Фролов  или  Донцов  и  родом  не  из
Баталпашинска, а из Ленинграда или Саратова?
     Я не знал и никогда уже не узнаю,  зачем  он  оказался  в  районе
Опытной станции,  с каким заданием его сбросили. Но этого не добился и
Гюберт.
     Между тем  мое  время  уплотнилось  еще  более.  Я стал не только
учеником,  но и учителем.  Гюберт вызвал меня к  себе  и  сказал,  что
поручает мне обучение одного парня.
     - Что от меня требуется? - опросил я.
     - Его  надо  основательно познакомить с Москвой.  Он должен иметь
представление о ней,  как любой москвич.  В вашем  распоряжении  будут
карта и справочник.
     Мне оставалось только принять приказание к пополнению.
     Я ожидал  почему-то,  что  учеником окажется немец,  но комендант
Шнабель привел ко мне русского.
     - Константин, - назвал он себя при знакомстве, не сказав фамилии.
     По виду ему было не больше двадцати пяти - двадцати шести лет.
     "Что же  тебя,  подлец,  толкнуло идти в услужение к фашистам?  -
подумал я, взглянув ему в глаза. - Смерти испугался?"
     По опыту я знал, что пути к душе человека очень часто непроходимо
трудны.  Познакомившись с  Константином,  я  сразу  почувствовал,  что
никакого душевного контакта между нами не будет.
     Константин показался мне человеком чрезвычайно  тяжелым,  с  явно
угнетенной   психикой.   В   выражении   его   худого,  истощенного  и
малоподвижного лица проглядывала не только смертельная  усталость,  но
еще и тупое безразличие, равнодушие ко всему, что его окружало. Жизнь,
видно,  основательно выжала, высушила его. Его скорбные глаза смотрели
отчужденно, а подчас я подмечал в них глубокую опустошенность.
     Я невольно сравнивал его с Проскуровым:  в том бурлила жизнь, а в
этом уже свила себе гнездо смерть.
     За два занятия я с невероятным трудом вытянул из  него  несколько
слов,  не относящихся к делу, и узнал, что он бывший кадровый офицер в
звании старшего лейтенанта, окончил Орловское танковое училище, в плен
к немцам попал в бессознательном состоянии, тяжелораненым. И все.
     На занятиях он молчал,  безразлично смотрел на меня и в ответ  на
мои  объяснения угрюмо кивал головой.  За два урока он не задал мне ни
одного вопроса.
     После второго  урока  я  отпустил  Константина и решил проверить,
куда он пойдет.  Мне хотелось узнать, где он живет: на Опытной станции
или в городе?  Лучше всего было сделать это из комнаты Похитуна,  окно
которого выходило во двор.
     Похитун отдыхал,  лежа  на  неубранной  постели,  задрав  ноги  в
сапогах на спинку кровати. В комнате пахло водкой и чесноком.
     Заговорив с  Похитуном,  я  смотрел в окно:  Константин,  опустив
голову,  медленно пересек двор и скрылся в двери дома,  где размещался
Курт Венцель и другие младшие офицеры.  Значит,  жил он,  как и я,  на
Опытной станции. То, что я не видел его ранее, не удивило меня.
     - Дождь все сыплет? - спросил Похитун, не меняя позы.
     Я ответил, что дождь перестал.
     - В город заглянем?
     Как я мог возражать, когда только и думал о городе!
     Но пошли  мы  не  сразу,  а  после  обеда.  Зашли  в казино.  Оно
пустовало.  За единственным столиком сидели три эсэсовца, пили водку и
громко  разговаривали.  На  помосте  дребезжал  плохонький  оркестр из
пианино,  аккордеона и скрипки.  Тщедушный,  обросший щетиной румын  с
огромными,  на  выкате,  глазами  пиликал  на скрипке,  и она издавала
фальшивые,  тянущие за душу  звуки.  От  них  даже  на  лице  Похитуна
обозначилась гримаса страдания.
     - Мерзавец мамалыжник,  что вытворяет!  -  произнес  он,  покачав
головой, и потянул меня к стойке.
     У меня в кармане были считанные гроши,  положенные деньги  должны
были выдать лишь завтра,  но о наличии этих грошей Похитун знал с моих
слов.  Мы выпили по стопке водки, и Похитун, как всякий пьяница, сразу
осоловел.  На  него  напала болтливость.  Он взял меня под руку,  и мы
зашагали по городу.
     За эту   неделю   я   сравнительно   хорошо  изучил  Похитуна.  Я
догадывался, что ему приказано приглядывать за мной и что он неспроста
сам предлагает мне прогулки в город.
     Но я понимал также,  что моя водка и мои деньги  тоже  устраивают
его и что о распитии водки за мой счет он доносить Гюберту не станет.
     Чем больше узнавал я  Похитуна,  тем  больше  поражался.  Даже  в
пьяном  состоящий  он легко разбирался в головоломных шифрах и никогда
не допускал ошибок.  Язык его заплетался,  когда он говорил об обычных
вещах,  но,  как  только  речь  заходила о делах профессиональных,  он
изменялся  до  неузнаваемости.  У  меня  сложилось  впечатление,   что
шифровые  и  кодовые  вариации  так  прочно  засели в его голове,  что
говорит он о них чисто автоматически.
     Похитун был  в  жесточайшей вражде с самой элементарной гигиеной.
Он не пользовался зубной щеткой,  обходился  без  носового  платка,  с
отвращением  относился  в  чистому белью.  Кровать его неделями стояла
неубранной,  полотенце было черным-черно.  В баню его загнали чуть  не
насильно,  под  угрозой  ареста,  когда  всему личному составу станции
делали противотифозные прививки.
     Я испытывал к нему непреодолимое чувство брезгливости,  но с этим
приходилось мириться:  Похитун был мне нужен,  и пока я  не  видел  на
Опытной станции другого человека,  которого можно было бы использовать
в своих интересах.
     Мы шли  по  самой  людной  улице города.  Миновали "Арбайтсдинст"
("Биржа  труда"),   "Ортокоммандатур"   ("Местная   комендатура").   Я
внимательно   ощупывал  взглядом  стены  домов,  заборы,  но  сигналов
Криворученко не находил.  Мы свернули на поперечную улицу, прошли мимо
сожженного  здания  кинотеатра,  в  который когда-то водила меня жена.
Рядом  уцелело  каменное  помещение  бывшей  пищеторговской  столовой.
Сейчас  на нем висела небольшая вывеска с надписью на немецком языке -
"Зольдатенхейм" ("Солдатский клуб").  На перекрестке свернули еще раз,
прошли квартал и очутились возле парикмахерской.  Над входной дверью в
нее,  на куске железа,  желтым по черному красовалась  предупреждающая
надпись:  "Нур фюр ди цивильбефолькерунг" и тут же по-русски!  "Только
для гражданского населения".
     Глаза мои скользнули ниже вывески,  правее дверей,  - и я едва не
вскрикнул от радости. Наконец-то! Вот он, долгожданный сигнал! Вот он,
условный знак!
     Это было настолько неожиданно,  что я усомнился:  не галлюцинация
ли?  Я так долго ждал сигнала,  так много думал о нем!  Но нет, ошибки
быть не могло.  На углу дома я увидел еще один такой же знак.  И тут и
там было написано:  "К/4".  Расшифровывалось это просто:  "К" - значит
Криворученко,  а "4" - вчерашнее число.  Но это было понятно лишь мне.
Даже такой маститый специалист по шифру,  как Похитун, не мог обратить
внимания  на  эту  надпись.  Она  не  вызывала   никаких   подозрений.
Всевозможных  надписей,  цифр,  указателей  и предупреждений на стенах
было полным-полно.
     Криворученко использовал    для   сигнала   первый   из   четырех
разработанных нами вариантов, самый простейший, и сразу достиг цели.
     Значит, Семен уже появлялся в городе!
     На радостях  я  способен  был  выкинуть  что-нибудь  такое...   И
выкинул: прыгнул через лужу на тротуаре, а Похитун, державшийся за мою
руку и потерявший точку опоры, угодил в лужу.
     - Куда вас несет?  - обиженно заворчал он. - Что вас, сзади жжет,
что ли?
     - Это шнапс действует, - отшутился я.
     Границы моего мира раздвинулись.  По договоренности я обязан  был
сейчас  же  подать  ответный  сигнал,  дать  знать,  что  у  меня  все
благополучно,  что я заметил знак,  но сделать этого не  мог  -  мешал
Похитун.  Он,  конечно,  мог  помешать  мне и завтра,  но я был твердо
уверен,  что так или иначе найду выход и на несколько  минут  останусь
один.
     Обратный путь мне показался необыкновенно приятным.  Улицы города
выглядели  как  будто  приветливее,  а  дорога через лес - не такой уж
грязной.
     Голова моя  была  полна  радостных мыслей.  Я думал над тем,  где
обосновался Семен с радистом,  как и под видом кого пробрался в город,
днем или ночью. Я шел, насвистывая, и думал о близкой встрече.

                          16. ЗНАК - "СК/4"

     Гюберт будто почувствовал, какие надежды я возлагаю на этот день,
и сломал все мои планы.  Еще до обеда, во время урока по радиоделу, он
вызвал меня и спросил:
     - Советских писателей и их произведения вы, я надеюсь, знаете?
     Я ответил, что не очень, но основные знаю.
     - Тогда никуда не отлучайтесь,  - предупредил он. - Вы мне будете
нужны.
     Я молча повернулся и вышел, проклиная в душе Гюберта.
     Я не суеверен,  но мне вдруг показалось, что приказ Гюберта может
быть как-то связан с моим желанием пойти сегодня в город.
     Но город  я  все-таки посетил,  хотя и не мог подать Криворученко
ответный сигнал.
     Уже вечером меня вновь пригласили к Гюберту.
     - Поедемте, - сказал он.
     Мы вышли  со  двора  и  уселись в громоздкий вездеход,  в котором
ожидал нас худощавый немец в военной форме.
     - Познакомьтесь, - предложил Гюберт.
     Я подал руку и назвал себя.
     - Отто Бунк, - отрекомендовался наш спутник.
     Так я впервые увидел помощника Гюберта, долго отсутствовавшего.
     Поездка, занявшая более трех часов, никакого интереса для меня не
представила. Машина остановилась на окраине города, возле обшарпанного
дома.  Мы вошли,  и в угловой комнате я увидел груду книг, сваленных в
беспорядке.  Гюберт распорядился просмотреть их и отобрать те, которые
принадлежат   перу   советских  писателей.  Видимо,  они  понадобились
Гюберту, коль скоро он сам поехал сюда.
     Я принялся за работу, а Бунк и Гюберт, светили мне фонарями.
     В этой  книжной  свалке,  которую  я  добросовестно  перетряхнул,
набралось  десятка  два  интересующих  Гюберта  книг.  Я  нашел томики
Федина,  Серафимовича,  Сейфуллиной,  Фадеева,  Горбатова   и   других
известных мне писателей.
     Бунк увязал книги и положил в машину.
     И лишь на обратном пути я кое-что извлек для себя.  Гюберт и Бунк
говорили  по-немецки  о  положении  на  фронтах,  о  смерти  какого-то
знакомого им обоим полковника,  о том, что Габиш никак не избавится от
ревматизма.  Потом Бунк сказал,  что неподалеку от города  разместился
новый   авиаполк   тяжелых  бомбардировщиков  авиации  стратегического
назначения, что он уже успел познакомиться с некоторыми офицерами.
     Когда машина подъехала к Опытной станции и Гюберт сошел на землю,
со стороны города послышался сильный взрыв.
     За ним последовал второй,  третий, четвертый. Я насчитал их шесть
подряд.
     Гюберт постоял, вслушиваясь, и обратился к помощнику:
     - Это еще что за новость?
     Отто Бунк недоумевающе пожал плечами.
     - Позвоните в город и выясните, - приказал Гюберт.
     И мы прошли во двор.
     Когда я дошел до порога своего дома и взялся  за  дверную  ручку,
грохнули   еще   два   взрыва,   правда   слабее,  чем  первые:  затем
прострекотали длинные автоматные очереди, щелкнуло несколько одиночных
выстрелов, и все стихло.
     Я не меньше Гюберта заинтересовался тем,  что произошло в городе.
Но через кого узнать? Ничего не поделаешь, придется потерпеть...
     Не зажигая света, я улегся в постель. В комнате было тепло и даже
уютно. Я погрузился в размышления. Пораздумать было над чем. В который
раз за этот неудачный день я  стал  суммировать  все,  что  мне  стало
известно об Опытной станции и что надо было сообщить на Большую землю.
В том, что связь с Большой землей наладится в самое ближайшее время, я
нисколько  не сомневался.  Не сомневался и в том,  что мы встретимся с
Семеном,  хотя не имел еще ни малейшего представления,  когда,  где  и
как. Но я знал, твердо знал, что найду выход.
     Кажется, я уже задремал,  когда кто-то вошел в комнату и  включил
свет.  Это  был  Похитун.  У  него  была дурацкая привычка садиться на
кровать. Сейчас он тоже плюхнулся на одеяло у меня в ногах.
     - Сволочи!..   Что  они  хотят  этим  доказать?  -  сказал  он  с
нескрываемым раздражением. - Все равно выловят всех до одного.
     - О ком это вы? - спросил я с удивлением.
     - Вы знаете, что произошло в городе?
     Я покачал головой.
     - А взрывы?
     - Слышал и взрывы и пальбу.
     - Вот, вот... Это местные бандиты. Сволочи!..
     Я понимал, кого Похитун именует бандитами. Знал я, что, возможно,
Раух подслушивает нашу беседу.  Учитывал и то,  что Похитун  мог  быть
специально подослан ко мне. Но решил поддержать беседу.
     Из наблюдений и разговоров,  подслушанных на улице,  в  казино  и
даже   на   Опытной   станции,  я  понимал,  что  в  городе  действует
патриотическое подполье,  но точно не знал еще ничего. Я надеялся, что
Похитун по обыкновению выболтает что-нибудь.
     - Что же они вытворяют? - спросил я.
     Похитун встал и заходил по комнате своей ныряющей походкой.
     - Подняли на воздух казарму батальона СС и швырнули две гранаты в
гестапо. Убиты девять офицеров и что-то около шестидесяти солдат...
     - А  куда  смотрит  комендант,  начальник  гестапо?!  -  Я   даже
привстал, имитируя испуг и возмущение.
     - Миндальничают,  вот что я скажу.  А  надо  хватать  из  жителей
каждого десятого без разбора,  не считаясь ни с полом, ни с возрастом,
и стрелять! А еще лучше - вешать. Вешать беспощадно - среди дня, прямо
на  улице,  на столбах,  на воротах!..  У них организация!  Это не так
просто. Нужен террор! Понимаете - террор.
     Я сел, опустил с кровати ноги и закурил.
     - Вешать,  террор, это все хорошо. Только... знаете ли, поверить,
чтобы в этом маленьком городке существовала организация...
     - Хм...  Вы хотите сказать,  что это никакая  не  организация,  а
просто   кучка   головорезов   из  окруженцев?  А  электростанция?!  -
воскликнул Похитун.  - Почему на прошлой неделе  четыре  дня  не  было
света в городе? Почему, я вас спрашиваю? Это тоже кучка головорезов? А
помните, мы шли с вами и наткнулись на шлагбаум около автобазы?
     - Ну,  помню. Ремонт канализации, и проезд через два квартала был
закрыт...
     - "Канализация,  канализация"!  - передразнил меня Похитун. - Это
для дураков. Но мы-то с вами не дураки. Хм... Канализация! Хорошенькая
канализация!  Улица на протяжении двух кварталов была заминирована. За
ночь  подорвались  сразу  три  машины.  Это  вам   что?   Тоже   кучка
головорезов? Ничего себе, кучка. Вот ведь что делают, подлецы!..
     В душе я торжествовал.  Мои предположения  оправдались:  и  здесь
советские  люди  не  склонили  головы  перед  оккупантами.  В  городе,
несомненно,  существует и действует подпольная группа. И группа хорошо
организованная.  Подорвать  казарму  и  помещение  гестапо  совсем  не
просто. Это предприятие рискованное и сложное, требующее подготовки и,
главное,  смелых  людей.  А  такими  людьми могут быть только истинные
патриоты.
     Похитун продолжал ходить взад и вперед, шаркая ногами.
     Я нарушил затянувшуюся паузу и сказал:
     - Хорошенькое дело! Так они, чего доброго, и к нам еще сунутся...
     - А что вы думаете?  - подхватил Похитун.  - И сунутся. Им нечего
терять. В этом-то и вся суть...
     Я не ожидал от него подобной паники,  и мысль о том,  что Похитун
специально подослан ко мне, отпала.
     Мы поговорили еще  немного  об  активности  "бандитов",  а  потом
переключились на другие темы.  Я предложил совершить вылазку в город и
посидеть в казино.
     - По случаю чего? - осведомился Похитун.
     - Сегодня получил монету.
     - Ах,  вот оно что...  Готов, готов! Но я вижу, что и вы не дурак
выпить. А?
     - Все хорошо в меру, - заметил я. - Так пить, как вы, я не могу.
     Похитун потер  руки  и  опять  уселся  на   кровать.   Он   начал
рассказывать  сальные,  плоские  анекдоты,  причем,  еще не договорив,
начинал смеяться.  Ему  казалось,  что  смешно  и  мне,  но  я  только
улыбался.  Меня смешили не анекдоты,  а сам Похитун. Я улыбался и в то
же время  обдумывал  один  ход.  Мне  очень  хотелось  узнать  фамилию
Доктора,  у  которого  я  гостил,  и  мне казалось,  что удобнее всего
попытаться выведать это у Похитуна.  И я придумал.  Я принялся  чесать
руки.
     Похитун вначале не обращал на это внимания, а потом спросил:
     - Вы что чешетесь? Чесотку подхватили?
     - Не знаю,  - ответил я и нахмурился.  - У меня все время чешется
после знакомства с вашим врачом.
     Похитун поднял свои вылезшие брови:
     - С каким врачом?
     - К которому я ездил.
     Похитун хрюкнул и рассмеялся.
     - Виталий Лазаревич такой же врач, как мы с вами. И его экзема не
заразна.  Я с ним спал на одной койке и вытирался одним полотенцем.  У
вас повышенная мнительность. Натрите руки водкой. Это лучшее средство.
     Я обещал воспользоваться советом,  зевнул и сказал Похитуну,  что
хочу спать.
     - Ну и спите себе, - разрешил он и оставил меня в покое.
     Мне даже не верилось,  что ход,  предпринятый мною и  к  тому  же
очень примитивный, себя оправдал.
     Значит, Доктор и есть тот самый Виталий  Лазаревич  Шляпников,  с
которым  имели дело наши контрразведчики.  Как тесен мир!  Встретились
все "знакомые"!
     Я встал,  открыл  печную  дверцу,  порылся  в теплой золе,  нашел
крепкий уголек,  сунул его в карман своего плаща,  выключил свет и лег
спать.
     С утра со мной  занимался  немногословный  и  педантичный  радист
Раух.
     От него трудно было услышать лишнее слово.  Он говорил  только  о
том,  что мне следовало знать.  Занимались два часа: час - фото, час -
радиодело.
     Потом явился Константин.  Я разложил на столе план Москвы, усадил
ученика и поставил перед ним задачу:  каким  маршрутом  быстрее  всего
добраться  с  Курского  вокзала  на  Савеловский.  Он  сделал  это без
затруднения и именно так, как сделал бы я. Затем мы побродили с ним по
Малому  и  Большому  кольцу,  покружили по кривым арбатским переулкам,
въехали  в  Москву   с   Ярославского,   Ленинградского,   Рязанского,
Дмитровского и других шоссе.
     Константин не изменял себе  и  оставался  таким,  каким  был  при
первой  встрече:  отчужденным,  угрюмым,  глядящим  исподлобья  и даже
враждебно.
     Иногда по блеску в его глазах мне казалось, что он хочет спросить
меня о чем-то,  не относящемся к занятиям.  Я с интересом ждал от него
живого слова, но блеск сейчас же угасал, и лицо Константина оставалось
мертвенно-неподвижным.
     А может  быть,  все  это мне только казалось,  потому что я этого
хотел и ждал?
     После занятий с Константином я попал в лапы Похитуна.  Прежде чем
приступить к разбору очередной шифровальной  комбинации,  мы  уточнили
время, когда отправимся в город.
     И никто  не  знал,  что  творилось  у  меня  в  душе,  никто   не
догадывался,  что  означает  для  меня  сегодняшний  день.  А день был
необычен,  и уж я-то забыть об этом не мог.  Я знал, что все советские
люди,  где  бы  они  ни находились - в огне переднего края,  в суровой
Сибири,  в знойной Средней Азии,  в тылу врага,  в партизанском отряде
или в лапах фашистов, за колючей проволокой или в застенках гестапо, -
всюду-всюду,  хотя бы только в сердце и молчаливо,  как  я,  празднуют
двадцать   пятую   годовщину   Советской   власти,  годовщину  Великой
Октябрьской революции.
     Я был горд тем,  что продолжаю дело, начатое нашими отцами. Я был
горд тем,  что тоже нахожусь на линии огня,  что  здесь  мой  передний
край,  что моя вахта не менее сложна, опасна и ответственна, чем любая
другая.
     После окончания занятий меня вызвали к Гюберту.  Сердце екнуло: а
вдруг он и сегодня сорвет вылазку в город?
     Гюберт усадил меня против себя,  и я сразу заметил необычное:  он
остановил внимательный и пристальный взгляд на моих руках.
     Но он допустил промах. Я сразу увязал его интерес к моим рукам со
вчерашним моим ходом.  Ясно,  что  Раух  подслушивал  мой  разговор  с
Похитуном.
     - Как вы себя чувствуете? - поин