между дружеским шаржем и фашистской листовкой ему была
понятна. Но когда объяснили, что шарж посвящается только самым лучшим воинам
фронта, он все равно махнул рукой.
     Сейчас, держа в руках  вырезку с шаржем, задумался. Если бы погиб он, а
Солоухин остался жив? Тогда что? Тогда у одного солдата этот лоскуток был бы
единственной памятью  о другом солдате. А  тут ребята  любопытствуют, кто-то
попросил показать и лоскуток пошел по рукам.
     Какие ребята на войне погибают... Притом иногда совсем напрасно"
     Солоухин пришел к ним в  конце октября. В то время дивизия,  находясь в
резерве армии  в  районе  деревень  Загородино,  Собашенки,  пополняла  свой
состав. Его и несколько таких же молодых ребят приняли во  вновь сколоченную
снайперскую группу.  С того момента прошло так  мало времени, будто это было
вчера. Однажды, когда шла учеба с новичками, мимо них прошел волк. Кто-то из
ребят выстрелил.  Затем  начали стрелять другие. Выстрелов было  произведено
около десяти, а волк все удалялся. Когда примерно с 900  метров Ганьшин убил
волка  наповал  одним  единственным выстрелом, ох,  какой поднялся гомон!  У
ребят от  радости и изумления блестели глаза.  Вручение  Охлопкову  третьего
ордена они также встретили с большой радостью.
     Приход этих парней, как помнится, совпал с переименованием Калининского
фронта  в 1-Й Прибалтийский и с очередным оживлением снайперского движения в
армии.  Накануне  вышла  статья  майора  Попеля  о   необходимости  широкого
использования снайперов в наступлении. Дмитрий  Федорович был прав.  В 259-м
полку снайперская группа так и  не создавалась. Кто-то ходил  в  ординарцах,
кто-то стал автоматчиком или пулеметчиком. Ганьшин и Сухов,  кочуя из роты в
роту,  перемахнули  в  минометчики.  А  знатные  снайперы   Квачантирадзе  и
Смоленский, которые в течение года представляли этот полк на всех слетах, во
время наступления, оказывается, охраняли командный пункт.
     На  следующий день после выхода статьи Квачантирадзе  написал заявление
на  имя   заместителя  командира   полка  по  политической  части   с  таким
содержанием:  "Я  не  хитрый. Напрасно смеются  надо  мной. Уберите винтовку
снайпера. Дайте мне автомат. Я пойду в бой как все".
     А группе Охлопкова в статье были посвящены вот такие строки: "В прежнем
подразделении успешно действовала снайперская группа под руководством дважды
орденоносца Охлопкова.  В  нее  входили  меткие  стрелки Кутенев,  Катионов,
Ганьшин,  Сухов,  Борукчиев  и  Рязанов. Находясь в боевых  порядках пехоты,
снайперы истребили за  небольшой срок более 200 вражеских солдат и офицеров,
в том числе расчеты 10 вражеских пулеметов, 12 немецких снайперов. ,
     Группу  Охлопкова  передали  в  подразделение  тов.  Житкова.  Здесь  к
снайперам отнеслись  иначе.  Их  по  существу низвели  до положения  рядовых
стрелков, использовали в общей цепи. Охлопкова послали  даже в разведку безо
всякой    необходимости   для    этого,   хотя   в   подразделении   имелись
специалисты-разведчики. Ответственность за это несет капитан Кукушкин" .
     Действительно, Охлопков  дней двадцать  ходил  в разведку. Был  случай,
когда из двенадцати вернулись  только двое. Что тут скажешь?  Судьба и не то
подарит  на  войне. Другое дело,  когда Кукушкин однажды заставил  залечь  в
такую  засаду,  откуда ничего  нельзя  было  увидеть и целый  день  пролежал
впустую.
     -- Ну, как? Отдохнул? Это, считай, я тебе  отдых дал, -- сказал капитан
Кукушкин после того случая.
     А немец вел по несколько раз в день усиленный минометный огонь по самым
уязвимым местам и сеял смерть. Несмотря на это, и другие командиры проявляли
подобное  отношение к снайперам. Охлопкова,  когда он приходил по  заданию в
какой-либо взвод, встречали иногда неохотно. Однажды вернули его со словами:
     --  Зачем по  пустякам дразнить  немца? Ты  укокошишь одного.  А  он  в
отместку час будет палить из минометов или откроет пулеметный огонь.
     Подобную тактику после выхода статьи майора Попеля коммунисты  в беседе
у  замполита  полка  осудили  как  ошибочную  и  пришли  к  единому  мнению:
использовать  снайперов  как  в  обороне,  так  и в  наступлении,  в  каждом
батальоне создать снайперскую группу.
     7 ноября  дивизия, совершив двадцатикилометровый марш-бросок, вышла  на
позицию  Стайки -- Самосады --  Чумаки.  За  два дня были взяты  Лопашнево и
Якушен-ки. С  села  Адамово  12 ноября начали наступление с целью перерезать
шоссе Сураж -- Витебск.
     Трехдневное сражение прошло без видимых результатов. Затем установилась
необычная для ноября теплая погода и все замерло из-за слякоти и бездорожья.
Тогда в группу пришли Ибрагимов и еще два молодых бойца. Солдату всегда мало
выбора. Было  тяжело  и им. Все-таки свыклись и  почти  с первых дней  стали
тянуть  свою  нелегкую  лямку  наравне  с  другими.  Правда,  у  них не  все
получалось  быстро   и  четко.   Охлопкову  ребята  нравились  честностью  и
готовностью выполнять любое задание.
     Видимо, чтобы выжить на войне, мало быть честным да исполнительным. Кто
знает, обучали  бы их подольше в  тылу, может, тогда судьба для них была  бы
более мягкой? Тут вокруг Федора смеются, шутят тоже такие же молодые, как те
погибшие.  После завтрашнего боя сколько их останется --  одна треть или, не
дай бог, меньше половины?.
     Сегодня на партийном  собрании шел разговор о подготовке к наступлению.
Вечером Охлопков перед  бойцами роты  должен речь держать.  Такое  дали  ему
партийное  поручение.  Что  он  может  сказать  полезного  молодым?  О  себе
рассказать? Какая от этого польза?
     Когда  ребята  вернули  вырезки, Федор взялся чистить  винтовку  и стал
наблюдать за теми, кто у костра сушился или просто грелся. Многим, видимо, и
двадцати нет.
     Бойцы  сегодня  разгружали  боеприпасы, помогли отправить на  передовую
орудия и делали себе навесы. Только что  стелили солому  для  ночлега. И вот
сейчас вокруг костра толпятся: галдят, подтрунивают  друг  над другом.  Кто,
сидя под  навесом,  чистит оружие,  кто, слюнявя химический карандаш,  пишет
письмо родным.
     Завтра для них первый бой. Им надо выспаться и  сухонькими, свеженькими
подняться рано.  Тут-то им, видимо, и нужен его совет, нужно его напутствие.
Перед ужином  на митинге знакомства, когда ему  дали слово, больше говорил о
том, что нужно делать бойцу для ночевки на улице, как следить за обувью.  На
ночь  бойцы по  его совету развели  вдоль навесов сплошной  костер  в пустых
бочках  с наполовину  выбитыми  днами  и на жерди,  поставленные  с открытой
стороны, накинули шинели, а обувь оставили сушиться со стороны немцев.
     --  Знаешь,  товарищ сержант?  В  сапоги вместо  стелек положил соломы.
Одежда вся сухая.  Шинель легонькой  стала.  Спасибочки  тебе  за  совет, --
сказал с задором один молодой боец утром.
     Подъем  был  в 5  часов.  А  он, этот молодой боец, улыбался, шутил.  И
Федор, не ответил бойцу ни словом, ни жестом, про себя подумал: "Пусть будет
милостлива к тебе судьба_"
     Рота,  выполняющая  роль  штурмовой  группы,  на  передовую выехала  на
автомашинах.  Охлопкову дан приказ обеспечить огнем стык справа.  И он, сдав
снайперскую винтовку старшине батальона, едет с автоматом.
     Проезжая мимо шоссе Сураж -- Витебск, где два дня тому назад разыгрался
жестокий бой. Охлопков  не заметил ни воронок,  ни разрушенной техники. А по
шоссе снуют не только автомашины, но и гаубицы. "Когда же успели все убрать,
все восстановить?" -- с удивлением думает Федор.
     Вскоре автомашины остановились и рота пошла своим ходом. С приближением
передовой бойцы пошли перебежками. Так перешли первый рубеж.
     Под усиливающийся заградительный  огонь Федор, лежа в снегу,  обернулся
назад: уже есть убитые, бьются об снег раненые.
     --  А  ну, ползком вперед! -- Свирепо крикнул командир  роты, проползая
перед цепью.
     Подталкиваемый  этим окриком, Федор и  не  заметил, как перешел огневой
вал.  Ему показалось, что он  проскочил через этакий подземный  ход, от стен
которого сыпались огненные головешки. Когда, пытаясь  перевести дух,  рухнул
на дно горячей воронки, темная стена сзади так и  вспыхивала дымом  и огнем.
Она  с   каждым  взрывом  сгущалась,  угрожала  вот-вот  догнать  и  накрыть
смертельным подолом.
     В этот  момент перед цепью снова появился командир и, вскочив на  ноги,
размахивая пистолетом, неистово закричал:
     -- Вперед! За мной!
     Так рота встала в атаку.
     Под  ногами Федором промелькнули  дымящиеся  воронки снарядов, мудреная
сеть траншей,  окопов, ячеек.  Значит, враг  не  выдержал и  удрал. "Догнать
его!", "Добить!" -- будоражило голову упрямое желание.
     -- Вперед! Вперед! -- Опять  показались впереди сверкающие злобой глаза
командира.
     На бегу  Федор заметил, что идет снег: хлопья попадали в  рот, в глаза.
Иногда  такой густой, что становилось  трудно дышать  и смотреть.  И  вдруг,
оступившись, он  шлепнулся  в рытвину  с  болотцем  на  дне, но вставать  не
торопился. Чувствует, как холодная смесь  жижи болотной  со снегом неприятно
коснулась щеки, уже  просачивалась под одежду, начиная с локтей и колен. Все
же   продолжал   лежать  неподвижно:  необходимость  отдышаться   и  желание
расслабиться взяли верх.
     А снег тут перестал идти. Федор вблизи снова увидел командира роты. Его
внезапное  появление, его  жест, те же  окровавленные щеки заставили  Федора
забыть, что было минуту назад, а командир все взывал:
     -- Вперед! Вперед! Вперед!..
     Начали  было  вставать  --  остервенело  затарахтел пулемет. Федору  не
удалось пробежать  и пяти шагов. Снова пытался  было подняться, и снова пули
засвистели вокруг,  и комки мерзлой земли больно  ударили в лицо. Тут  опять
подкатился тот же командир и, крепко ругаясь, заорал:
     -- Сержант, уничтожить расчет пулемета!
     Федор юркнул в низинку,  откуда  вел стрельбу  его сосед. С его помощью
понатыкал   травы  за   воротник,   пояс,   загнутые   рукава,   марлей   из
индивидуального пакета обмотал  шапку и велел насыпать на него снега. Затвор
автомата завернул тряпкой, в дуло сунул затычку из газетной бумаги.
     Федор  пополз по-пластунски,  не поднимая  голову.  Ему надо бы быстрей
выйти из полосы перекрестного огня -- огня пулеметов и лежащих за  холмиком.
Но когда  ищущие  свою жертву пули свистели гуще, приходится таиться в любой
ямочке и не хочется выбираться. Кажется,  что пятки так и болтаются, спина и
затылок так и маячат, что заметить и убить его проще простого. Не столько от
нагрузки, сколько  от напряжения участилось  дыхание, тело стало  обливаться
липким потом. Особенно потеет спина. Скоро стала  трясти неприятная дрожь. И
он,  отвлекая  себя от неприятного ощущения, повторял:  "Скорей,  не робей",
"Скорей,  не  робей"...  Незаметно для  себя  стал  дышать ровнее,  перестал
потеть. Что это? Не от страха ли его так проняло? А сейчас  приходит  второе
дыхание.
     Опасная полоса все же осталась где-то сзади. Когда снова прошелся шквал
огня, уже  находился  в укромном месте и свист пуль спокойно  пропускал мимо
ушей.  "Фу, тут  уже не  достанешь... Теперь сам  держись..." Не  переставая
подбадривать себя, Федор размотал с  затвора тряпку,  с дула снял затычку и,
успокоившись  окончательно,  тихо  выдвинул автомат  перед собой. Повернулся
назад:  своих не видно, значит, немец еще не дает  вставать. Пулемет, нервно
захлебываясь,  так  и  тарахтит. Федор  наставил  прицел, чуть высунулся  и,
затаив дыхание, стал прицеливаться. Как загремел выстрел, тут же скатился на
дно рытвины. 208
     На радостях Федор не услышал, как свои поднялись в атаку и стал утолять
жажду, глотая снег. Может, это и есть самый счастливый миг жизни:  "Удача-то
какая! Иначе сколько бы наших угробил, сколько бы наших жизней погубил!."
     Когда  подошли  свои, вскочил на  ноги  и пошел  за  ними то  шагом, то
трусцой.  Намокшая  от  пота  и  грязи  одежда  прилипла  к  телу, неприятно
холодила. Полы  шинели больно  били по коленкам. И как ни месил грязно-серый
снег,  он уже  не потел.  Зато пересыхает горло. Было такое  ощущение, что и
грудь, и желудок наполнены холодным воздухом.
     Когда  немца снова заставили лечь,  у  него даже в глазах  помутнело. И
странно-то как: хлопья снега, попадая в рот, не давали дышать. Пришлось лечь
лицом вниз.  Тут он наяву увидел вчерашний костер. Высушиться  бы... Да  еще
кружку горячего чая бы...
     Федор вздрогнул всем  телом. А снег все идет. Вместе с ним установилась
тишина,  вызывая  какую-то  щемящую  тревогу.  Где-то  рвутся  мины,  слышен
одинокий треск пулемета. А здесь в этом глухом снежном мареве будто он лежит
один, наедине  с  собой. Смотрит вокруг: ни  соседей,  никого.  Затем достал
кинжал, его тыльной стороной стал выскабливать  с подолов шинели мокрый снег
со льдом.
     Что это? Сквозь  пелену снега  и тумана показался фашист... С ружьем...
Еще очки протирает. Федор повернулся в сторону соседей, но никого не увидел.
А  фашист, надев  очки,  шагнул вперед.  Будто ничего не видит: винтовка  за
плечом.  Федор  почувствовал, что набрел хлюпик  какой-то и, встрепенувшись,
схватил его  за голенище  сапог. Опрокинув  в  снег, приставил нож к горлу и
крикнул: "Хэнде хох!" Тот, лежа, поднял руки и, испуганно тараща глаза, стал
мямлить: "Йа, йа, Гитлер капут..."
     Что там у тебя стряслось? -- крикнули сбоку.
     Идите сюда, фрица поймал!
     Чего? Ты или он тебя?
     Иди"
     Ой, гад! -- воскликнул подошедший. -- В расход надо пустить!
     Стой! Не сопротивлялся он.
     -- Видеть их не  могу! Стоп... стоп... Смотри-ка,  харч. Полный рюкзак.
Дай-ка сюда.
     Подошло еще несколько  человек. Щуплый  фашист в очках все дрожал и  на
вопрос,  куда шел, ответил,  что нес  горячую пищу в отделение автоматчиков.
После того, как  пленного  увел командир  отделения, тот самый боец, который
успел из термоса немца-разносчика набрать полный котелок супа, хлебая,  стал
злобствовать пуще прежнего:
     -- Тоже мне, пожалел...  Вчера  штук сто в плен взяли. Снова и не тронь
их пальчиком...  Их,  живодеров,  надо  бы на  месте  расстреливать! А то  в
плен... и не тронь да же...Тьфу! Мы попадемся -- пожалеют нас?!
     Другой шутит, мол, чего ты  так злобствуешь,  ведь  они  такой суп тебе
преподнесли. Шутка того еще больше разозлила:
     -- Да, приготовят тебе. Виселицу и пулю -- пожалуй ста. Этого добра они
не пожалеют...  А  вот эти  муки  кто принес?  А? Еще  со цветами  встречать
прикажете?!
     Кто-то  одернул не  в меру разошедшегося бойца, дескать, потише  насчет
ада и мук. Тот, как побитая собака, огрызнувшись матом, замолк.
     Командиры  часто объясняют: война -- это не просто  пальба,  это борьба
умов, борьба двух идеологий. Но попробуй-ка себя сдерживать  каждый  раз.  И
этот тоже просто сорвал  злость,  которую долго сдерживать  в себе нельзя на
войне.
     Снег продолжал  идти. Бойцы  снова поднялись  в  атаку.  Они  бегут  по
мокрому снегу.  Тяжело бежать.  Но  скоро показались  спины  убегающих.  Эти
спины, то исчезающие, то  снова  появляющиеся, как бы  ободрили  Федора. Он,
облегчая  ботинки  стуком о  любой  твердый предмет, взял  вправо.  Фашисты,
естественно,  не  стали  подниматься  на гору  и их спины уже маячили  перед
глазами  все  ближе  и  ближе.  Кто-то  из  них,  повернувшись, беспорядочно
отстреливался,  большинство  бежит  без оглядки,  то падая,  то  вставая.  С
расстояния  полета  шагов  Федор  снял  убегающего  быстрее  других.  Самого
ближнего, когда тот хотел было повернуться, тоже убрал.
     -- Хэндэ хох!
     Бывает же  так.  Окрика оказалось достаточным, чтобы  остальные бросили
оружие и подняли руки.
     Слева многие  тоже сдались.  Но стрельба все еще шла,  на что уже можно
было не обращать внимания. Все шло как надо.
     -- Замена  подходит. Выходи на  дорогу,  --  скоро  от куда-то  донесся
повтор команды.
     Это  распоряжение, приятное  и  долгожданное,  подействовало на  Федора
облегчающе.  Он весь обмяк  и  еле волоча  ноги,  обессиленный,  поплелся за
пленными. Пленные и вывели его на дорогу.
     Построившись на ходу, батальон двумя колоннами и с пленными между ними,
двинулся на восток. Стрельба  сзади то  стихает, то усиливается, сбоку горит
какая-то деревня.
     Надо  бы остановиться, покурить, дух  перевести... А  они,  только  что
вышедшие из  тяжелого изнурительного боя бойцы, усталые и мокрые, шли и шли.
Им нельзя останавливаться: холод проберет. Все шли молча, без обычных шуток.
     Через несколько  дней  оставшиеся  в  живых  услышат,  что  Городокская
операция  завершилась успешно, что  их  дивизия взяла в  плен  более  тысячи
солдат  и офицеров  противника,  что  Москва салютовала в честь  войск  1-го
Прибалтийского фронта.
     - Сейчас им надо бы обсушиться, отоспаться. А они идут...

        "ВОЛШЕБНЫЙ СТРЕЛОК"

     Не  знающим,  что  такое  лежать  в  засаде,  заботы  снайпера  кажутся
нетрудными.
     Лежа  здесь,  Федор ведет единоборство  сразу  с  двумя противниками. С
одним из  них  -- с  морозом  -- все  же  справляется. Многие  говорят  ему:
"Тебе-то, сибиряку, мороза бояться?"  Подобные  слова принимал за шутку.  Но
знал  твердо,  что   шутки  с   морозом   плохи  и  никогда  не  пренебрегал
предпринимать всевозможные предосторожности.  Вот и  сейчас пытается согреть
себя то шевеля пальцами рук и  ног,  то  напрягая,  то расслабляя все  мышцы
поочередно.
     Первый,  настоящий враг --  это фашистский снайпер,  которого поджидает
уже четвертый  день. По  всем данным,  он  мог  вести  огонь из  траншеи.  И
Охлопков не отрывает глаз от того места,  где рядом с тремя  кустиками виден
снежный бугорок: не то пень, не то камень.
     Время  от  времени  Федор  посматривает и  направо. Там  Ганьшин должен
пустить  в ход чучело.  Прежнее чучело  в маскхалате с шапкой расположили на
вчерашней  позиции Федора.  Новое же  Ганьшин  отнес  в  овраг, установил  в
нескольких шагах от конца  траншеи, напротив того самого места,  которое мог
облюбовать фашист.
     Вдруг из края траншеи полетел жердь. Это начал работать Ганьшин. Тут-то
в предполагаемой засаде что-то зашевелилось. Федор, чуть приподняв винтовку,
через оптику направил  взгляд  туда  -- снайпер, оказывается,  там  и лежит.
Когда чучело, приводимое в движение Ганьшиным с помощью веревки по натянутой
проволоке, стало "идти нагнувшись", тот высунулся почти на полголовы.  Федор
тут,  про  себя проговорив "кого  на мушку хочешь взять",  нажал  на  курок.
Фашист, неестественно вскинув руку, опрокинулся вниз.
     Федор вполз в овраг, встал на онемевшие ноги и  побежал в тыл, к своим.
На условленном месте Ганьшин  уже  дожидался его и радостно улыбался. Друзья
обнялись:
     Спасибо! Спасибо, друг!
     Ну, будет тебе... Ты цел, я цел...
     Ганьшин и Охлопков/побежали дальше, на радостях не замечая как верхушки
тальника хлещут их по лицу.
     Вскоре после изнурительного четырехдневного поединка Охлопков  оказался
на участке 1-го батальона. И командир, ^капитан И. Е. Баранов, и те бойцы, с
которыми довелось встречаться, говорили в один голос:
     -- Нашелся такой живодер, что и  дышать не  дает.  Жертв все больше.  А
снайпера у нас нет. Выручай, Федор!
     Охлопков легко установил, откуда бьет тот снайпер, и, не сходя с места,
начал  рыть  глубокую  ячейку в бруствере.  Затем с обеих сторон  обложил ее
камнями:  слева  побольше,  справа поменьше.  Середину  подравнял  рукояткой
лопатки так, чтобы дуло винтовки  двигалось свободно. Когда положил еще один
камень, у него получилось отверстие, похожее на амбразуру.
     Сидя  на  дне  траншеи,   Федор  покурил  и,  не  обращая  внимание  на
любопытствующих,  сосредоточенно  осмотрел и оптику, и винтовку. Убедившись,
что все  в порядке, встал, ловко сунув два больших пальца за ремень, одернул
гимнастерку, застегнул на все пуговицы телогрейку, туго затянул  брезентовый
ремень,  завязал  изрядно  потрепан