большой моцион,
не вредный в нашем возрасте. Не возражаете?
     - Наоборот, приветствую.
     - Ну и прекрасно!
     Говорил он с бодрыми интонациями,  и если  притворялся,  то  надо
сказать - мастерски.
     - Это все,  что у вас с собой?  - спросил он,  показав глазами на
мой чемоданчик.
     - Да.
     - Молодец! Я сам люблю путешествовать налегке.
     Когда мы вошли в парк, я, в свою очередь, спросил Доктора:
     - Здесь как будто много санаториев?
     - Порядочно.  Но это не санатории.  Санаториями  они  именовались
недолго, с момента воссоединения с так называемой "ридной Украиной" до
июня сорок первого года.  А теперь они обрели свои  имена,  полученные
при рождении: виллы, пансионы, отели. Через полгодика можете заглянуть
сюда без всякой путевки,  а просто с денежками в кармане.  Без всякого
бюрократизма.  Деньги  на  кон,  и  вы  получите все,  что желаете:  и
лечение,  и питание,  и разные удовольствия. Мало вам койки - снимайте
комнату;  мало комнаты - берите две; мало двух - арендуйте целую виллу
вместе с поварами,  врачами,  няньками и кухарками. Вот так, мой друг.
Ясно?
     - Вполне.
     - То-то... Кстати, вы этот подвиг совершили впервые?
     - Что вы имеете в виду?
     - Визит с той стороны.
     - Да, впервые.
     - Поздравляю. От души поздравляю.
     - С чем?
     - С удачей. Часто, по поговорке, первый блин получается комом.
     Я должен был согласиться, что бывает и так.
     - А мне вы ничего не привезли? - Поинтересовался Доктор.
     - Привез небольшой сверточек, - сказал я и хотел было достать его
из чемодана.
     - Нет,  нет, - остановил меня Доктор. - Это не к спеху. Дома... А
вы никогда на курортах не бывали?
     - Приходилось.  Я  ведь  железнодорожник,  раз   в   год   билеты
бесплатные...
     Доктор начал  распространяться  о  том,  какое   профилактическое
значение  имеют  курорты  даже  для  людей  здоровых,  но потом быстро
перешел на другую тему и заговорил о событиях на фронте.
     Я слушал его и гадал,  тот ли это Доктор - Шляпников, о котором я
был наслышан от полковника Решетова,  или другой,  не имеющий  к  тому
отношения. По внешнему виду, по речи и манерам я не решался определить
его профессию и в душе завидовал детищу Конан-Дойля, такому психологу,
как  Шерлок Холмс.  Я лишь подметил,  что мой новый знакомый отличался
живостью характера и, можно сказать, этакой милой непосредственностью.
Она  сказывалась  хотя бы в том,  что он вел разговор без определенной
последовательности,  и еще в том,  что с  ним  я  не  чувствовал  себя
связанным.
     Я понимал,  что этот стиль может быть искусственным, но далеко не
всем   это  искусство  удается.  Такой  тип,  как  Доктор,  мог  сразу
расположить к себе  человека,  забраться  к  нему  в  душу,  завоевать
симпатию.
     Мы неторопливо  бродили  по  чистым  уличкам  города,   а   через
час-другой  я  имел  полное  представление об этом курортном местечке.
Доктор   оказался   толковым   гидом:   он   показал    мне    местные
достопримечательности,  перечислил все минеральные источники, объяснил
их лечебные свойства, рассмешил несколькими местными анекдотами.
     Уже вечерело, когда мы подошли к его дому - небольшому коттеджу в
стиле "курортной готики", сплошь увитому плющом.
     Нас встретила  пожилая полная женщина.  Доктор попросил ее подать
нам обед и представил мне  как  свою  хозяйку,  владелицу  дома,  жену
видного украинского националиста,  сподвижника небезызвестного Степана
Бандеры.
     "Рыбак рыбака  видит  издалека",  -  подумал я,  входя в комнаты,
отведенные  Доктору.  Обе   комнаты   поразили   меня   неряшливостью,
беспорядком.  Постель была не убрана,  повсюду валялись окурки, у стен
стояли пустые бутылки из-под вина, на диване высился ворох неглаженого
белья...
     Доктор вел себя со  мной  запанибрата,  как  старый  знакомый,  и
посторонний мог подумать,  что вот, мол, закадычные друзья встретились
после долгой разлуки.
     - Вот  и  моя  обитель,  друже,  -  весело сказал Доктор,  бросая
макинтош и шляпу на комод. - Располагайтесь как дома.
     Меня удивило,  что  Доктор  не  снял перчатки из серой замши.  Он
развязал галстук,  закурил и плюхнулся на  диван,  пригласив  сесть  и
меня.
     Я раскрыл чемодан,  достал сверток - посылку Гюберта -  и  вручил
доктору.  Он  развязал  бечевку,  содрал  целлофан и извлек из свертка
конверт и плоскую коробочку из плотного картона.
     Внимательно оглядев ее, он усмехнулся и положил на стол.
     - Что ж,  - пробормотал он, распечатывая письмо, - будем считать,
что  экзамен  сдан.  Вы  оказались  парнем нужной чеканки.  Похвально,
похвально! Я сам тоже не из любопытных.
     Доктор прочел письмо, фыркнул и подал его мне.
     - Вам будет невредно узнать о кое-каких чертах  характера  своего
начальства...
     Я пробежал письмо.  В  нем  шла  речь  исключительно  об  успехах
Гюберта на охоте,  об убитой дичи,  о достоинствах охотничьих ружей...
Письмо не представляло никакого интереса.
     - Ну как? - спросил Доктор.
     - Охота... Занятие полезное... Я тоже с малых лет грешу.
     - Угу,  - протянул Доктор. - Вы, значит, тоже? Ага... Ну, прошу к
столу. - Он сунул руку за спинку дивана и достал бутылку с вином.
     Мы уселись за круглый стол. Посередине красовалось блюдо с хорошо
зажаренным кроликом.
     Доктор наполнил хрустальные стопки и предложил тост:
     - Выпьем за осторожность и осмотрительность! У вас были все шансы
влипнуть с этим пакетом...
     Чтобы не  показаться  нарочито  осторожным,  я  залпом  опорожнил
стопку  и  в  душе  выругал Доктора за коварство:  он угощал чистейшим
спиртом.  Жидкий огонь мгновенно заструился по жилам.  В голове  сразу
зашумело.
     - Забористая штуковина,  дьявол ее побери! - воскликнул Доктор. -
А  что...  морщитесь?  Если  не  любите,  не  пейте!  Я  не  сторонник
насилия... А гауптман Гюберт какой-то маньяк. Да, да... Именно маньяк.
Расскажите  ему  о  тетеревином  выводке,  глухарином токе или берлоге
медведя и предупредите, что вся эта прелесть находится где-то у чертей
на куличках,  - он все равно полезет искать сломя голову.  И найдет...
Жив не будет,  а найдет! Габиш ему давно накаркал, что когда-нибудь он
сам  вместо  тетерева  угодит  под партизанскую пулю и из него сделают
чучело.  А он хоть бы что!  Диву даюсь.  Человек не глупый,  далеко не
глупый, а вот с этакой странностью. Охотиться во время войны, на чужой
территории,  где все кишмя кишит этими "патриотами",  - это же нелепо,
неумно,  дико! А попробуйте ему сказать. Ого! Даже не пытайтесь... Ну,
а вы зачем ко мне пожаловали?
     Я в   недоумении  положил  вилку  и,  проглотив  кусок,  невольно
улыбнулся:
     - Уж вам это лучше знать.
     - Ясно,  ясно...  Доктор должен все знать,  все уметь,  ничего не
бояться,  ни  от  чего  не  отказываться  и никогда не ошибаться.  Так
повелось. Я к этому уже привык. Иначе...
     Что "иначе",  он  не договорил,  выпил очередную стопку,  и в его
крепких зубах захрустели кроличьи косточки.
     Я тоже  принялся  за еду,  размышляя над поведением Доктора.  Его
откровенность начинала казаться мне неестественной и настораживала. Он
ведь мог не говорить мне о том,  что посылка была ловушкой,  а сказал.
Он мог не показывать мне письма, а показал. Зачем? На этот вопрос я не
нашел ответа ни сейчас, ни после.
     Доктор выпил уже четыре стопки  спирта  и,  кажется,  намеревался
выпить  пятую.  Глаза  у него помутнели,  зрачки увеличились,  но речь
оставалась связной и логичной.  Он обстоятельно объяснил,  зачем  меня
прислали к нему.  Все дело сводилось, оказывается, к тому, что в самом
недалеком времени,  то есть вслед за моей выброской,  он также  должен
появиться  за  линией  фронта.  И  там  мне  придется работать под его
руководством.  Я прислан затем, чтобы подробно проинформировать его об
обстановке  и  возможностях работы на той стороне,  обсудить условия и
места встреч, разработать средства и способы связи, продумать вопрос о
явочных  квартирах,  дать  характеристику  людям,  которых можно будет
привлечь к работе.
     - У вас, конечно, остались старые знакомства, - сказал мне Доктор
подмигнув.
     В ходе  обсуждения  этих  вопросов я пришел к выводу,  что Доктор
очень неплохо осведомлен о жизни в Советском Союзе и что Габиш не  без
оснований считает его серьезным специалистом по русским делам.
     Доктор обладал хорошей памятью,  и хронология важнейших событий в
жизни нашей страны прочно держалась в его голове.  Он был осведомлен о
передвижениях в правительстве,  в высшем комсоставе на  фронтах,  знал
наперечет всех командующих фронтами и армиями.
     В отличие  от  Гюберта,  который  слушал  сам,  Доктор  заставлял
слушать себя. Это была уже черта характера.
     Беседа наша затянулась.  Спать легли поздно. Доктор так и не снял
с рук перчаток. И спал в них...

        "11. ДОКТОР - УБИЙЦА"

     Утро принесло плохую погоду.  Небо было затянуто серыми тучами, и
лил нудный,  беспросветный дождь.  По запотевшим стеклам окон змеились
бесконечные  струйки.  Вдоль  круто  спускающихся  улиц  бежали потоки
мутной воды.
     Весь день  мы  просидели  дома.  Доктор  не притронулся к спирту.
Вчера я счел его изрядным выпивохой,  если не хроническим алкоголиком,
а сегодня вынужден был изменить свое мнение.
     Мы говорили о тех же делах, что и накануне, вдаваясь в мельчайшие
подробности.
     Доктор сказал, что ему придется прыгать с парашютом, не скрывал и
того,  что прыжок этот его не радует.  Он признался,  что к этому виду
спорта он питает  отвращение  гораздо  большее,  нежели  к  охоте,  но
понимает, что прыжок неизбежен.
     - Придется прыгать,  - невесело сказал он.  - Другого выхода нет.
Парашют  даст  возможность  избежать  встречи  с прифронтовыми особыми
отделами,   разными   контрольно-пропускными   пунктами   и    прочими
неприятностями.
     На инженера Саврасова Доктор  возлагал  большие  надежды,  считая
занимаемое им положение очень удобным для "чертовски интересных дел".
     Потом он спросил мое мнение о Брызгалове.  Я охарактеризовал  его
как хитрого и злопамятного человека.
     - Он просто-напросто дурак!  - заявил Доктор. - Между прочим, это
кандидатура самого Гюберта.  Великим людям тоже свойственно ошибаться!
- И Доктор задребезжал трескучим смехом.  - Я,  повидав два раза этого
типа,  предупредил Гюберта, что Брызгалов глуп, малоразвит, истеричен,
что его нельзя допускать к  делу.  Но  уж  раз  допустили,  надо  умно
использовать. А как на него смотрит Саврасов?
     Я объяснил, что Саврасов еще не видел Брызгалова.
     - А Брызгалова теперь придется как-то устраивать, после больницы,
- с досадой заметил Доктор.
     Я сказал,  что  Саврасов  уже беседовал со мной на этот счет,  но
решение вопроса отложил до встречи с самим Брызгаловым.
     - Его надо определить на такое место, где бы он не соприкасался с
деньгами и ценностями. Проворуется... Мы все любим деньги, но он из-за
денег погибнет и нас провалит, - сказал Доктор.
     - Может быть, лучше от него отказаться? - предложил я.
     - А через кого же держать связь? - удивился Доктор.
     - А при чем здесь Брызгалов? - еще более удивился я.
     - Как  -  при чем?  Он же радист.  Он окончил радиошколу.  Не бог
весть как успешно, но все же окончил. Разве он вам этого не сказал?
     Значит, Брызгалов  не все нам рассказал.  Он утаил эту деталь,  и
она меня чуть было не подвела.
     - Ничего не сказал. Кроме того, у него нет рации, - проговорил я.
     - Неважно.  Это уж дело техники.  Рацию для него теперь  повезете
вы.
     Так прошел второй день  моего  пребывания  в  гостях  у  Доктора.
Третий  день  был  похож  на  минувший:  небо  затягивали  тучи  и лил
надоедливый дождь.  В комнате стало холодно, и Доктор попросил хозяйку
истопить печь.
     Доктор по-прежнему был откровенен со мной.  Если  бы  он  пытался
вызывать  на  откровенность  меня,  я  счел бы его многословие военной
хитростью,  но Доктор больше говорил о себе,  о  своем  прошлом  и  не
проявлял  никакого любопытства к моей биографии.  Я узнал,  что он сын
русского видного чиновника царской  службы,  человека  состоятельного,
владельца  богатого  имения  на  Украине.  Во  время гражданской войны
доктор был офицером деникинской,  а потом врангелевской контрразведки.
Кличка  "доктор"  стала  его  вторым  именем.  Получил  он ее в кругах
белогвардейцев,  потому  что  в   свое   время   окончил   два   курса
Военно-медицинской академии в Петербурге.
     Настоящего своего имени он мне не назвал.  Когда я  спросил,  как
его называть, он невозмутимо ответил:
     - Так и называйте "доктором"...
     После разгрома  Врангеля  и бегства из Крыма Доктор жил в Турции,
Югославии,  Болгарии,  Польше,  Франции,  Германии.  В  эмиграции  его
услугами пользовались генералы Улагай и Врангель, Кутепов и Миллер. Он
сотрудничал с польской  дефензивой  и  с  украинскими  националистами.
Именно через националистов,  при содействии полковника Коновальца,  он
после прихода Гитлера к власти вошел в связь  с  германской  секретной
службой.
     Доктор не раз нелегально пробирался в  Советский  Союз,  выполняя
различные,  как он выразился - "деликатные",  поручения, и все сходило
ему с рук.  Жаловал он на нашу сторону под видом транзитника, туриста,
корреспондента иностранной прессы, сотрудника Красного Креста.
     У него была темная  и  сложная  жизнь  белоэмигранта-авантюриста,
человека  без родины,  слуги многих хозяев...  Я не заметил,  чтобы он
гордился своей  биографией.  Наоборот,  в  его  рассказах  нет-нет,  а
прозвучит нотка циничной издевки над самим собой.
     Накануне моего отъезда, за вечерним чаем, Доктор спросил:
     - Вы  решили,  очевидно,  после  первого  вечера,  что я завзятый
алкоголик, а? Скажите честно.
     Я сказал честно, что именно так и думал.
     - Я догадался.  Иначе вы подумать не могли,  - заметил Доктор,  и
лицо  его  стало  хмурым.  - А я не пьяница.  Но без встряски не могу.
Собачья жизнь!..  И один пить  не  могу.  Ни  за  что.  А  вот  так  с
кем-нибудь в хорошей компании могу нализаться до чертиков. В тот день,
когда вы приехали,  мне особенно хотелось выпить,  и я был рад  вашему
приезду. Вы спросите: почему? Я не буду скрывать. Смотрите, любуйтесь!
- И он резким движением снял с рук замшевые перчатки.
     Я внутренне содрогнулся и отвел глаза. Кисти рук были изуродованы
сплошными струпьями землистого цвета.
     - Красиво?..   -   со  злой  улыбкой  спросил  Доктор  и,  быстро
расстегнув ворот рубахи,  обнажил грудь.  Там была такая же картина. -
Теперь ясно?
     Я молчал.
     - Нервная экзема.  Ест она меня,  подлого,  как ржа железо.  Я не
знаю от нее покоя.  Но вы не бойтесь,  это не заразно,  не  передается
другим.   Это   страшная  штука...  Проклятый  зуд  может  довести  до
сумасшествия,  а когда одурманишь себя алкоголем, зуд пропадает дня на
три-четыре,  а то и на неделю.  Я говорил об этом врачам, они смеются.
Говорят,  что я внушил себе.  Возможно... Вот полковник Габиш и послал
меня сюда подлечиться.
     - И как? - приди в себя, спросил я.
     - Как будто немного лучше.
     - А когда это у вас началось?
     Доктор ответил не сразу.  Он надел перчатки, отхлебнул чая и тихо
проговорил:
     - Давно...  После одной ночи...  У меня сдали тогда нервы, как-то
сразу,  мгновенно. Я влип в неприятную историю. Очень неприятную... Вы
не были террористом?
     Я отрицательно покачал головой.
     - Ну да, вы же были "интеллигентным вором"! Чистенький, Убивал-то
глупый Брызгалов.  Ну ладно...  Так вот:  в двадцать  девятом  году  в
Белграде  мне  поручили  ликвидировать бывшего врангелевского поручика
Якобсона.  Он доводился мне дальней  родней.  Поручили  это  мне,  как
бывшему контрразведчику. Военные круги нашей белой эмиграции заметили,
что поручик стал быстро "краснеть" и часто посматривал в вашу сторону.
Это  было опасно - он слишком много знал,  этот поручик.  Я согласился
убрать его,  но мне чертовски не повезло.  Вместе с ним  мне  пришлось
пристрелить  его  жену,  дочку  десяти  лет  и  прихватить за компанию
горничную. Другого выхода не было. Понимаете?
     Я кивнул, стараясь не выдать охватившего меня волнения.
     - Для одного раза это многовато.  Или нервы  поистрепались...  Я,
помню,  целую  неделю ходил как очумелый,  хлестал водку.  Меня душили
кошмары.  Я готов был повеситься на  первом  суке,  даже  пытался  это
сделать, но меня успели снять. И вот с этого началось... - Он выдержал
долгую паузу и продолжал:  - А вообще наше дело собачье! Я так смотрю:
если Гитлер своего добьется и удержит за собой хотя бы то, что взял, -
мы еще поживем, а полетит он - полетим и мы к чертовой бабушке. Другое
дело  Гюберт!  Ему  что?  Он ничего не потеряет ни в том,  ни в другом
случае. Денег он нахватал тьму-тьмущую и обеспечен на свой век. У него
в Италии прекрасный особняк,  своя яхта,  солидный счет в банке.  А я?
Что я  имею  за  двадцать  лет  преданной  службы?  Из  крох,  которые
перепадают, капитала не составишь.
     Я молчал. Разговор принимал щекотливый характер, и тут легко было
поскользнуться.  Доктор мог умышленно пересолить,  в надежде прощупать
мое настроение. Я молчал и продолжал пить чай.
     Доктор не  ограничился этим и продолжал откровенничать.  Я узнал,
что до войны он выполнял функции резидента в одном  из  наших  крупных
промышленных  городов.  Узнал  также,  что  он,  как  и Гюберт,  еще в
тридцать  пятом  году  начал  работать  агентом  гитлеровской   службы
безопасности,  известной под сокращенным наименованием "СД".  Она была
организована в тридцатых годах при  имперском  руководителе  "охранных
отрядов" Гиммлере.
     Доктору дважды довелось встречаться  и  беседовать  в  Берлине  с
самим  Кальтенбруннером,  обергруппенфюрером  СС  и начальником службы
безопасности, консультировать представителей главного штаба.
     Через таких   людей,   как   Гюберт,   Робуш   и  Доктор,  служба
безопасности пыталась создать на территории Советского Союза  активную
диверсионно-шпионскую организацию.
     Доктор был вызван в Берлин перед самой войной,  потом  заболел  и
вот уже полтора года болтается в тылу, консультирует. Теперь полковник
Габиш торопит Доктора:  надо опять пробраться в Советский Союз,  найти
потерянных  людей,  восстановить  связи,  приобрести  новую агентуру в
новых районах.
     Я, закончив специальную подготовку, должен помочь Доктору в этом.
Меня, как я понял, выбросят с радиостанцией, на которой будет работать
Брызгалов.  На  мою  ответственность  ляжет подбор наиболее удобного и
безопасного места для выброски Доктора...
     Поздно ночью Доктор проводил меня на вокзал,  помог купить билет,
усадил в поезд. И я отправился в обратный путь.

        "12. ФОМА ФИЛИМОНОВИЧ ПОПТ"

     Прошла неделя, как я возвратился на Опытную станцию.
     Погода стояла ненастная, злая, с белесо-бурыми туманами и унылыми
дождями.  Землю пучило от избытка влаги,  а дожди - густые и мелкие  -
все  лили  и лили.  В заплаканное оконце моей комнаты бились оголенные
ветви рябины,  и с них беззвучно падали капли воды.  Распутица разъела
все проселочные дороги, и они стали непроезжими.
     В свободное  время  я  подолгу  стоял  у  окна,   наблюдая,   как
пузырились  и  пенились  огромные лужи между рядами колючей проволоки,
или выходил на крыльцо.  Солнце не показывалось.  Сумрачное, свинцовое
небо опустилось низко-низко.  Рваными лохмотьями,  "на бреющем полете"
неслись облака,  казалось,  что они  вот-вот  зацепятся,  за  верхушки
столетних сосен.
     По утрам клочья седого, грязноватого тумана наползали на строения
Опытной станции и обволакивали их, будто мокрой и липкой ватой. Подчас
ничего не было видно за пять шагов.
     Печей еще не топили.  Под навесом кто-то целыми днями колол дрова
и выкладывал их ровными поленницами.
     По ночам  я  долго не засыпал,  кутаясь в колючее,