в
завьюженный лес, и сани уже скрывались за деревьями.

        "28. ПОХИТУН НЕДОВОЛЕН СОПЕРНИКОМ"

     Ровно через сутки охотники неожиданно  вернулись.  Обычно  Гюберт
задерживался  на  двое-трое  суток.  Я  с  опаской  подумал,  что Фома
Филимонович не выдержал экзамена и сорвал охоту.  Я тотчас же вышел во
двор.  И первый,  кто мне попался на глаза,  был Гюберт.  Уставший,  с
опавшими,  но зарумянившимися щеками, он стоял на крылечке своего дома
и  тоненькой  хворостинкой  тщательно  выбивал  снег  из своих меховых
сапог. Двор был пуст, сани стояли уже под навесом.
     Я подошел к Гюберту и поприветствовал его.
     Он довольным тоном сказал:
     - Ну и каналья, дед!..
     - Подвел? - спросил я, чувствуя хорошее настроение гауптмана.
     - Нисколько!  Я  получил  колоссальное удовольствие.  Не напрасно
покойный Эденберг кормил его своим хлебом.
     Мои опасения рассеялись. Но я шутливо заметил:
     - Результаты охоты  определяются  не  охотничьими  рассказами,  а
наличными трофеями
     - Только так!  - подтвердил Гюберт. - И результаты прекрасные. На
два   ружья  приходится  четырнадцать  тетеревов,  три  глухаря,  пять
рябчиков и два зайца. Как?
     - Замечательно! - воскликнул я.
     - И стрелок он отличный!  - продолжал Гюберт. - Перестрелял меня.
Бьет с любого положения...  Но не в этом главное. Я впервые узнал, что
тетеревов можно стрелять,  не слезая с саней. Они подпускают к себе на
десять - пятнадцать шагов.  Как в сказках барона Мюнхгаузена! Сидят на
березах, будто чучела, и только шеями крутят.
     - Видно на место хорошее попали? - допытывался я.
     - Редкое место! И недалеко. Молодец дед!
     Гюберт был необычно словоохотлив,  и мне опять припомнились слова
Доктора о том,  что ради охоты гауптман способен на все.  Гюберт долго
рассказывал, как они подкараулили глухарей, как напали на след зайцев,
как рябчики водили за нос Похитуна.
     Когда Гюберт   ушел   к   себе,   я   попытался   разыскать  Фому
Филимоновича,  но его точно ветром сдуло. Я заглянул на кухню, где уже
ощипывали  и  потрошили дичь,  в баню,  в закуток старика,  в дежурную
комнату - его нигде не было.
     На вечер  у  меня была намечена встреча с Криворученко.  Третья и
последняя встреча. Я должен был сегодня переговорить окончательно и со
стариком и с Семеном.
     В поисках Кольчугина я  заглянул  к  Похитуну  и  застал  его  за
переодеванием.  Он неуклюже и смешно прыгал на одной ноге, запутавшись
другой в штанине.
     - С успехом можно поздравить? - сказал я вместо приветствия.
     Похитун повернулся ко мне,  наступил на штанину и  упал  на  пол.
Штанина   треснула.   Похитун  с  остервенением  плюнул  и  разразился
площадной бранью. Я молча наблюдал за ним, сдерживая смех. Он сидел на
полу,  разглядывал брюки, отыскивая разорванное место. Потом выругался
еще раз и наконец натянул их на себя.
     - Что  вы  сказали?  -  спросил он,  уставившись на меня тусклыми
глазками.
     Он явно  не  хотел  вымещать на мне свое раздражение.  Он отлично
знал,  что вчера,  после их отъезда на охоту,  мне должны были  выдать
водку.
     - Пришел поздравить вас с успехом.
     - А ну их!.. - бросил Похитун, засовывая ногу в сапог.
     - Кого их?
     - Успехи,  успехи эти самые!  Я промок до костей. Это не охота, а
сумасбродство. Так можно за милую душу схватить воспаление легких.
     - Зато удача!
     - Ничего удивительного. Кольчугин - человек местный и лес знает.
     - И охотник отличный, - вставил я.
     - А человек препротивный! - сказал Похитун.
     - Гауптман  придерживается  иного  мнения.  Я  с  ним  только что
беседовал.
     - "Гауптман, гауптман!" - с нескрываемой досадой передразнил меня
Похитун.  - Что - гауптман?  Ему нужна дичь, а там хоть камни вались с
неба... А я измучился, как собака, и ни разу не выстрелил.
     - При чем же здесь Кольчугин? - удивился я.
     - При  том...  - неохотно буркнул Похитун.  Он уже надел сапоги и
теперь влезал в мундир.
     - То есть?
     - При том, что он грубиян и подлиза, этот ваш Кольчугин.
     - Почему - мой? - рассмеялся я.
     - Потому что вы его подсунули гауптману. Сам гауптман говорит.
     - Так и говорит, что подсунул?
     - Ну не так, а вроде того... Покурить есть?
     Я угостил  его  сигаретой  и сел за стол.  Сегодня я был особенно
заинтересован в беседе. Мне хотелось вызвать Похитуна на откровенность
и выудить у него подробности о Куркове и о моей таинственной "семье".
     - Вы напрасно обижаетесь на старика,  - сказал я.  - Не так уж он
плох, как вы думаете.
     Похитун молчал, рассматривая свои черные ногти.
     - Он был о вас очень хорошего мнения,  - фантазировал я, - до той
поры,  пока вы не начали задирать его, не стали подсмеиваться над ним.
К  людям  надо  относиться  терпимее.  У  каждого  из  нас  есть  свои
недостатки,  есть они и у Кольчугина. Он ведь тоже выпить не дурак, но
побаивается - у него другое положение...
     Похитун хмыкнул и спросил:
     - Он, значит, тоже?
     - А вы думали? И добрый по натуре, хлебосол.
     Похитун недоверчиво покрутил головой и промолвил:
     - Этого я не звал.
     Мне не  хотелось  продолжать  этот  разговор,  чтобы  не  навлечь
подозрений, и я сказал:
     - Скоро окончится наша дружба...
     - Да, жаль! - заметил Похитун. - И водочка окончится.
     В коридоре послышались шаги. Мы умолкли.
     В комнату вошел Раух и сказал Похитуну по-немецки:
     - Гауптман  приказал  вам подготовиться к поездке в авиадесантный
полк.  После обеда за вами  придет  машина.  Подготовьте  интересующие
командование полка сведения и захватите карту.
     - А где карта? - поморщившись, спросил Похитун.
     - У гауптмана, - ответил Раух.
     Похитун кивнул. Раух вышел.
     - Вот, видали? - обратился ко мне с усмешкой Похитун.
     - Что такое?
     - Ехать надо.
     - Куда?
     - К  чертям  на  кулички,  к  десантникам.  Это добрых полтораста
километров.
     - А когда?
     - После обеда...  - Он выдержал паузу.  - Черт знает что!  Это не
мое  дело.  Я  шифровальщик.  Я  должен сидеть на месте.  Всегда ездил
помощник гауптмана, покойный Бунк, а теперь меня впрягли.
     - Печально,  - заметил я.  - Чего доброго, мы больше не увидимся.
Знаете что?
     - А?
     - Давайте разопьем бутылочку. Комендант предупредил меня, что это
последняя. Уж он-то, видимо, знает, что говорит.
     - Давайте, давайте! Все возможно.
     Я принес из своей комнаты бутылку водки.  Похитун выложил на стол
головку чеснока, твердые как камень галеты и пожелтевший кусочек сала.
     Мы выпили за нашу "дружбу". Я пригубил, а Похитун хватил половину
граненого стакана.  Он закусил  чесноком  и  салом,  а  я  -  галетой,
напоминающей  по вкусу фанеру.  Потом пил один Похитун.  Пил за скорое
расставание,  за  одаренного  ученика,   каковым   считал   меня,   за
благополучный исход моей переброски, за мои будущие заработки.
     Убедившись в том,  что  Похитун  уже  "под  градусом",  я  пустил
пробный шар:
     - Гауптман объявил,  что на  той  стороне  меня  будет  встречать
Курков.
     - Правильно,  - подтвердил Похитун.  -  Я  знал  об  этом  раньше
гауптмана.
     - Я, между прочим, думал, что Курков в Москве...
     - Чего ему там делать,  - сказал Похитун. - В Москве он показался
один раз всего и то ради  того,  чтобы  узнать  о  самочувствии  ваших
родных.
     По спине у  меня  поползли  мурашки.  Я  потерял  всякое  желание
продолжать  разговор  и  даже  ощутил  сухость  во рту.  Значит,  меня
разыгрывают и дурачат.  Никаких родственников в Москве у меня  нет,  и
отыскивать  их там Курков не мог.  Значит,  меня провоцируют.  И будут
провоцировать до конца.
     Я выждал,  пока Похитун прикончил всю бутылку,  и посоветовал ему
отдохнуть.
     Но Похитун  напился  не  до  такой степени,  чтобы забыть о своих
обязанностях.
     - Отдыхать  некогда,  -  сказал  он  и посмотрел на часы.  - Надо
подготовить кое-что, взять карту у гауптмана и обедать.
     Я посмотрел на часы, попрощался и отправился к себе.
     Я ничего не понимал.  Почему Гюберт медлит? На это могли быть два
ответа.  Либо  Курков  вообще  не был в Москве,  и Гюберт хотел только
показать мне,  что моя версия  проверяется  по  его  приказанию.  Либо
Курков  побывал в Москве,  и тогда...  Но тогда он должен был сообщить
Гюберту,  что никаких Хомяковых по указанному адресу нет и никогда  не
было.  Тогда  -  катастрофа,  провал.  Но  зачем  эта  странная игра в
кошки-мышки? Ведь я в любой день могу уйти в город и не вернуться.
     Нет, тут  что-то  не то.  Правда,  возможен еще и третий вариант:
Курков побоялся пробраться в Москву и послал Гюберту ложное сообщение.
Такое тоже бывало.
     Во всяком случае,  надо срочно  послать  Фирсанову  телеграмму  с
просьбой  немедленно  создать  в  Москве  фиктивную  семью  Хомяковых.
Дурацкий просчет! Зачем нужно было давать Гюберту ложный адрес? Ведь я
с  успехом  мог  заявить,  что  моя  семья в эвакуации.  В сотый раз я
мысленно казнил себя за легкомыслие.  Конечно,  я старался  не  выдать
себя,  ел  спокойно,  болтал  с  соседями по столу,  но меня одолевало
беспокойство и нетерпение. Я спешил повидаться с Криворученко.

        "29. ГРУППА "К""

     Выходя из ворот Опытной станции,  я  увидел  грузовик.  В  кабине
сидел Похитун.
     - Куда, Хомяков? - окликнул он.
     - В город.
     - Деньги есть?
     - Есть.   -   Я  похлопал  себя  по  карману,  где  лежала  пачка
накопленных для Фомы Филимоновича марок.
     - Садитесь со мной,  - предложил Похитун. - И на секунду заглянем
в казино. Только на секунду.
     Я втиснулся  третьим  в  кабину,  и  через  десять  минут  машина
остановилась возле казино.  Шофер попросил Похитуна не  задерживаться:
дорога предстояла долгая, и ему хотелось добраться до полка засветло.
     К моей радости,  Похитун отказался сесть за стол и лишь  попросил
меня  купить  ему  бутылку  водки  на  дорогу,  Я купил две и вдобавок
кое-что из закуски. Он рассыпался в благодарности. Мы распрощались, не
ведая о том, что увидимся не скоро...
     Похитун с машиной подвернулся очень кстати:  я вы играл  время  и
избавился от возможной слежки.
     Быстро добравшись до "хором" Фомы Филимоновича,  я  увидел  возле
покосившегося забора,  облепленного пышными пластами снега,  Таню. Она
расчищала дорожку деревянной лопатой.  На всякий  случай  я  оглянулся
хотя в этом и не было нужды:  Таня уже подала условный знак, что все в
порядке.  Мгновенно я протиснулся сквозь щель и побежал по тропинке ко
входу в подвал.  Надо было немедленно увидеть Криворученко, сунуть ему
шифровку  с  просьбой  "создать"  мою  семью  в  Москве  и  сейчас  же
откомандировать его обратно в лес.  Может быть,  не поздно, может быть
радиограмма спасет меня.
     Я скатился  по  ступенькам  в  подвал,  шагнул в открытую дверь и
попал в мощные объятия Криворученко.
     Как и в первый раз,  горела лампа,  но стол был уже накрыт,  и за
ним восседал причесанный,  в чистой  рубахе  Фома  Филимонович.  Пахло
чем-то вкусным.
     Я высвободился из лапищ Криворученко и спросил:
     - Сколько времени тебе надо, чтобы вернуться в лес?
     - А что случилось? - в свою очередь спросил он бледнея.
     - Надо немедленно передать радиограмму. Когда очередной сеанс?
     - В двадцать три тридцать,  - ответил он.  - Но мы можем  вызвать
наших и раньше. А что такое?
     - Напишу - прочтешь,  - коротко ответил я и сел  за  стол,  чтобы
составить шифровку.
     Таня и Фома Филимонович растерянно смотрели на меня, предчувствуя
что-то необычное.
     - А вы раньше посмотрите, что вам сообщают, - спохватился Семен и
полез в карман.
     - Давай! - бросил я.
     Криворученко подал   свернутую   бумажку  размером  со  спичечную
наклейку,  густо исписанную бисерным,  но очень  разборчивым  почерком
радиста. Я прочел:
     1. Оставление группы "К" и ее доукомплектование санкционируем.
     2. Известный вам Константин полностью реабилитирован, представлен
правительственной награде, находится отпуску на родине.
     3. Вас  проверяют,  но  вы не беспокойтесь.  Радист Курков явился
повинной,  во всем признался.  Его имени дана радиограмма благополучии
вашей семьи.
     Я не мог вымолвить ни слова.  Черт возьми,  как я  не  догадался?
Ведь это так просто! Вот и разгадка "семьи".
     Не знаю,  каким было мое лицо,  но,  очевидно, необычным, так как
друзья  не  на шутку перепугались.  Столбняк,  сковавший меня,  длился
недолго - всего несколько секунд.  Я быстро пришел  в  себя,  вскочил,
расцеловал Семена, за компанию Таню и Фому Филимоновича и крикнул:
     - К черту телеграмму! Никакой телеграммы!
     - Я же говорил тебе, душа моя, - важно напомнил Фома Филимонович,
- что все обойдется.  Вот и обошлось.  Нет,  сердце у  меня  -  вещун!
Ну-ка, внучка, спроворь закуску.
     Таня вытащила из-за топчана большой противень с двумя зажаренными
тетеревами.
     - Вот они где, голубчики! - воскликнул я. - То-то я принюхиваюсь,
принюхиваюсь... Как же они залетели сюда?
     - Дедушка приманил, - сказала Таня.
     Милым движением она перекинула русую тугую косу за плечо, подошла
к Фоме Филимоновичу и,  смущенно улыбнувшись,  прижала  его  голову  к
себе.
     Старик обнял внучку,  гладил ее руки.  Видно, крепко любил он ее,
любил с особой, трогательной нежностью.
     Фома Филимонович отпустил внучку и рассмеялся.  Смех у  него  был
рассыпчатый, добрый.
     - Приманил не приманил,  а маленько сплутовал,  -  сказал  он.  -
Гауптман   чуть-чуть   просчитался.   Уложили-то  не  четырнадцать,  а
шестнадцать штук. Вот я двух и приволок домой. Грех небольшой...
     - Правильно, - одобрил я. - А куда ты так рано исчез?
     - А меня гауптман отпустил.  Сказал:  "Иди отдыхай,  дед!  Ты это
заслужил".  И  руку  мне подал.  Подал и добавил:  "Ты оправдал себя и
теперь будешь у меня егерем".
     - Вот это здорово! - обрадовался я.
     - И очень важно для нашего дела, - вставил Семен. - Я уже говорил
об этом Фоме Филимоновичу.
     - А вы знаете,  Кондратий Филиппович,  как у нас  тут  хозяйничал
Сеня? - спросила Таня.
     Я взглянул на Семена.
     - Ладно уж! - махнул рукой Криворученко.
     - Почему же ладно?  - запротестовала Таня и рассказала, что Семен
обеспечил их дровами,  как-то притащил двух зайцев,  а самое главное -
принес соль.  А на соль можно выменять что угодно.  И Таня уже достала
керосину, сахару и даже сапоги.
     Криворученко, краснея,  пробасил,  что,  мол, его дело маленькое,
что,   дескать,   лесник   Трофим  Степанович,  через  которого  Семен
поддерживает связь с партизанами, прислал подарок Фоме Филимоновичу.
     Таня расставила  на  столе  стеклянные  банки  с  чем-то густым и
темным.  Начали рассаживаться.  Дед и внучка принадлежали к числу  тех
редких людей,  которые весело переносят нужду и умеют будни превращать
в праздник.
     Мужчины выпили по маленькой, и все приступили к еде.
     - Самодельный коньячок... пять звездочек, - пошутил Криворученко.
-  Это  тоже  лесник  презентовал.  Мы  хотели  распить  за помин души
Наклейкина, да Танюша не согласилась.
     - Решили лучше за твои проводы, - добавил старик.
     - А чем ты насолил Похитуну?  - спросил я его.  - Зол он на тебя,
как черт.
     - А и пусть. Продажная шкура, этот Похитун. Холуи заправский. Для
того он и сотворен. На другое не способен.
     - Ты от него не отмахивайся!
     - Что так?
     - А вот так...  Он нам еще понадобится.  Он враг,  но  мы  должны
использовать его слабости. Портить с ним отношения не следует.
     Умный старик не стал спорить.
     - Значит, люб не люб, а дружбу завязывай!
     - Выходит так.
     - Задача мудреная,  - покачал головой Фома Филимонович.  - Душу с
него воротит. Да и зашибает он здорово.
     - Это  как раз и хорошо.  Ты должен его задобрить.  Ты приучи его
есть из твоих рук. Худо ли, хорошо ли, но он считает тебя за своего, а
это - главное.
     - Что да,  то да,  - согласился Фома Филимонович. - "Ворон ворону
глаз не выклюет"...
     Тетеревов мы заели клюквенным киселем.  Кисель был кислый и очень
густой,  но  после  наскучившего  немецкого  пайка я съел его за милую
душу, хотя от кислоты сводило скулы.
     Потом занялись делом.  Я инструктировал Криворученко,  а он делал
одному ему понятные заметки в записной книжке. Криворученко должен был
принять в свою группу еще двух товарищей и,  поддерживая связь с Фомой
Филимоновичем, держать под наблюдением "осиное гнездо".
     Если Гюберт перебазирует свою резиденцию,  надо было следовать за
ним, сохраняя по-прежнему необходимую дистанцию.
     Обо всех   изменениях   в   личном  составе  Опытной  станции,  о
выявленных агентах надо регулярно информировать штаб.
     И Фоме Филимоновичу я поставил задачи: закрепиться на станции, по
возможности  наладить  "дружбу"  с  Похитуном,  добиться  расположения
Гюберта  с таким расчетом,  чтобы,  меняя место дислокации,  Гюберт не
отпустил от себя старика, как нужного ему человека.
     Листок записной  книжки Семена был уже тесно заполнен непонятными
словами.
     - Ну как, друзья? - спросил я в заключение.
     - Сделаем, Кондрат! - заверил Фома Филимонович.
     - Сделаем все возможное и невозможное, - добавил Семен.
     Таня сидела в сторонке,  теребя косу,  и слушала нас,  полуоткрыв
губы.
     - И поскорей давай людей Семену, Фома Филимонович, - напомнил я.
     - За этим дело не станет, - проговорил старик.
     - Только одного,  - сказал  Семен.  -  Второго  пришлет  командир
отряда. Есть у него парень надежный, хорошо знающий округу, по фамилии
Логачев.
     - Толковый парень, - заметил Фома Филимонович
     - Все мы его знаем,  - вмешалась в разговор Таня.  -  Логачев  до
войны был первым физкультурником в городе,  бегун,  прыгун,  работал в
техническом контроле на заводе.  Жена его, медсестра, эвакуировалась с
больницей, а он остался для работы в тылу. Комсомолец...
     - Да  что  говорить,  лучшего  не  сыскать,  -  подтвердил   Фома
Филимонович.   -   Орел-парень!   Что  тебе  рост,  что  силенка...  И
мозговитый. Ну, а второго дам тебе я. Обижаться не будешь.
     - Кого, дедка?
     - А Мишутку Березкина.  Наш, городской. В подполье с первых дней.
Его немцы не трогают. Одна нога короче другой, малость прихрамывает...
А парень - сорвиголова!  На любое дело пойдет  и  глазом  не  моргнет.
Только прикажи.  Если бы не ты,  Кондрат,  он бы Наклейкина обработал.
Вот такой...
     - Ладно. Ты сведи его с Семеном, и они поговорят. Ну, мне пора, -
сказал я и встал. - Кажется, обсудили все...
     Я стал прощаться.
     - Будь удачлив, Кондрат! - напутствовал меня старик.
     - Берегите друг друга, - предупредил я.
     - Все будет хорошо, - заверил Криворученко.
     Таня вышла  на разведку,  а через минуту двинулся и я,  чтобы уже
никогда более не возвратиться ни в  "хоромы"  Кольчугина,  ни  в  этот
засыпанный снегом двор,  ни в этот город.  Во всяком случае - до конца
войны...
     На дворе уже стемнело. В лицо дул колючий, обжигающий ветер. Небо
было задернуто тучами.
     Я поднял воротник,  застегнул наглухо пальто, сунул руки поглубже
в рукава и зашагал к себе.

        "30. ПРЫЖОК"

     На третий день после моего прощания  с  друзьями,  перед  обедом,
Гюберт вызвал меня к себе и объявил:
     - Подготовьтесь. Вечером поедете на аэродром.
     Я ответил, что у меня все готово. Под словом "все" имелись в виду
радиостанция,  предназначенная для Брызгалова,  выданная мне  довольно
крупная сумма денег в советских знаках, документы.
     Только сейчас я сообразил,  почему Гюберт тянул с моей выброской:
он ждал непогоды.  Сегодня непогода пришла.  Еще с ночи посыпал мелкий
снег,  ветер усилился,  и под его порывами тонко и жалобно  заскрипели
сосны в лесу.
     Эти дни Фома Филимонович, по договоренности со мной, задерживался
на  Опытной станции допоздна.  А в его "хоромах" дежурил