господа, да и к купцу нельзя
применить.  Заняли, грит, лучший номер и сейчас спать; целые сутки спали. Мы
уж,  грит,  хотели полиции объявлять,  ну,  а  они  в  этот раз и  проснись.
Потребовали самовар,  водки и закуски.  Фициант подает им все в порядке, как
следует порядочным господам,  а они его на смех подняли.  "Ты,  - грит, - за
кого нас принимаешь?" Всю эту номерную закуску назад,  а заказали себе целое
блюдо  телячьих  почек  и  четверть  водки.   "Это,  -  грит,  -  по-нашему,
по-сибирски"...  Ну,  обнаковенно,  прислуге это  самое дело удивительно,  а
управляющий  даже   сконфузился,   потому   в   "Дрездене"  первые   господа
останавливаются,  а тут сразу такое безобразие.  Однако все исполнили... Что
же ты думал,  они вдвоем целую четверть выпили и целое блюдо почек оплели, а
сами  даже  ни  в  одном глазу.  Люди  как  люди.  Повременили малое место и
заказали обед,  за обедом опять пили всячины, а сами опять ни в одном глазу.
После обеда посылают за  мной,  чтобы я  ложу им  в  оперу достал.  "Как,  -
говорит Никита, - записать прикажете в кассе?" "Граф Кивакта и князь Эншамо*
- так и запиши".  Ну,  Никита добыл им билет,  вечером они поехали.  Там уже
капельдинеры встречают по-своему:  ваше  сиятельство,  пожалуйте...  Хорошо.
Прослушали они одно действие,  сходили в буфет, а потом и заснули в ложе-то.
Натурально вся публика на них воззрилась... Сейчас капельдинер разбудил их и
говорит:  "Так  и  так,  ваше сиятельство,  никак невозможно,  чтобы спать в
театре". А те ему: "За свои-то деньги нельзя?" "Уж это как вам будет угодно,
а  только начальство...  порядок..."  Тогда они встали и  ушли,  а Никиту на
другой день  опять  в  театр:  откупи нам  эту  самую ложу  на  целый месяц.
Хорошо... Вася, да ты никак спишь?
   ______________
   * Кивакта и Эншамо - названия двух речек в тайге.

   - Нет, не сплю... Кто же это такие были?
   - А  ты слушай...  Откупили они ложу в  театре,  а сами опять призывают
Никиту и  прямо подносят чайный стакан водки.  Никита и  в рот этого вина не
брал, да и должность у него такая, чтобы всегда быть в аккурате. "Не могу, -
грит,  -  ваше сиятельство..." "А ежели, - грят, - не можешь, так пошли кого
поумнее себя".  Ну,  один лакеишка выискался было,  а только не вытерпел: на
втором стакане ослабел,  под руки его из номера вывели. А они в амбицию: что
это, грят, у вас за номера такие, ежели удовольствия себе получить нельзя за
свои  деньги?  Одним словом,  куражатся,  и  никакого с  ними  способа.  Вот
Никита-то  и  пришел ко мне:  выручи,  Григорий.  А  надо тебе сказать,  что
смолоду я  очень был  набалован и  водки принимал до  неистовства -  недаром
Галанцем прозвали.  На Васильевском острову галанцы летами наезжали, ну, так
я  с  ними  хороводился:  никто  супротив них  не  может  устоять касательно
выпивки,  а я даже превосходнее их себя оказывал. Конечно, глупость это наша
одна...  Так за это качество и  прозвали меня Галанцем.  В  праздник нарочно
меня наши водили в гавань,  чтобы галанцев конфузить. Хорошо... Вот Никита и
пришел за  мной,  чтобы я  в  "Дрезден" к  ним  завернул ублаготворить ихних
гостей.  Опять-таки моя глупость была: пошел. Ну, прихожу это в номер и даже
диву дался -  таких два  осетра,  что даже попревосходнее галанцев настоящих
будут. Как два дубовых корабельных бруса... ей-богу!.. Признаться сказать, я
даже этак маленько оторопел,  потому как  сам  ростом не  дошел в  настоящую
меру.  Они поглядели этак на  меня:  "Можешь?"  "Могу,  ваше сиятельство"...
Натурально сейчас чайный стакан водки и  сейчас другой,  а я им:  "Позвольте
третьим закусить"...  То-то глупость...  Как я  третий-то выпил,  тогда один
встал,  подошел ко мне,  обнял и расцеловал.  "Вот это, - грит, - по-наш