ного,  полного силы  и  здоровья,  немногословного  Николая
Логачева;  любил  Фому  Филимоновича - старика с плутоватыми глазами и
чудесным сердцем; любил мечтателя и умницу Сережу Ветрова.
     Любил их  и  верил  им.  Это  придавало мне силы и вселяло веру в
успех дела.

     План налета на "осиное гнездо" был в общих чертах намечен  еще  в
первые  дни моего пребывания на Полюсе недоступности.  Гибель Семена и
то  новое  в  обстановке  резиденции  Гюберта,  о  чем  сообщил   Фома
Филимонович,  внесли  серьезные  поправки в план.  Точное время и дату
операции установил,  как ни странно,  сам Гюберт,  которому приспичило
предпринять  в  субботу вылазку на охоту.  Не ведая того,  он заставил
события  развертываться  с  гораздо   большей   быстротой,   чем   это
предполагалось.
     Сегодняшняя наша рекогносцировка преследовала единственную цель -
разведать  путь,  которым  мы будем подбираться к "осиному гнезду",  и
подходы к нему.
     Нам предстояло  пройти  туда и обратно более двадцати километров.
Мы шли налегке,  захватив с собой лишь оружие,  бинокль и по нескольку
сухарей.  Наш маршрут проходил лесом,  по бездорожью, по прямой линии,
от озера до "осиного гнезда".
     Селезневка осталась вправо.  Прежде чем пересечь большак,  идущий
от Ловлино на Селезневку,  мы просидели перед большаком в  засаде  три
часа.
     Наши спины жарило послеполуденное солнце, а мы лежали и наблюдали
за движением по большаку.  Собственно, то, что мы увидели, нельзя было
назвать движением.  За все время в  обе  стороны  проследовали  четыре
телеги и одна грузовая машина.  Подводы были местные,  крестьянские, а
машина военная.  Ее кузов был доверху  завален  набитыми  мешками,  на
которых восседали четыре гитлеровских солдата.
     Мы пересекли  большак  и,  уклонившись   немного   от   основного
маршрута,  выбрались  к  дороге  между Опытной станцией и Селезневкой.
Дорога эта была мертва - никаких следов  движения!  -  хотя,  судя  по
всему, поддерживалась в надлежащем порядке.
     Березкин высказал догадку:
     - А что, если проезд закрыт?
     Я послал его проверить дорогу. Он сторонкой, лесом, направился на
разведку, а через полчаса вернулся и доложил:
     - Так и есть. Написано: "Внимание! Мины! Проезд закрыт".
     Затем мы  предприняли  вылазку  на большак,  ведущий из районного
центра в "осиное гнездо".  И  здесь  проезд  был  закрыт.  Наконец  мы
решились  на  самый  опасный  шаг  -  подобраться  поближе  к "осиному
гнезду".  Затея  чрезвычайно  рискованная,  но  риск   был   оправдан.
Предстоящая  операция требовала ясного представления о месте,  где нам
придется действовать.
     Соблюдая величайшую   осторожность,  мы  подбирались  к  "осиному
гнезду" густым лесом.  Идти было  трудно,  но  такой  лес  нас  вполне
устраивал. Только на самых подступах к бывшему дому отдыха, где Гюберт
разместил свою Опытную станцию, лес стал редеть.
     Дальше мы не пошли.  Я выбрал сосну, возвышавшуюся над остальными
деревьями и взобрался на нее.  С высоты  станция  была  видна  как  на
ладони.  По моим подсчетам,  до нее оставалось не менее километра,  но
меня выручил девятикратный бинокль.  Я выбрал сук попрочнее, уселся на
него верхом, раздвинул ветви и стал наблюдать.
     Мое представление (со слов Фомы Филимоновича) о станции полностью
совпало   с   тем,   что   я  увидел.  Это  имело  огромное  значение.
Следовательно, все детали нашего плана надежны и точны.
     Я отчетливо увидел каждое строение, радиоантенну, колодец посреди
двора, гараж, баню, склад. По двору сновали люди.
     На этом наша рекогносцировка на местности окончилась.
     К озеру  мы  вернулись,  когда  солнце  уже  закатилось.  С  воды
поднялась стая уток, со свистом промчалась над головами, покружилась и
снова  шлепнулась  на   воду.   Послышалось   недружное   приглушенное
кряканье...
     Перед сном я спросил Логачева:
     - Сколько времени тебе понадобится, чтобы добраться до партизан.
     - Сутки, - не задумываясь, ответил он.
     - Не  дури!  -  сказал  я.  - За сутки не обернешься.  Километров
пятьдесят будет, не меньше.
     - Обернусь, если надо.
     - Спешка не нужна.  Ты  должен  вернуться  в  субботу  утром.  Не
позднее. Утром в субботу, а сегодня среда. Понял?
     Логачев кивнул головой.
     - Пойдешь с рассветом.
     - Хорошо.
     При свете   карманного   фонарика   я  сочинил  письмо  командиру
партизанского  отряда,  свернул  в  трубочку,  вставил  в  винтовочную
гильзу, заткнул пулей и вручил Логачеву.

        "43. ПАРТИЗАНЫ"

     Ночью с пятницы на субботу прошел дождь,  густой,  стремительный,
короткий,  и промочил нас до нитки. Мы забились под елку, но и елка не
спасла.   Волей-неволей,  чтобы  обогреться  и  просушить  одежду,  мы
вынуждены были развести огонь.
     Правда, это было уже под утро, когда небо побледнело и на востоке
погасли звезды.  Костер нам дался не так  легко.  Мы  исчиркали  целый
коробок  спичек,  прежде  чем  удалось разжечь влажную березовую кору.
Потом мы поочередно раздували слабенький огонек. Дули старательно, изо
всех сил, до того, что кружилось в голове и двоилось в глазах. В конце
концов костер разгорелся. Мы обогрелись, высушили одежду, сварили суп,
заправленный пшенной крупой.
     Сережа провел очередной радиосеанс с Большой землей, сообщил, что
все остается без изменений,  свернул рацию,  стал прятать ее в мешок и
вдруг,  пригнувшись,  испуганно и безмолвно выбросил  руку  вперед,  в
сторону озера. Все обернулись: над камышом в воздухе, в туманной дымке
мерно плыли человеческие  головы,  Да,  именно  головы!  Их  было  два
десятка  -  в  кепках,  шапках и фуражках.  Это походило на мираж.  Мы
пришли в себя, только когда показался первый всадник.
     Тогда мы  вскочили  на  ноги.  Все  стало ясно:  всадников по шею
закрывала пелена низко стелющегося тумана.
     - Да это же Николай!  - воскликнула Таня, узнав в первом всаднике
Логачева.
     Логачев приветственно поднял руку.
     - Партизаны!  Ура!  - крикнул, не сдержавшись, Сережа и подбросил
вверх кепку.
     Да, это были партизаны,  все на лошадях.  Я насчитал восемнадцать
человек,  кроме Логачева. Они обогнули край озера и направились к нам.
Мы поспешили навстречу.  Логачев вырвался  вперед,  ловко  соскочил  с
седла и, вручая мне записку, доложил, как заправский служака:
     - Товарищ майор, ваше задание выполнено!
     - Молодчина,  Николай! - сдержанно ответил я, развернул записку и
прочел:
                     Наслышан краем уха о вас, товарищ майор,
                     и о ваших делах. Рад помочь в общем деле.
                     Вместо пятнадцати ребят посылаю восемнадцать.
                     Надеюсь, что все вернутся в целости и
                     сохранности. За старшего у них Трофим.
                     Ребята подходящие, бывалые, обстрелянные.
                     Принимайте под свою команду. Желаю победы!
                     Надеюсь, что все кончится хорошо.
     Подписи не  было.  "Правильно!  - отметил я про себя.  - Командир
отряда, видно, стреляный воробей". Я смял записку и бросил ее в огонь.
     Партизаны поспешно  сняли  оружие  и бросили поводья на руки трем
коноводам.
     - Лошадей в лес и глядеть в оба!  - хрипловатым басом скомандовал
широкоплечий,  приземистый человек лет под  пятьдесят  и,  окинув  нас
быстрым взглядом, крупно, вперевалку зашагал ко мне.
     Но по пути его перехватил Сережа  Ветров.  Он  бросился  к  нему,
схватил его за руку и воскликнул:
     - Трофим Степанович!
     - А,  и ты здесь?  Наш пострел везде поспел!  - добродушно сказал
партизан,  взял Ветрова под руки,  легко приподнял и расцеловал в  обе
щеки.
     Я догадался,  что этот Трофим,  о котором,  видимо,  шла  речь  в
записке  командира  партизанского  отряда,  и  тот Трофим Степанович -
лесник, о котором я слышал от Фомы Филимоновича и Криворученко, одно и
то же лицо.
     Он поставил  смущенного  Ветрова  на  землю,  вгляделся  в  него,
похлопал по плечу и проговорил:
     - Ты,  Серега,  сдается мне,  на вершок  прибавился.  Выше  стал.
Ей-богу!
     Сережа нахмурил  брови,  стараясь  сохранить  серьезный  вид,   и
досадливо повел плечом.
     - Хлопцы!  - обратился Трофим Степанович к партизанам.  - У  кого
есть рулетка? Надо обмерить парня!
     Все дружно захохотали.  Сережа еще  пуще  насупил  брови,  но  не
сдержался, прыснул, и всю его важность как рукой сняло.
     - Вот так-то лучше!  - рассмеялся Трофим Степанович и, подойдя ко
мне,  подал  руку с широкой обветренной ладонью.  - Майор Стожаров?  -
спросил он.
     Я улыбнулся в ответ и кивнул.
     - Приятное знакомство. А я - Карягин. Трофим Карягин.
     Каждому из  нас  пришлось  выдержать восемнадцать рукопожатий.  Я
окинул взглядом прибывшее пополнение и обратился к Тане:
     - А ведь надо накормить товарищей. Что можно...
     - Вот это зря,  - решительно перебил меня Карягин.  - Совсем зря.
Такую  ораву  разве  накормишь?  Мы прихватили кое-что с собой,  а час
назад основательно подзаправились. Миколка не даст соврать.
     Логачев подтвердил.
     - А вот табачком мы не богаты. Угостишь - не откажемся.
     Я оглянулся на Таню,  и она тотчас извлекла из "неприкосновенного
запаса" пачку махорки.  Но,  ее  оказалось  недостаточно,  и  пришлось
извлечь  вторую.  Все  восемнадцать человек вертели такие цигарки,  от
одного вида которых могла закружиться голова.
     Партизаны быстро  освоились,  окружили нашу группу,  и завязалась
веселая фронтовая беседа.  Это были и в самом деле ребята на подбор  -
молодые  и  средних  лет,  рослые,  крепкие,  с продубленной ветрами и
солнцем кожей на лицах, спокойные и деловитые.
     Я и Карягин подсели к костру и завели разговор.
     Вокруг нас зеленели лес и трава,  сзади голубела гладь озера. Дул
легонький теплый ветерок.
     - Как  же  это  вы  не  уберегли  Семена?  -  сказал  Карягин   и
укоризненно  покачал  головой.  -  А  какой  был  парень!  Огонь!  Как
рассказал мне Миколка,  у меня сердце зашлось. И командир наш горевал.
Часто он вспоминал Семена. Да...
     Мы помолчали, потом я сказал:
     - Мне нужен список ваших людей.
     - Сейчас?
     - Да, лучше заранее.
     Карягин встал,  позвал молодого парня и отошел с ним в  сторонку.
Через  несколько  минут  мне был вручен написанный на обратной стороне
фашистской листовки поименный список на всех восемнадцать  человек.  Я
пробежал его и спрятал в карман гимнастерки.
     - С народом будешь говорить? - спросил Карягин.
     - Обязательно!
     - Правильно,  - одобрил Карягин.  - А ну,  хлопцы,  давай сюда  в
кучу! - позвал он партизан.
     Я расстелил перед собой  рабочую  схему  действий,  план  Опытной
станции и начал рассказ о предстоящей операции:
     - Наша задача слагается из двух частей.  Первая -  захват  живыми
тех  гостей,  которые  пожалуют  сегодня  к этому озеру поохотиться на
уток.  Вторая   -   налет   на   вражеский   разведывательный   пункт,
расположенный  неподалеку.  Налет преследует цель захватить важные для
нас документы,  а разведпункт уничтожить  вместе  с  его  обитателями.
Никто не должен уйти живым.
     Партизаны одобрительно закивали.
     - Теперь насчет гостей, - продолжал я. - Охотничками займусь я со
своими ребятами,  а вы возьмите на себя сопровождающих  их  солдат.  О
налете на разведпункт надо потолковать поподробнее.
     Все наклонились над  схемой  и  над  планом  Опытной  станции.  Я
постарался   коротко  и  ясно  объяснить,  что  от  нас  требуется.  Я
рассказал,  каким  путем  придется  добираться  до  "осиного  гнезда".
Объяснил,  что разведывательный пункт находится в лесу,  в бывшем доме
отдыха.  Территория его обнесена глухим трехметровым  забором,  поверх
забора  идет  колючая  проволока.  Проникнуть  на  территорию  станции
придется обычным путем - через калитку,  предварительно убрав  часовых
одного снаружи, другого внутри.
     Во дворе имеются три жилых дома, столовая с кухней, радиостанция,
сарай, в котором стоят три машины - легковая и грузовые. В первом доме
четыре  комнаты.  В  двух  размещаются  девять  солдат,  три   шофера,
электромонтер  и  три  радиста.  В  двух других - радиостанция.  Жилые
комнаты имеют по два окна,  выходящих на одну сторону.  Во втором доме
шесть комнат,  наверху - большой чердак. В доме живут восемь человек -
офицеры и лица,  к ним приравненные.  В доме шесть окон, и выходят они
на три стороны.  Есть подвал.  В последнем,  третьем доме,  что в углу
двора,  имеются четыре комнаты,  в них  живут  начальник  разведпункта
Гюберт и его помощник Штейн.
     - Пулеметы у них есть? - спросил Карягин.
     - Есть.  Два.  Один зенитный,  другой обычный. Оба стоят во дворе
около часового у грибка.
     Вместе с Карягиным мы определили роль каждого участника операции.
Выделили людей для охраны подходов и обеспечили их  двумя  пулеметами,
привезенными партизанами;  назначили минеров для минирования большака;
наметили расстановку людей у  каждого  окна.  Поименно  назвали,  кому
врываться  во  двор,  кому  оставаться  снаружи.  Определили  условные
сигналы для начала операции и для отбоя.
     Березкину поручалось  ликвидировать связь - перерезать телефонные
провода, а затем подготовить к выезду грузовую машину, если она к тому
времени  окажется  на  месте,  и  уничтожить  легковые.  В  помощь ему
назначили партизана, работавшего до войны шофером.
     Документы "осиного  гнезда"  захватывали  я  и Логачев.  Тут же я
распорядился освободить вещевые мешки.
     Я предупредил товарищей:
     - Успех зависит от быстроты и внезапности действий. На станцию мы
должны  проникнуть  неслышно  и скрытно.  Все должно занять,  не более
десяти минут.  Близость районного центра,  где стоит рота эсэсовцев  и
комендантский  взвод,  не  допускает  задержки.  Никаких  разговоров и
вопросов на месте.  Каждый должен все выяснить здесь.  А там  -  молча
действовать по сигналам.
     Как и следовало ожидать, посыпались вопросы.
     - Овчарки есть?
     - Есть, - ответил я. - Ими займется Кольчугин.
     - Знаем такого! - раздался голос.
     - Кстати  сказать,  -  добавил  я.  -  Товарищ  Кольчугин  должен
приехать сюда с гостями, и он же впустит нас во двор станции.
     - Фома не подведет! - заметил Карягин. - В струну вытянется, а не
подведет.
     - А как насчет трофеев?  - задал кто-то вопрос, и тут же раздался
смех.
     - Что вы имеете в виду? - спросил я.
     - Ну  всякое там...  Есть же у них оружие,  походная рация,  да и
харчишки тоже. Ребята в отряде надеются.
     - Правильно! - раздался одобрительный возглас.
     Я и Карягин переглянулись.
     - Трофеями займусь я, - решил Карягин. - Склад за мной. А поможет
мне Терехов. Вот так...
     Вопросов было много. Потом начали обмениваться мнениями. Никто не
возражал, никто не высказывал опасений, все говорили только о том, как
лучше выполнить задание.
     Сережа Ветров важно сказал:
     - Документы могут быть и на радиоузле,  не только в доме Гюберта.
Я прошу поручить это дело мне.  Прежде  чем  поджечь  радиостанцию,  я
вынесу оттуда все бумаги.
     И тут произошел небольшой конфуз. Я объявил Сереже, что он должен
будет оставаться здесь, а документами займется кто-нибудь другой. Но я
сразу же перерешил и сказал:
     - Ладно! Согласен!
     Перерешил потому,  что Сережа  взглянул  на  меня  таким  молящим
взглядом,  в  глазах его было столько смятения и обиды,  что я не смог
ему отказать.
     Почти то же произошло и с Таней. Когда деловая беседа закончилась
и Трофим Степанович с помощью Логачева и Березкина  стал  распределять
оружие  и  боевую технику,  она подошла ко мне и,  теребя кончик косы,
сказала:
     - Кондратий Филиппович! Выходит, что я такая... что мне и дела не
найдется?
     - Хм... Почему ты так решила? - немного смешался я.
     - А чего тут решать?  - вздохнув,  оказала она. - Всех вы назвали
по фамилии. Каждому объяснили...
     Мне очень не хотелось брать ее и Сережу на операцию,  но,  видно,
ничего не поделаешь. И я слукавил:
     - Тебя я не назвал потому,  что ты будешь помогать  мне  выносить
документы. Поняла?
     - Да.
     - Готовь вещевые мешки. Два-три мешка...
     Таня повернулась и убежала.
     Ко мне подошли Карягин, Логачев и Березкин.
     Трофим Степанович, держа в руке клочок бумаги, сказал:
     - Неплохо получается,  майор.  Совсем неплохо. Смотри: два ручных
пулемета,  десять автоматов, три винтовки, шесть пистолетов, сорок две
гранаты  и семь бутылок,  с зажигательной смесью,  Я не считаю мины да
три дробовика. Можно лихо штурмовать, а?

        "44. ГЮБЕРТ НА ВЕРЕВОЧКЕ..."

     Часам к семи вечера у озера стало пусто и  безлюдно.  Даже  самый
придирчивый  глаз не смог бы обнаружить вокруг ничего подозрительного.
Стояла какая-то особая, выжидательная тишина.
     Лошади партизан под надежной охраной кормились на выпасе не менее
чем в километре. Мы все сидели в засаде.
     Солнце стояло  еще  высоко,  но мы не могли знать точно,  в какое
время прибудут "гости", и укрылись заранее.
     Я избрал  себе  позицию метрах в десяти от клади через проток,  в
зарослях орешника.  Рядом со мной лежали Сережа и Таня,  крепко сжимая
свои автоматы.
     Над кладью мы заранее и основательно поработали, перебрали настил
из кругляка и, кажется, достигли того, чего хотели.
     Мы ждали настороженно и напряженно,  не производя никакого  шума,
не отрывая глаз от опушки леса,  откуда должен был появиться враг.  От
страшного напряжения временами чудилось,  что что-то движется на  фоне
зелени.
     В лесу куковала кукушка.  Со стороны озера  доносилось  довольное
кряканье  уток.  Они шумно полоскались,  хлопали крыльями,  как всегда
перед вечерней зорькой.
     Время текло  медленно,  и  я  не один раз прикладывал к уху часы,
чтобы проверить, не остановились ли они.
     Подчас начинало  казаться,  что все наши приготовления ни к чему,
что операция срывается. Ведь в самом деле: все было основано только на
сообщении  Фомы  Филимоновича.  Уж  не  говоря  о том,  что Гюберт мог
передумать или заболеть, - тысяча других дел могла ему помешать: вызов
начальства,  срочное сообщение,  требующее каких-либо мер,  да мало ли
что еще...  Все висело на ниточке, и меня охватывали отчаяние и злость
при мысли, что эта ниточка могла так легко порваться.
     Но вот без нескольких минут восемь Таня толкнула  меня  в  бок  и
шепнула:
     - Николай бежит!
     Я вздрогнул. Да, Логачев бежал крупными скачками, и не по дороге,
а лесом,  виляя между стволами деревьев, перепрыгивая через бурелом. В
правой руке его поблескивал вороненой сталью автомат. Перемахнув через
проток, он поскользнулся, упал, но тут же вскочил и подбежал к нам.
     Логачев сидел   в  передовой  засаде  и  пробежал  сейчас  добрых
полкилометра.  С лица его градом  катился  пот,  сильная  грудь  круто
вздымалась. Он запыхался, но, сделав глубокий вздох, доложил:
     - Едут!..  Своротили сюда...  Две подводы... На передней двое. На
задней пятеро... Автоматчики...
     - А Филимоныч?
     - На передней.
     - Значит, на ней трое.
     - Да, да, да. Я не считал Фому Филимоновича.
     - Так...  Приготовимся!  - сказал я и дважды  свистнул,  подражая
иволге.
     Это - для остальных.  Мы так условились.  Теперь все  знают,  что
"гости" вот-вот появятся.
     Это "вот-вот" растянулось на четверть часа,  и наконец  наш  слух
уловил  скрип колес,  которые Фома Филимонович в этот раз умышленно не
смазал.
     Поистине, Гюберт был настоящим маньяком, если все-таки решился на
охотничью вылазку, зная, что где-то в этих лесах бесследно исчезли два
его солдата с лучшей собакой.
     Мы четверо, затаив дыхание, стояли в кустах на коленях. Вот среди
зелени показалась первая телега.  На ней - хорошо знакомые лица:  Фома
Филимонович,  Вильгельм Гюберт  и  Похитун.  Фома  Филимонович  держал
вожжи.  Гюберт сидел,  свесив ноги,  лицом в нашу с